Игра и Реальность - Дональд Винникотт

В семь месяцев она вновь оказалась в больнице, так как стала подолгу лежать без сна и плакать.

После кормления ее тошнило, ей не нравилось сосать грудь. Из-за этого ей было прописано добавочное вскармливание, и отнятие от груди было завершено в течение нескольких недель.

В девять месяцев у нее впервые был припадок, и дальше они случались время от времени, обычно в 5 утра, где-то через четверть часа после пробуждения. Припадки были двусторонние и длились пять минут.

В одиннадцать месяцев припадки участились. Мама обнаружила, что может предупредить возникновение припадка, отвлекая внимание ребенка. Однажды ей пришлось делать это четыре раза за одни день. Ребенок стал нервным, вздрагивал при малейшем звуке. Один припадок случился во сне. Во время одних припадков она прикусывала язык, а в других случаях — мочилась.

В годовалом возрасте у нее было по четыре-пять припадков в день. Было замечено, что после кормления она могла сесть, а потом согнуться пополам и забиться в припадке. Ей давали апельсиновый сок, и она отключалась. Или ее сажали на пол, и начинался припадок. Однажды утром она проснулась, и сразу же случился припадок, после чего она сразу же уснула обратно; вскоре она снова проснулась и снова испытала припадок. С этого момента за припадками стала следовать сонливость, стремление лечь спать, но даже на этой тяжелой стадии матери часто удавалось остановить припадок в самом начале, отвлекая внимание ребенка. Тогда же я сделал следующую запись:

«Когда девочка сидит у меня на коленях, она непрерывно плачет, но без враждебности. Она плакала и одновременно небрежно дергала из стороны в сторону мой галстук. Отданная обратно маме, она не обращает на это внимание и продолжает плакать, плакать все сильнее и жалостливее, все время пока ее одевали и вплоть до того момента, как ее забрали из здания».

Тогда же я был свидетелем припадка, отмеченного тонической и клонической фазами, за которым последовал сон. У ребенка было четыре-пять припадков в этот день, она плакала весь день, несмотря на то, что спала ночью.

Внимательное изучение не обнаружило никаких признаков физических заболеваний. Бромид давали вовремя, в соответствии с потребностью.

На одной из консультаций я осматривал девочку, она была у меня на коленях. Она попыталась незаметно укусить меня за костяшки пальцев. Через три дня девочка вновь оказалась у меня на коленях, и я ждал, что же она сделает на этот раз. Она куснула косточку на моем пальце три раза, да так болезненно, что даже содрала кожу. После этого она играла, бросая на пол лопаточку, не отрываясь от этого занятия примерно пятнадцать минут. Все это время она плакала, как будто бы она на самом деле очень несчастна. Через два дня она провела у меня на коленях полчаса. За прошедшие два дня у нее было четыре припадка. Поначалу она, как обычно, заплакала. Она снова очень больно укусила меня за палец, но в этот раз продемонстрировала чувства вины, а потом стала играть в кусание и швыряние лопатки; сидя у меня на коленях она стала способной получать удовольствие от игры. Через некоторое время она начала трогать свои ступни, так что я разул ее и снял с нее носки. В результате какое-то время она была полностью захвачена экспериментированием с собственными пальцами ног. Это выглядело так, как будто бы она впервые открывает, а потом вновь и вновь доказывает, к ее величайшему удовлетворению, тогда как лопатку можно взять в рот, выкинуть прочь и потерять, собственные пальцы на ногах снять нельзя.

Через четыре дня пришла мама и рассказала, что после прошедшей консультации ее дочь — «другой ребенок». У нее не только не было припадков, она еще и хорошо спит ночью, а днем все благополучно и она не принимала бромид. Через одиннадцать дней улучшение сохранялось без лекарств; в течение четырнадцати дней не было ни одного приступа, и мама попросила выписать ее дочь.

Я еще раз смотрел этого ребенка через год и узнал, что с той последней консультации ее симптомы прекратились насовсем. Я обнаружил вполне здорового, веселого, умного и дружелюбного ребенка, который очень любит играть и свободен от так распространенных сейчас тревог и страхов.

