Эфирное время - Полина Дашкова

— Не знаю. На этот вопрос я сейчас не могу ответить. Простите, у вас случайно нет сигареты?

— Случайно есть. Пожалуйста.

Илья Никитич не курил, но держал в своем столе на всякий случай пачку «Ротманс» и дешевую одноразовую зажигалку.

— Не можете ответить… — задумчиво повторил он, давая Сане прикурить, — что, очередной провал в памяти?

— Если вы считаете, будто я здесь комедию ломаю, то ошибаетесь. Я не симулирую, не строю из себя психа. — Саня жадно затянулся и заговорил очень быстро, затараторил, словно текст был выучен заранее:

— Артём Бутейко был мне должен три тысячи долларов. После кризиса у меня возникли серьезные проблемы. Но из этого не следует, что я убил Артема. Разве покойники возвращают долги? Мне нужны были деньги, а не огромный тюремный срок, не высшая мера. И потом, я бы сразу убежал.

— Вы были слишком пьяны.

— Если бы я собирался убивать, разве стал бы пить перед этим?

— Логично, — кивнул Илья Никитич, — но и выпить для храбрости в такой ситуации тоже логично. Из-за неприятностей после кризиса, из-за сложностей с деньгами вы много и сильно нервничали. Накопилась злоба, она требовала выхода. А тут — должник, который не возвращает деньги. Люди в своих поступках далеко не всегда следуют логике и здравому смыслу. Гораздо чаще ими руководят слепые эмоции, особенно в тех случаях, когда происходит убийство. Вы ведь дважды угрожали Бутейко.

— Угрожал? Ерунда какая… Нет, я напоминал ему о долге, но это нельзя назвать угрозами.

— Расскажите, пожалуйста, подробно, какой разговор состоялся между вами, когда вы в первый раз потребовали вернуть долг.

— Я просто позвонил, спросил, как дела. Я ждал, что он сам вспомнит о деньгах, но он не вспомнил. Я спросил прямо: когда собираешься возвращать? Он ответил, что пока не может точно сказать. Сейчас у него все настолько плохо, что на хлеб не хватает. В общем, он стал жаловаться на жизнь, как все в таких случаях.

— У вас большой опыт общения с должниками? — улыбнулся Илья Никитич.

— Нет… а почему вы так решили? — растерянно моргнул Саня.

— Вы сказали, как все в таких случаях. — Ну, я имел в виду… я говорю не о своем опыте, просто известно, как люди тянут резину и жалуются на жизнь, когда заходит о деньгах… — Саня почувствовал что краснеет, стал запинаться и вообще замолчал.

— Ну, хорошо. А потом, через два дня, и пришли к нему домой и опять говорили о деньгах. Мать Бутейко уверяет, что слышала угрозы.

— Ничего она не могла слышать. Да, я просил его вернуть хотя бы часть. Артем пробил свою программу на телевидении. То есть у него появилась возможность хорошо заработать. Между прочим, это еще раз подтверждает, что убивать его мне было невыгодно. Я просил, а не угрожал.

— Вы пришли к нему специально ради этого разговора, или был какой-то другой повод?

Внезапно Саня замолчал. Илья Никитич с удивлением заметил, как резко изменилось его лицо. Он побледнел, глаза тревожно забегали. Казалось, он мучительно пытается решить для себя что-то важное. Илья Никитич дал ему время подумать, не торопил.

— Да. Повод был, — наконец медленно выдавил Саня сквозь зубы, — я зашел, чтобы посоветоваться с его отцом.

— Очень интересно, — радостно кивнул Илья Никитич, — пожалуйста, конкретней.

— Я не могу… А в общем, теперь уже не важно. Я принес показать отцу Артема одну вещь, чтобы он оценил ее. У моей жены есть старинное кольцо. Большой изумруд, бриллианты. Оно ей досталось от прабабушки. Я просто хотел узнать, сколько оно может стоить. Ну, на всякий случай. Мало ли что? Мы сейчас очень нуждаемся в деньгах. Я ничего не сказал Наташе, она бы ни за что не разрешила продавать кольцо. Она много раз повторяла, что ее прабабушка даже в гражданскую войну, в голод, берегла эту вещь.

— Разве Вячеслав Иванович Бутейко имеет отношение к ювелирному делу? — искренне удивился следователь.

— Имел когда-то. Но об этом в их семье не принято говорить.

«Почему?» — чуть было не спросил Илья Никитич, но сдержался. Он всегда старался не спешить с вопросами, которые вызывали у него особенный интерес.

— Ну и как Вячеслав Иванович оценил кольцо? Оно действительно оказалось дорогим?

— Нет, — тяжело вздохнул Саня, — он сказал, что в изумруде трещина и еще какие-то повреждения, а бриллианты очень мелкие, показатели чистоты низкие. В общем, больше трех сотен долларов за эту вещь получить нельзя. Я Наташе ничего не стал говорить. Принес кольцо, потихоньку положил назад, в шкатулку. Вы тоже не говорите ей, хорошо? Ей будет очень обидно, если она узнает, что я оценивал кольцо и что оно на самом деле так дешево стоит. Это ведь единственная ее фамильная драгоценность.

