Дети пустоты - Сергей Волков

— Еще? — спрашивает Таня, срываясь с места.

Видно, что она рада как-то перебить неловкую тишину, повисшую после разговора нашего бригадира с Асланом.

— Ага, — счастливо улыбается Губастый.

Пожрать он любит, это да. И главное — куда в него лезет? Худой, кости торчат, а хавает за троих.

Таня наливает полную миску.

— Не мародерничай, — шипит на Губастого Сапог.

Он прав — тут в доме детей мал мала меньше, каждый кочан капусты, небось, на счету, но Губастый сейчас ничего не слышит, полностью сосредоточившись на миске со щами.

Приходит Николай. У него озабоченное, усталое лицо.

— Как он? — спрашивает Тёха.

— Спит. Температуру чуток сбили, — дергая щекой, отвечает Николай. — Чуть не загубили вы парня.

— Мы ж не знали… — говорит Сапог виноватым голосом.

— Чего не знали?

— Ну, что он доходяга такой. Тепло же было — оттепель.

— Тепло… — ворчит Николай. — Куда вас понесло-то? Родители ваши где?

— Нету у нас родителей, — расставляю я точки над «ё». — А едем мы на Дальний Восток.

— Куда-а?! — поражается Николай. — С ума сошли, что ли? Зимой, через всю страну… Деньги хоть у вас имеются?

— Полно! — Я произношу это с вызовом.

— Пятёра, глохни! — не глядя на меня, приказывает Тёха.

— Серьезные вы мужики, как я погляжу, — усмехается Николай. — С полными карманами денег пешком по полю на Дальний Восток… Ну-ну.

Он садится напротив Тёхи, пристально смотрит на нашего бригадира. Тёха отодвигает миску, тоже смотрит на хозяина дома. Молчаливая эта переглядка длится около минуты.

— Девчонку-то куда тащишь? — спрашивает Николай.

— Она сама, — Тёха отводит взгляд, вертит в руках ложку.

— Ты вроде на дурака не похож. Понимать же должен — авантюра это. Не доехать вам.

— Это с хрена ли? — не удержавшись, вклинивается Сапог.

— У нас не ругаются, — морщится Николай.

— Почему не доехать? — послушно исправляется Сапог.

— Тут все просто: взрослых с вами нет, любой милиционер вправе задержать вас как безнадзорных. По закону.

— Мы сами себе надзор, дяденька, — улыбается Шуня. — И милицию не боимся.

— А зря, — вздыхает Николай, и щека его несколько раз дергается.

Я такое видел, называется нервный тик. Вообще этот Николай странный. Аслан сказал, что он был военным, командиром роты. А теперь у него зрение слабое и нервы. После ранения? Как же он такой оравой рулит?

Неожиданно Николай заговорил, словно бы отвечая на мой невысказанный вопрос:

— Черчилль как-то сказал: «Ответственность — это та цена, которую мы платим за власть». Я, когда меня комиссовали по здоровью, вообще решил поначалу — один буду. Кому нужна такая обуза? Потом Елену встретил. Она меня выходила, от инвалидности спасла. Стали жить. Ну а потом я за Асланом поехал. А вернулся с тремя — с ним, с Олей и с Гулей. Таню на вокзале подобрали. Игорька и остальных в местном детдоме взяли. Поначалу страшно было, ночами не спал, все думал — вдруг не сумею, вдруг все рухнет… Но потихоньку зажили, ничего. Дом вот купили, с остолопами местными воюем. Они неплохие люди, просто устали от всего и смотреть вперед разучились. Ничего! Научим. А тех, кто не хочет, — заставим. Чтобы всем было хорошо. Документы у вас есть?

Тёха молчит.

Начинаю понимать — Николай все это говорит не просто так. Кажется, он хочет сделать нам какое-то предложение. Точнее, понятно какое.

— Парни вы крепкие, — подтверждает он мою догадку. — Нам такие нужны. Жизнь тут привольная, места красивые…

— Нет, — перебивает его Тёха.

— А ты всегда за всех отвечаешь? — щурит близорукие глаза Николай.

Щека у него теперь дергается все время. Таня и Аслан, внимательно вслушивающиеся в разговор, переглядываются.

— Места хватит, — говорит девушка. — Вы не думайте, мы хорошо живем! И с едой все в порядке. Поле у нас большое, лес, речка. А со следующего года пособия должны начислять…

— С документами решим, — подхватывает Николай. — И с учебой. Школа тут в поселке, двадцать три километра всего. Я своих на машине вожу.

— Нет, — повторяет Тёха.

— Я твое мнение уже слышал, — досадливо машет рукой Николай. — Пусть теперь остальные выскажутся.

Мы с Сапогом и Шуней обмениваемся взглядами, как только что Аслан с Таней. Губастый продолжает орудовать ложкой. Он, похоже, вообще не обращает внимания на этот судьбоносный разговор.

— Спасибо, дяденька, — Шуня пододвигается к Тёхе, обнимает его за плечи. — Мы любим свободу!

— Это… ну, дела у нас. Нам ехать надо! — говорит Сапог.

Я молча киваю, пихаю локтем Губастого.

— А? Че? — вскидывает он раскрасневшееся лицо. — Че такое?

