Почему евреи не любят Сталина - Яков Рабинович

Между тем приближался запланированный на начало 1956 г. XX съезд КПСС, который Хрущев наверняка уже загодя считал не только судьбоносным для страны, но и личным звездным моментом, могущим вывести его из тени соратников по Президиуму ЦК и стать чем-то вроде собственной политической коронации.

Подобные амбициозные устремления не могли укрыться от «заточенного» под вождя аппарата власти. Поэтому улавливая подобные веяния политико-идеологической конъюнктуры, чиновники СДРК одобрили включение в сидур молитвы «за здравие и благополучие Советского правительства», призванной заменить прежнее подобное прославление «товарища Сталина». В 1955 г., также «с дозволения властей», Московская религиозная община впервые с 1920-х гг. издала иудейский календарь (луах) на 1956–1957 гг., отпечатав на мимеографе 7 тысяч экземпляров его 32-страничного текста.

Разыгрывая, таким образом, либеральную «карту» в отношении иудаизма, к тому времени уже полностью «абсорбированного» советским государством, Хрущев стремился обрести политическую поддержку, причем не столько внутри страны, сколько в мире, особенно от влиятельных леволиберальных кругов Запада, которые особенно болезненно реагировали на антииудаистские гонения в СССР. Подобная поддержка была особенно важна для Хрущева с учетом разгоравшейся в Кремле борьбы за власть.

Последовавшая в марте 1953 г. смерть Сталина позволила созданной им системе власти не только выйти из того состояния политического маразма, которое было присуще режиму в последние годы правления диктатора, но и придать ему посредством некоторого реформирования определенную устойчивость. Правда, эти преобразования, основное содержание которых составила либерализация государственного управления и общественной жизни в стране (так называемая оттепель), носили в 1953–1955 гг. еще очень ограниченный и прерывистый характер. Несмотря на очевидную их насущность, они серьезно сдерживались тогда такими основополагающими и ключевыми моментами, как сохранявшееся примерное «силовое» равновесие между, условно говоря, реформаторами и консерваторами в стане кремлевских наследников Сталина и существовавший между ними конвенциональный консенсус по запрету публичной критики покойного вождя.

Следует отметить, что попытки ревизовать сталинизм с самого начала стали играть важную роль в подспудной борьбе за власть, развернувшейся между номенклатурными олигархами. Одним из первых на это решился член Президиума ЦК и министр внутренних дел Берия. Именно он, как отмечено выше, инициировал в апреле 1953 г. освобождение из-под стражи и реабилитацию кремлевских «врачей-вредителей», провел расследование гибели Михоэлса и добился снятия с него облыжных обвинений в измене Родине. Берия предложил также реабилитировать видных еврейских общественных и культурных деятелей, расстрелянных в 1952 г. по «делу ЕАК». Однако его арест помешал тогда реализации этого плана, что удалось только в ноябре 1955 г.

Тогда случилось парадоксальное: официально было объявлено, что трагическая гибель невинных «еаковцев» — одно из «черных дел» «преступной банды Берия».

Тем не менее в середине 1950-х гг. произошло возвращение доброго имени бывшему заместителю министра иностранных дел СССР Лозовскому, литераторам Маркишу, Бергельсону, врачу Шимелиовичу, другим еврейским общественным и культурным деятелям, заклейменным как «главари еврейских националистов». Потом массово стали освобождаться из-под стражи их выжившие соплеменники, оказавшиеся в ГУЛАГе и в ссылке по аналогичному обвинению (бывшие руководители Еврейской автономной области, Московского автомобильного завода имени Сталина, Кузнецкого металлургического комбината и др.).

Устранив наиболее скандальные последствия сталинского антисемитизма (реабилитация «врачей-вредителей» и негласное снятие обвинений с расстрелянных деятелей ЕАК), власти вплоть до 1956 г. практически ничего не сделали для восстановления уничтоженной Сталиным еврейской культуры. В своем знаменитом «антикультовском» докладе на XX съезде КПСС Хрущев ни словом не обмолвился ни о послевоенной жестокой расправе с деятелями еврейской культуры, ни о нагнетавшемся Сталиным «кадровом» антисемитизме.

