Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию - Алексей Федорович Лосев

Но для нас в нашей работе важно даже не это, т.е. не эта возможная бесконечность дробления. Для нас важно то, что языковые знаки могут действительно получать бесконечное число значений. Если вдуматься во все те смысловые оттенки, которые мы придаем издаваемым нами звукам, произносимым словам, составляемым нами предложениям, а значит, и всему тому, что на этом строится, т.е. целым речевым периодам, целым рассказам или стихотворениям и вообще целым произведениям, то, действительно, словесный знак получит для нас такое огромное количество значений, что будет не так уж безграмотно, даже и в математическом смысле, чтобы заговорить здесь о бесконечности. Языковой знак, о неделимой единичности которого мы говорили в предыдущей аксиоме, оказывается сейчас в этой аксиоме VI (XVIII) настолько делимым, что прямо нужно говорить о его бесконечной делимости. Ведь нельзя исчислить не только семантику, но даже и простую фонетику человеческой речи. Один и тот же звук, который есть именно он сам, а не что-нибудь другое, как будто есть нечто неделимое, так как иначе он перестанет быть звуком, и тем не менее попробуйте учесть все индивидуальные признаки произношения данного звука, и – вы не ошибетесь в том, что количество этих оттенков неисчислимо и число их в буквальном смысле слова практически бесконечно. Это и заставляет нас признавать аксиому VI (XVIII) как самоочевидную и не требующую никаких доказательств.

Аксиома цельности VII (XIX). Всякий знак есть единораздельная цельность.

То, что знак есть знак, доказывать нет необходимости ввиду самоочевидности такого суждения. Но всякий знак представляет собой некоторого рода раздельность – об этом тоже говорить нечего ввиду очевидности такого утверждения. На то мы и называем подобного рода утверждения аксиомами. Но вот теперь оказывается, что всякий знак и, значит, языковой знак и не разделен, и является раздельностью, сразу и одновременно. И это тоже не требует доказательства, потому что это всякому известно. И тут тоже языковой звук как будто бы и остается сам собой и в то же самое время бесконечно разнообразится в своем произношении. Во всяком случае при любом его произношении мы все же его узнаем. Значит, при всех своих звуковых вариациях он все-таки остается сам собой. А ведь иначе мы не могли бы и понимать друг друга. Если скажем в одном случае водный и звук о будет услышан другими без всякого затруднения и полноценно, то, произнося слово вода, произносим о в данном слове уже несколько иначе, чем в слове водный. Это будет какой-то новый звук, средний между о и а; и вообще он может быть достаточно беззвучным, а иной раз и действительно беззвучным. Ведь когда мы произносим лестный или известный, то звук т, можно сказать, вовсе нами не произносится. И вообще полное или полноценное звучание данного звука обязательно смешивается в беглой речи или при беглом разговоре с таким произношением этого звука, который вовсе уже не настолько полноценен, а, может быть, даже и вообще отсутствует. Другими словами, принципиальная значимость данного звука и его фактическое звучание («фонема» и «фонемоид») представляют собой нечто единое и целое, единое потому, что мы его везде узнаем, а целое потому, что фактическое звучание совмещает в едином и нераздельном целом теоретически данную и общую фонему, с одной стороны, и фактически произносимый всегда разный фонемоид, с другой стороны. Различны между собой фонема и фонемоид или неразличны? Для диалектически мыслящего человека это вовсе не есть вопрос, а только бессмысленный набор слов. Главное здесь то, что при слиянии фонемы и фонемоида (а оно является здесь жизненной необходимостью) мы получаем совершенно новое качество звука, которое нет никакой возможности разделить на фонему, взятую отдельно, и на отдельно существующий фонемоид.

Итак, безраздельность и раздельность одинаково присущи всякому знаку, если он действительно знак. И здесь мы говорим опять о самой обыкновенной банальности, не требующей никакого доказательства.

Сейчас мы можем употребить два термина, которые получили в настоящее время весьма большое распространение, но ясность которых, мягко выражаясь, заставляет ожидать лучшего будущего. Каждый языковед и неязыковед понимает эти термины в каком-нибудь специальном виде, так что в науке, можно сказать, воцарилась в этой проблеме неимоверная путаница. Тем не менее в этой терминологии затрагиваются настолько важные предметы, что без того или иного употребления данных терминов наше исследование будет в значительной мере отставать от всего современного научного словоупотребления.

Проще будет сказать несколько слов о термине «структура». Уже самое элементарное значение этого термина указывает на какое-то построение, устройство, распределение. Употребляя этот термин, даже всякий ненаучный работник всегда представляет какую-то раздельную ясность и какое-то построенное единство. Скажем прямо: то, что мы сейчас назвали «единораздельная цельность», – это и есть то, что мы назовем структурой. Нигде невозможно добиться определенного значения этого термина. Самое близкое понимание к существу дела заключается в указании на отношение или систему отношений. Автор настоящей работы вполне согласен с тем, чтобы структуру понимать как отношение или как систему отношений. Некоторые говорят здесь о связи отношений или о пучке отношений.

Эта терминология неплохая. Существенным недостатком ее является только то, что она или совсем не указывает на момент цельности, который заключается в самом понятии структуры, или указывает на него косвенно (в случае понимания структуры как системы, связи или пучка отношений). Но структура предмета обязательно есть прежде всего некоторого рода цельность. Однако это такого рода цельность, которая в то же самое время содержит в себе в яснейшей форме и все элементы, из которых она составляется.

Нужно различать «часть» и «элемент». Часть – это та вещь, которая хотя и входит в состав другой вещи, но мыслится совершенно отдельно от нее. Ведь можно стекло, входящее в дверцы шкафа, представить себе совершенно отдельно от самого шкафа и не думать о том, что тут имеется в виду именно только шкаф. Например, стекло, составляющее дверцу шкафа, может иметь самостоятельное художественное значение, может содержать в себе те или другие рисунки, может быть так или иначе окрашено или содержать те или другие чертежи. В этом случае, рассматривая данное стекло, мы совсем забываем о том, что стекло относится к составу шкафа и не будет рассматриваться как элемент самого шкафа, а будет иметь совершенно самостоятельное значение и, самое большее, такое стекло назовем частью шкафа, и никакого нового термина «элемент» совершенно не понадобится.

Другое