— Ну, специально не буду сообщать. А там уж — как получится, — улыбнулся Илья Никитич. — Вы давно знакомы с Бутейко?

— Учились в одном классе.

— Дружили?

— Нет, — Саня повысил голос, ответил слишком поспешно и даже шлепнул ладонью по столу для убедительности.

— Значит, в школе вы не дружили. А в последнее время какие между вами были отношения?

— Да никаких не было отношений! Просто приятели. Бывшие одноклассники.

— Кто из ваших общих знакомых мог знать о долге?

— Многие.

— Что значит — многие? Вы давали деньги при свидетелях?

— Нет. Артем забежал ко мне домой на пятнадцать минут, мы выпили по чашке кофе, я дал ему деньги.

— Ваша жена была дома в это время?

— Не помню… А, ну конечно, Наташи не могло быть дома. Весь июль она прожила с сыном на даче у моих родителей.

— Стало быть, никто не видел, как вы давали Бутейко деньги и какую именно сумму?

— Никто.

— Почему, в таком случае, вы утверждаете, что о долге знали многие?

— Да потому, что Артем в последнее время жил в долг. Он брал у всех, кто мог дать, и суммы были примерно одинаковые — от двух до четырех тысяч. Об этом все знали, кроме его родителей.

Илья Никитич задумался на секунду, чуть прикрыл глаза и беззвучно отбил! пальцами дробь.

«Все, кроме родителей… однако о долге стало известно со слов матери убитого. Она сразу назвала Анисимова убийцей и вспомнила про деньги. Позже, придя в себя после короткого обморока, назвала сумму — три тысячи. Собственно, о долге известно только с ее слов. Про угрозы тоже».

— Александр Яковлевич, а какие вообще у Бутейко были отношения с родителями?

— Ну, как вам сказать? Сложные.

— Можно конкретней?

— Понимаете, родители Артема люди старомодные, все из себя добропорядочные, правильные и наивные до ужаса. Таким ничего нельзя объяснить. Если бы они узнали хотя бы приблизительные суммы его трат и его долгов, у обоих бы волосы дыбом встали.

Неожиданно для себя Саня хрипло засмеялся и не мог остановиться. Он вдруг вспомнил, что отец Артема совершенно лысый. Следователь спокойно и терпеливо когда закончится приступ дурацкого нервного смеха. Но Саню уже просто трясло, из глаз брызнули слезы. Хохот перешел в плач. Следователь участливо предложил воды. Зубы стукнули о стекло. Вода попала в дыхательное горло.

— Я не убивал Артема, честное слово, — забормотал он, захлебываясь слезами и кашлем, — я понимаю, доказать невозможно, все против меня, улики, свидетели, но я не убивал. Конечно, вы мне не верите. Но я точно знаю, Артем не говорил родителям про свои долги. Его мама не могла знать. И никаких угроз она не могла слышать. Просто у нее шок, понятно, единственный сын.

Кашель отпустил. Илья Никитич молча протянул ему бумажный носовой платок. Саня вытер глаза, шумно высморкался и немного успокоился, стал говорить медленно, монотонно, и следователю опять показалось, что он произносит заранее подготовленный текст.

— Артем не вылезал из светской тусовки, каждый день должен был появляться на всяких презентациях, в ресторанах, в казино, поддерживать знакомства со знаменитостями. Ему хронически не хватало денег. Он одевался в дорогих бутиках. Он вообще был страшно озабочен своей внешностью, многие часы проводил в примерочных магазинов, знал названия всех фирм-производителей одежды, мог лекции читать по истории костюма, но никогда этого не афишировал. Одевался нарочито небрежно, но в этой небрежности была особенная стильность, был шик. А шик — дело дорогое.

— И родители не замечали, что на нем дорогие вещи?

— Артем уверял их, будто покупает шмотки в самых дешевых комиссионках. Для них что Версаче, что фабрика «Красная швея» — один черт. Тряпка она и есть тряпка.

— Подождите, но в Москве давно нет комиссионных магазинов, — заметил Илья Никитич, — этого они тоже не знали?

— Родители Артема в последние годы покупали что-либо только в угловом гастрономе. Только еду покупали. Кефир, хлеб, макароны. Всем, кто приходил в гости, предлагали горячие черные гренки. Знаете, ломтики ржаного хлеба, обжаренные в подсолнечном масле. Со сладким чаем очень вкусно. Представляете, много лет подряд, из года в год, одно и то же угощение, жареный черный хлеб. С ума сойти можно. А одежду они не покупали вообще. Носили старую. У отца Артема все носки состояли наполовину из штопки. Пиджаки и пальто перелицованные. Ну, знаете, когда вещь распарывают по швам, выворачивают наизнанку, потому, что там ткань меньше изношена, и сшивают заново. Мать Артема целыми днями сидела за швейной машинкой. Старенькая такая машинка, с ножной педалью, которая выглядит как фрагмент литой чугунной ограды.