— Ты с нами едешь или тут останешься?

— Тут? — Губастый обводит взглядом комнату, потом переводит глаза на меня. — Еду, конечно. Щи вот доем…

— Свободу, значит, любите, — Николай вздыхает. — Понятно… Но имейте в виду — пацана вашего мы оставляем. Как его зовут, кстати?

— Хорек его зовут, — жестко отвечает Сапог. — У него мать есть. Алкашка. Так что вы с ним намаетесь. Права там, материнство, то-се…

— Господь испытаний не по силам не посылает, — туманно отвечает Николай.

— Спасибо, — Тёха отодвигает опустевшую миску. — Нам бы поспать малеха… А утром мы уйдем.

Таня начинает собирать со стола посуду. Аслан уходит. Николай приносит пару одеял, тулуп, в котором на улицу выходила его жена.

— Ложитесь здесь, на лавках. Утро вечера мудренее.

Я заворачиваюсь в колючее шерстяное одеяло и, балансируя на грани между сном и явью, слышу, как Шуня шепотом просит Таню показать, где можно помыться и все такое…

Просыпаемся поздно. Уже рассвело, через окно в комнату льется неяркий свет зимнего дня. Елена, жена Николая, печет блины, и по всему дому витает аппетитный запах. Сегодня суббота, в школу никому не надо, и в комнате появляются младшие дети — действительно мал мала меньше.

Завтракаем вместе с ребятишками Мезиновых. Потом идем проведать Хорька. Он лежит на втором этаже в спальне старших девочек. Из пышной белизны подушки торчит острый носик. Под закрытыми глазами синие круги, губы обметаны серым. Но дышит Хорек ровно, температуры нет.

— Кризис под утро был, — шепотом рассказывает Елена. — Теперь все хорошо будет. Лекарств хватит, вылечим.

Тёха достает из кармана деньги, отсчитывает пять тысяч и засовывает под подушку Хорька.

— Вы что, с ума сошли?! — возмущенно всплескивает руками Елена, но, наткнувшись на твердый Тёхин взгляд, умолкает.

Выходим из дома. Аслан, Елена и Таня остаются на крыльце, Николай спускается вместе с нами во двор.

— Ну че, пошли, что ли? — спрашивает Сапог.

— Я вас отвезу на станцию. Шатки называется, — Николай не смотрит на нас, уверенно показывает рукой куда-то в сторону леса. — Тут километров сорок. Сядете на поезд, местный, там билеты не нужны, проводнику заплатить можно. Доедете до Саранска.

— На кой нам Саранск? — не соглашается опытный Тёха. — Нам другая ветка нужна. Транссиб.

— Транссиб — это Арзамас, — объясняет Николай. — Тут закрытая зона, секретка. Дороги прямой нет, а если в объезд, очень далеко получается. Бензина у меня не хватит.

— Ясно, — Тёха хмурится, оглядывает нас. — Значит, поедем закоулками.

Николай отворяет двери сарая, скрывается внутри. Мы топчемся посреди двора. Небо светлеет — начинается тусклый зимний рассвет. Я слышу, как в сарае хлопает дверца машины, потом надрывно жужжит стартер. Наконец двигатель заводится, и спустя пару минут во двор выезжает потрепанный «уазик-буханка».

— Садитесь! — кричит нам Николай.

Мы лезем в холодное нутро машины. Здесь пахнет землей, бензином и резиной.

— По остаточной стоимости купили, — из-за руля объясняет хозяин «Уазика». — Списанный он. Но ничего, тянет пока. Без машины — как без рук. Картошку привезти, муку, комбикорм для поросят. На себе не попрешь.

Аслан спускается с крыльца, открывает ворота, и мы покидаем дом Мезиновых — как будто отплываем из тихой гавани в бурное море. Выезжая, Николай жмет на сигнал, Аслан поднимает руку в прощальном жесте. Из окон второго этажа нам машут младшие дети. Мелькает белое лицо Елены.

— Хорьку тут будет хорошо, — шепчет Губастый.

— Жевачку дай, — дергает его за рукав Шуня.

Ей все эти темы с родителями и детьми побоку. Скучно Шуне. Я давно уже понял — она любит движуху перемены всякие. Попрыгунья-стрекоза, как в басне. Интересно, что бы с ней было, если бы она к нам не попала?

Зимняя дорога — самая унылая из всех. Вокруг только снег да черные деревья. Редкие деревни проплывают за заиндевевшими стеклами, как картинки из учебника по русской литературе. Такие вот заснеженные деревни любили рисовать художники-передвижники. Пожалуй, это все, что я помню из школьного курса эстетического воспитания. Не, вру — нас еще учили слушать музыку душой. Толстенькая училка с бородавками на морщинистой шее, Элеонора Константиновна, пучила глаза и сипела: «Дети, чтобы волшебный мир классической музыки проник вам в душу, вы должны отрешиться от всего земного. Закройте глаза и слушайте, слушайте…» И врубала нам на старом проигрывателе какого-нибудь Чайковского. Очень мы, детдомовцы, любили ее уроки. Чайковский длинные телеги писал. Зажмуришься — и айда давить на массу, пока там «Лебединое озеро» играет.