Анжелика. Мученик Нотр-Дама - Анн Голон

Теперь Гонтран и Анжелика смотрели друг на друга с некоторым смущением.

Сколько лет прошло с тех пор, как они расстались в Пуатье?

Анжелика вспомнила картину: удаляющиеся силуэты Раймона и Гонтрана, скачущих вверх по крутой улице. Может быть, и Гонтран вспоминает старую карету, в которой теснились три покрытые дорожной пылью девочки?

— В последний раз, когда я видел тебя, — сказал он, — ты была вместе с Ортанс и Мадлон; вы ехали в монастырь урсулинок в Пуатье.

— Да. Мадлон умерла, ты знаешь?

— Знаю.

— А ты помнишь, Гонтран, как ты писал портрет старого Гийома?

— Старый Гийом умер.

— Знаю.

— Тот портрет все еще у меня. Но я написал по памяти другой, лучше прежнего… Я тебе покажу.

Он сидел на краешке постели, опустив на свой кожаный фартук загрубевшие руки. Они были сплошь покрыты красными и синими пятнами из-за воздействия химических веществ, которыми он пользовался для получения красок, и мозолями — он с утра до вечера толок пестиком в ступке свинцовый сурик, охру, оранжевый свинцовый глет и смешивал их с маслом или соляным спиртом[7].

— Как ты докатился до того, чтобы заняться ремеслом? — спросила Анжелика с ноткой жалости в голосе.

Тонкий нос Гонтрана — нос Сансе — сморщился, лоб нахмурился.

— Дура! — не задумываясь, заявил он. — Если, как ты выражаешься, докатился, так потому, что сам этого хотел. Ну да! Латынь я знаю в совершенстве, ведь иезуиты из кожи вон лезли, стараясь сделать из меня истинного дворянина, достойного продолжателя нашего рода, потому как Жослен сбежал в Америку, а Раймон вступил в их славное братство. Но у меня были собственные планы. Я поссорился с отцом — тот хотел, чтобы я пошел в армию и служил королю. Он пригрозил, что иначе я не получу от него ни единого су. И тогда я ушел пешком, словно нищий, и сделался учеником художника в Париже. Сейчас я заканчиваю учебу, а потом я пойду путешествовать по Франции, из города в город, чтобы узнать все секреты мастерства художников и граверов. Я буду зарабатывать на жизнь, нанимаясь подмастерьем к живописцам, или стану писать портреты богатых горожан. А потом куплю звание цехового мастера. Я стану великим художником, Анжелика, я верю в это! И кто знает, быть может, мне даже закажут расписывать потолки в Лувре…

— Тогда нарисуй там преисподнюю, вечное пламя и кривляющихся чертей!

— Нет, я написал бы голубое небо, облака, тронутые солнечным светом, и среди них — короля во всем его величии.

— Короля во всем его величии… — тихим и усталым голосом повторила Анжелика.

Она закрыла глаза и внезапно почувствовала себя намного старше этого молодого мужчины, хотя по возрасту старше был он — в отличие от сестры, Гонтран сумел сохранить свои детские мечтания. И верил, что они непременно сбудутся, несмотря на голод, холод и унижения, которые ему довелось испытать.

— Что же ты не спросишь, почему я здесь? — произнесла она.

— Я не осмеливаюсь, — смущенно ответил тот. — Я знаю, что тебя насильно выдали замуж за ужасного и опасного человека. Отец ликовал, этот брак приводил его в восторг, но мы, мы все жалели тебя, бедняжка Анжелика. Ты была очень несчастна с ним?

— Нет. Это сейчас я несчастна.

Она колебалась, не решаясь рассказать обо всем. Зачем тревожить этого мальчика, безразличного ко всему, что не касалось его любимой работы? Сколько раз за все эти годы он вспоминал о младшей сестренке Анжелике? Нечасто, это уж точно, и то лишь в те моменты, когда его охватывало разочарование из-за невозможности передать зеленый цвет листвы. Он никогда ни в ком не нуждался, даже когда жил дома в тесном семейном кругу.

— В Париже я остановилась у Ортанс, — продолжила она, пытаясь разбудить в его сердце бродяги родственные чувства.

— У Ортанс? У этой фурии? Когда я приехал, то хотел было повидаться с ней, но какой она крик подняла! Она чуть не умерла от позора, увидев, что я заявился к ней в грубых башмаках. Вопила, что я даже перестал носить шпагу! Что ничем больше не отличаюсь от простых ремесленников! И это правда. Ты можешь себе представить, что я надену шпагу вместе с кожаным фартуком? И если мне, дворянину, нравится рисовать, неужели ты думаешь, что подобные предрассудки меня остановят? Да мне на них плевать!

— Я думаю, мы все по натуре бунтовщики, — вздохнула Анжелика.

И она нежно взяла мозолистую руку брата.

— Ты, должно быть, пережил немало бед?

— Не больше, чем если бы я служил в армии, носил шпагу, по уши погряз в долгах, а ростовщики сдирали бы с меня последние штаны. А так, я уже чего-то достиг и не жду, чтобы какой-то вельможа по случайной прихоти пожаловал мне пенсию. Мой мастер не может меня обмануть — ведь меня защищает гильдия. А когда дела совсем плохи, я совершаю набег на Тампль[8] и прошу у нашего брата-иезуита несколько экю.

— Так Раймон в Париже? — воскликнула Анжелика.

— Да. Живет в Тампле, хотя он бенефициант не знаю уж скольких монастырей, и я совсем не удивлюсь, если узнаю, что он духовник каких-нибудь знатных особ при дворе.

Анжелика задумалась. Помощь Раймона была бы ей сейчас как нельзя кстати. Священник, который, может быть, проникнется ее бедой, ведь они принадлежат к одной семье…

Хотя воспоминания об опасностях, которых ей едва удалось избежать, были еще свежи и невзирая на запрет короля, Анжелика не собиралась сдаваться. Но теперь она поняла, что ей следует быть крайне осторожной.

— Гонтран, — решительно произнесла она, — проводи меня до таверны «Три молотка».

Гонтрана не удивила ее просьба. Разве Анжелика не всегда была чудачкой? Он необычайно ясно помнил ее девочкой — маленькую загадочную дикарку, босоногой, исцарапанной колючим кустарником, возвращающейся после долгой прогулки по полям, о которой она ничего не рассказывала…

Ван Оссель посоветовал дождаться ночи или, по крайней мере, вечерних сумерек. За долгие годы работы в Лувре, художник повидал немало драм и интриг, отголоски которых витали вокруг его мольберта вместе с голосами благородных моделей.

Маридье одолжила Анжелике одну из своих крестьянских юбок с корсажем из простого, дешевого сукна того бежевого оттенка, который называли «цветом засохшей розы». Она повязала Анжелике голову черным атласным платком, какие носили в ту пору простолюдинки. Анжелику забавляло, что юбка оказалась короче юбок знатных дам и била ее по щиколоткам.

Она вышла из Лувра в сопровождении Гонтрана через маленькую дверь, которую называли «дверью прачек», потому что прачки, обслуживавшие знать, день-деньской сновали через нее из дворца к набережной Сены и обратно. В тот момент Анжелика больше напоминала миловидную жену ремесленника, повисшую на руке мужа, чем великосветскую даму, которая еще вчера беседовала с королем.