Рассвет - Максим Андреевич Антонов

я совсем не удивляюсь тому, каким образом ты умудрилась вчера догнать меня. Ты, оказывается, тот еще сайгак, – откинулся на траву Елизар и расстегнул куртку.

– Зачем пришел? – косо посмотрела на него я, но расстёгиваться, как он, я не собиралась. Попотею-попотею и перестану.

– Хотел поинтересоваться, как твоя нога. Ожидал теплого приема, а не пробежки. Как ты вообще против ветра так быстро шла?

– Шла, как шла. Как обычно. А нога благодаря тебе была вывихнута. Дед вправил, – все еще кипела я от злости. – Это все? Больше ничего не нужно?

– Ну… Я как-то рассчитывал на близкое знакомство, на разговор, – замялся яблочный вор.

– Я сегодня не настроена разговаривать. Я хотела… – не говорить же ему, что хотела просто в потолок плевать. – Я собиралась физику почитать, – выпалила я, что первое на ум пришло.

– Физику? – удивился он. – Ты увлекаешься физикой? Круто, я ведь в техническом учусь. Что ты можешь сказать об опыте Резерфорда?

– Об опыте Резерфорда? – промямлила я. – Ну… я читала… хотела сегодня подробнее его изучить. – всю резкость и колкость из меня будто кувалдой выбили. Сильно, больно и быстро.

– Очень интересный опыт, – широко улыбнулся он.

Раньше я не всматривалась в его лицо, но сейчас мое внимание привлекли его пухлые губы и ровные зубы, которые сверкали, как в рекламе жевательной резинки. Эх… сейчас бы так и дала по ним своей тяжелой галошей за то, что издевается тут надо мной со своим опытом Резерфорда. Да что это вообще за опыт такой? Откуда мне знать, что там он испытывал?! Зато, в отличие от всяких там физик с её опытами, я прочитала много книг по литературе и многих писателей знаю. И вообще…

– А что ты в последний раз читал? – наклонилась я в его сторону, положив руку на бедро.

– Меня поймали с поличным. Я не люблю читать, – покачал он головой, – но зато я разбираюсь в физике.

– А что там этот Резерфорд пытал? – сдалась я. Рано или поздно мою «шарашкину контору» раскрыли бы.

– Он никакого не пытал, – засмеялся Елизар. – Он… он… черт. Прости, я не помню, что списывал со шпаргалки в универе. Оставим Резерфорда в покое. Кажется, у него удался эксперимент, который позволил заглянуть в атом и узнать о его строении.

– Давай не будем об учебе. Я думаю, ни тебе, ни мне не хочется на каникулах вспоминать о ней, – предложила я выход из сложившейся ситуации.

Яблочный вор лишь усмехнулся и задумался. У него была бледная кожа, порозовевшая от холода, из-под бейсболки выбились угольно-черные волнистые волосы, стрижка стиля "а-ля хипстер" с выбритыми висками. Никогда мне не нравилась эта прическа. В школе все бреют виски и оставляют себе хохолки сверху. Из-под черных густых бровей выглядывали узкие серо-голубые глаза, а на щеках, как и вчера, виднелась черная щетина. У него были длинные пышные ресницы, я бы посмеялась над ними, назвав их коровьими, но не стану. Татуировка с шеи переходила ниже под одежду. Что же у него там? На среднем пальце правой руки кольцо с черным крестом.

– А знаешь, погода сегодня удивила меня, – прервал паузу он.

– Удивила? – переспросила я.

– Да, удивила. Я ожидал, что будет солнце, а тут…

– Да, я тоже ждала этого. Но, увы, не все наши капризы исполняются, – выдохнула я и плюхнулась рядом с ним на траву. Благо на мне была длинная теплая куртка, позволяющая сидеть на земле и даже спать. – Но мы сами кузнецы своего счастья.

– Сами? Прости, но я так не считаю.

– То есть, как это так не считаешь? – удивилась я.

– Я склоняюсь к мысли, что наши судьбы уже предначертаны и действовать не обязательно. Все будет так, как должно быть, и никакие наши старания не изменят нашей судьбы.

– А я не верю в судьбу, – отрезала я. – Да, есть что-то подобное, но мы – это судьба. Не нужно приписывать все проблемы и невзгоды на какую-то неизвестную судьбу, если сам еще палец о палец не ударил. Нужно действовать…

– Или умирать. Я тоже слышал эту песню.

– Я не про песню. На самом деле, нужно рвать все и выдирать свое счастье, а не ждать, пока придет какая-то таинственная судьба, потрясет за плечо и скажет: "Бери".

– То есть ты считаешь, что смерть тоже подвластна нам? – спросил Елизар и выгнул вверх левую бровь.

– Смерть – другое дело. Смерть – это наша плата за счастье. У любого счастья есть цена, и эта цена – жизнь. Кто-то успевает довести дело своей жизни за половину отведенного ему срока, а кто-то, так и не найдя своего пути, живет, как прыщ на лице общества.

– А что же, те великие люди, которые дожили до старости, – прыщи?

– Нет уж, ты что?! Есть исключения.

– А кто ты? Исключение или нет?

– Прости, но я не думаю, что это хороший вопрос.

– Я всё равно не считаю, что ты права. Всем управляет судьба. Я удостоверился в этом. Сколько не беги, но от судьбы всё равно не убежишь.

– Быть может, ты и прав, но что бы с нами ни случалось – это все к лучшему. Все трудности закаляют, а боль делает сильнее. После черного всегда идет белое, – с неким вдохновением в голосе произнесла я.

– А за белым черное, – мрачно добавил он.

– А за черным белое, – настойчивее сказала я.

– А за белым черное, – снова повторил он.

– А за черным белое. Да что ты за пессимист такой? – вышла из себя я.

– Я не пессимист, просто жизнь такая.

– Жизнь?

– Да, за мои двадцать лет я почувствовал то, что некоторые так никогда и не почувствуют и, знаешь, я все еще продолжаю танцевать, – улыбнулся он. То была наигранная и фальшивая улыбка. – Так что, Люся, я не пессимист, – развел он руки в стороны с лицом полным блаженства.

– Знаешь, мне нужно тебе кое в чем признаться. Наверное, это прозвучит странно, но, – выдержала я паузу, собираясь силами, – меня зовут не Люся, а Кристина.

– Не Люся? Ты соврала мне? – нахмурился он.

– «Соврала» – это громко сказано, но в общем так оно и есть, – засмеялась я.

Елизар расхохотался, что-то бубня себе под нос. Его бледное лицо покраснело.

– Так меня еще не смешили, – разобрала я в его истерическом вопле.

– Ну вот видишь, какая я уникальная.

– И много у тебя еще таких уникальностей? – успокаиваясь, спросил он.

– Не знаю. Я не считала их, – усмехнулась я.

– Кристина, черт, – пытался он унять свой смех.

– Знал бы ты, как мне было тяжело сдержаться, когда ты восхищался именем Люся. Я