Перед нами та область, где перекрываются игра самого ребенка и игра другого человека, которую есть возможность обогатить. Улучшить стремится учитель. Терапевт, напротив, занимается процессами роста самого ребенка и устранением преград на пути развития, которые могут проясниться. Для того чтобы понимать, что это за преграды, и придумана психоаналитическая теория. В то же время полагать, что психоанализ — единственный способ использовать игру ребенка в терапевтических целях, — значит очень узко смотреть на вещи. Никогда не забывайте, что игра сама по себе является терапией. Позаботиться о том, чтобы дети сами могли играть — уже психотерапия, которая имеет прямое и универсальное применение, включая формирование позитивной социальной установки по отношению к игре. Эта установка должна включать осознание того, что игра всегда может стать пугающей, страшной. Нужно смотреть на организацию игры и на сами игры хотя бы частично как на попытку предотвратить пугающие проявления игры. Когда ребенок играет, ответственный за него взрослый всегда должен быть рядом, но это не значит, что он должен включаться в игру. Когда организатор занимает в игре позицию руководителя, последствия ясны: ребенок или дети не будут способны играть творчески, в моем понимании этого термина.

Главное из того, что я хочу донести: игра это переживание, всегда творческое переживание, и это переживание, находящееся в пространственно-временном континууме, это базовая форма жизни.

Ненадежность, непостоянство игры связано с тем, что она всегда находится на теоретической линии между субъективным и объективно воспринимаемым.

Моя цель сейчас — просто напомнить, что игра сама по себе уже содержит все, что происходит с ребенком, несмотря на то, что психотерапевт может влиять на сам материал, содержание игры. Конечно, в заданной, условной терапевтической ситуации в поведении ребенка проявляются более предсказуемые сочетания, чем если бы он играл дома в детской и ничем не был ограничен (ср.: Winnicott, 1941). Но мы начинаем лучше понимать нашу работу, когда знаем, что ее основа — это игра пациента, творческое переживание во времени и пространстве и чрезвычайно реальное для самого пациента.

Также наблюдения помогают понять, как можно проводить глубинную психотерапию, не занимаясь интерпретацией. Хороший пример — работа Экслайн (Axline, 1947) из Нью-Йорка. Ее психотерапевтическая работа обладает необычайной важностью для нас всех. Особенно я ценю работу Экслайн потому, что она непосредственно связана с тем, что я отмечал в протоколе «терапевтической консультации». А именно, мы совпали в том, что на самом деле значимый момент наступает тогда, когда; ребенок удивляет сам себя (саму себя). А не тогда, когда я даю свою умную интерпретацию (Winnicott, 1971).

Интерпретация неполного материала — это внушение, с которым пациент вынужден соглашаться, которому вынужден соответствовать (Winnicott, 1960a). А вывод один: интерпретация вне пространства совместной игры пациента и терапевта вызывает сопротивление. Когда пациент не способен играть, интерпретация просто бесполезна, а может и нарушить психотерапевтический процесс. Если же игра объединяет терапевта и пациента, то и интерпретация в соответствии с принятыми психоаналитическими принципами может продвинуть работу. Чтобы психотерапия работала, эта игра должна быть свободной, спонтанной, без уступок и подчинения.

1. Чтобы понять идею игры, полезно задуматься об увлеченности, которая свойственна игре маленьких детей. Содержание не имеет значения. Важно состояние, близкое к уходу в себя, похожее па сосредоточение у старших детей или взрослых. Играющий ребенок осваивает и обживает пространство, которое ему нелегко будет оставить и так же сложно будет впустить туда кого-то другого.

2. Это игровое пространство не относится к внутренней, психической реальности. Оно вне индивида, но также и не является внешним миром.

3. В этом игровом пространстве ребенок собирает объекты или явления из внешнего мира, чтобы применить их в обращении с элементами, извлеченными из своего внутреннего мира. Ребенок извлекает некий набор воображаемых возможностей, и это не галлюцинация; он живет с этими мечтами, окружая их некоторыми элементами внешнего мира.

4. В игре ребенок манипулирует внешними явлениями для обслуживания своей мечты и вносит в выбранные внешние явления чувства и смыслы из своего воображаемого мира.

5. Развитие идет непосредственно от феномена перехода к игре, затем к совместной (разделенной между индивидами) игре и далее к переживаниям, связанным с культурой.