Впрочем, печать негласного запрета, наложенная в СССР на обсуждение этой чрезвычайно болезненной для советского руководства проблемы, была легко нарушена западными спецслужбами (главным образом израильскими), что способствовало международной дискредитации хрущевского режима, особенно в глазах симпатизировавшей Москве западной леволиберальной общественности. Только под воздействием скандала, разразившегося на Западе в связи с бедственным положением в СССР еврейской культуры, хрущевский режим с большим скрипом стал ее восстанавливать, причем по самому минималистскому варианту. Достаточно сказать, что официальное добро на издание единственного в своем роде журнала «Советиш Геймланд» было дано только в 1961 г., да и то накануне XXII съезда партии (дабы «умиротворить» приглашенных представителей западных компартий).

Такое сопротивление режима полноценному возрождению пострадавшей национальной культуры было обусловлено тем, что аппаратный антисемитизм не умер вместе со Сталиным, а, мутировав в более «мягкую» разновидность, так или иначе продолжал существовать. Все это Хрущев отлично осознавал и потому, стремясь расположить к себе номенклатуру, пытался играть на ее антиеврейском комплексе. На одной из встреч с творческой интеллигенцией он, явно оправдывая послевоенные рестрикции в отношении евреев, публично поведал фальшивую историю о «предателе Когане», якобы служившем переводчиком при штабе Ф. Паулюса.

Однако объективности ради необходимо отметить, что Хрущев, в отличие от его предшественника Сталина и преемника Брежнева, хотя бы попытался — пусть и неудачно — вести с творческой элитой некий камерный диалог по проблеме антисемитизма.

Если у Сталина антисемитизм парадоксальным образом носил рационально-параноический характер (воспринимал евреев-националистов как «пятую колонну» Запада), то у Хрущева — плебейско-эмоциональный, зиждившийся на антиинтеллектуализме этой личности, бравировавшей своим сермяжно-пролетарским демократизмом и грубоватым «колхозным» юмором. Его недоверие к евреям имело вульгарно-бытовую основу и строилось на преимущественном восприятии их как фетишистов материального благополучия и носителей «буржуазного разложения».

Такой же ригидной и, в конечном счете, порочной была и официальная «еврейская политика». Думается, глубокую юдофобскую зарубку в душе Хрущева оставило то, что в 1947 г. он был обвинен Сталиным в потворстве украинским буржуазным националистам и заменен Кагановичем на посту первого секретаря ЦК КП(б) Украины. Как представляется, именно вследствие приобретенного тогда психологического синдрома Хрущев так яростно выступил в 1956 г. против Бермана, Ракоши и других евреев-«сталинистов» в руководстве Польши и Венгрии. Между тем первопричина социальных потрясений, возникших тогда в этих странах, крылась в геополитически ошибочной советизации, проведенной в них Сталиным после войны.

Немалый вклад в реабилитацию еврейских жертв сталинского террора внесли правительство Израиля и его спецслужба («Натив»), организовавшие на Западе кампанию общественного давления на СССР. При этом главным для Израиля было добиться от СССР согласия на «большую алию». Однако первые такие попытки, относившиеся к середине 1950-х гг., оказались тщетными. Причины того провала израильской спецслужбы состояли не только в том, что репрессивный потенциал советского режима был еще значителен и «нативовцы были слабо знакомы со спецификой и приемами работы советской контрразведки. Главный их просчет коренился в практиковавшихся ими в СССР узконациональных методах работы и в игнорировании неформального общедемократического движения[19], которое являло собой главный фактор в общественной борьбе за обретение советскими гражданами (в том числе и евреями) права на свободу передвижения как внутри СССР, так и по всему миру.

Предпринятое Хрущевым развенчание «культа личности» носило дозированный, непоследовательный и противоречивый характер. Да и саму эту кампанию он инициировал, во-первых, преимущественно ради того, чтобы застраховать номенклатуру от повторения прежнего «беспредела» госбезопасности, во-вторых, дабы дискредитировать и добиться низвержения своих политических конкурентов, заклейменных им как «антипартийная группа», и только, в-третьих, чтобы повысить уровень благосостояния рядовых граждан, несколько расширив их социальные (не политические!) права, причем последнее — в пределах минимума, необходимого для «укрепления морально-политического единства» советского народа[20].