Княжий пир - Юрий Никитин

Василий спросил остро:

— Ты боишься?

— Нет, но…

— Тогда отказываешься?

— Я не отказываюсь, — ответил маг с той же твердостью в голосе, он не отвел взгляда, — я хочу знать, почему нельзя поручить обычным воинам. Если не могут воины, то это не значит, на русов нельзя просто обрушить дождь из стрел… Я мог бы подогнать такую тучку, но, как я говорил, проще послать обычное войско.

Василий признался нехотя:

— Власть просто еще не зрит смертельной угрозы со стороны Русландии. Арабы ближе, они кажутся опаснее. А церковь не желает огласки. Слухи могут поползти очень тревожные. Отдельные отряды уже посылали… сейчас там белеют их кости. Да не на Руси, туда не дошли вовсе… А большое войско послать — это объявить войну. Мы же с Русландией в мире, базилевс этот мир не нарушит.

Один из магов вспомнил озадаченно:

— К тому же, как я помню…

— Ну-ну?

— Как помню, Русландия постоянно присылает нам войска на помощь! Когда нужно подавить мятежи, отбросить врага от границ… Странно.

Маги переглядывались, но самый старый из них, чьи предсказания всегда сбывались, сказал медленно:

— А не оберегают ли империю от других, потому что присмотрели для себя?

ГЛАВА 7

К обеду над Киевом внезапно нагнало тучи. От земли до неба встала серая блистающая стена воды. Еще не приблизилась к воротам, а в небе уже показался дальний край черной тучи. Когда ливень обрушился во двор, из-за тучи выглянуло умытое солнце, капли дождя засверкали как жемчужины, разбивались на множество мелких брызг, почти пыль.

Гридни и бабы не прятались, хохотали и перебегали под дождем, выталкивали друг друга под толстые, как веревки, струи. Затем стена ливня стремительно отодвинулась, пошла через терема и дворы к Боричевскому взвозу, вслед глядели с сожалением: едва-едва пыль прибило!

За воротами нарастал гомон. Во двор ввалилась толпа, во главе шагал дородный разгневанный купец с длинной бородищей, но еще молодой, налитый силой и наглой уверенностью. За ним поспешали еще двое, явно помощники, следом торопились трое стражей, несколько зевак.

Владимир спросил громко:

— Стряслось что? Молви как есть, суд князя скорый, но праведный.

Купец встал внизу у крыльца надменно, расставив ноги и вызывающе выставив черную как смоль бороду. Чем-то походил на богатого хазарина, вон даже пейсы на ушах висят, только хазары никогда в дремучие леса не ступали, а этот явно из леса, повадки медвежьи, голос зычен, за версту несет смолой и живицей, ими древляне пропитываются с колыбели.

— Обиды чинят твои люди, — сказал купец с ходу, умышленно забыв Владимира назвать князем. — Мои товары отобрали при въезде!

Владимир, нахмурившись, вперил грозный взор в стража, признав в нем городского воротника:

— Так ли?

Тот с готовностью подтвердил, рот до ушей, в глазах злорадство:

— Точно! Но заплатили всё, сколько было запрошено!

Купец взвизгнул:

— Запрошено? Я не запрашивал! Эти мерзавцы всего лишь спросили, сколько стоит мой товар…

Он орал, брызгал слюной, но Владимир не слушал дальше, уже зная, как было. При въезде через городские ворота стража интересуется, во сколько приезжие купцы оценивают свой товар, дабы взять десятину. Иные хитрецы занижают стоимость своего товара, тогда стражи по княжескому наказу тут же вручают эти деньги, а товар забирают. Мол, на хитрую дупу есть хвост с винтом.

— Еще люди были? — спросил Владимир у воротника. — Зрели? Вот и хорошо. Другим неповадно будет. Да и скажут, что все по закону.

Купец орал и брызгал слюнями, его утащили под руки. Владимир, морщась, слушал гневные крики, что Киев больно много власти взял, Искоростень еще себя покажет, на людях ездить нельзя…

Владимир хмуро смотрел вслед. Древляне на диво окрепли. Дань платят исправно, но не забыли страшного разгрома, не забыли крови. Дети рождаются со словами не­нависти к Киеву. В дремучих лесах, за непроходимыми ­завалами собирается, по смутным слухам, их дружина. Конечно, с могучим киевским войском не тягаться, но у Киева и без того немало врагов. Схватится Киев с кем-то, можно и в спину ударить…

…Священник Иван вышагивал через двор мощно, уверенно, бросал по сторонам грозные взоры. Черная ряса, положенная по вере, поблескивала редким шитьем серебряными нитями, на груди тяжело колыхался золотой крест неимоверной величины. На цепи, что поддерживала крест, можно бы держать племенных быков. В руке длинный посох из слоновой кости, навершие из золота, а сам посох затейливо украшен тонкой резьбой, поблескивают разноцветные камешки, коим нет цены.

Владимир наблюдал с крыльца насмешливо и враждебно. Ромею только одного не удается достичь, чтобы простодушные славяне провожали его с открытым ртом: дебелости. У славян слово «худой» означает как тощего, так и больного, а если про кого с одобрением говорят, что поправился, то это и выздоровел и потолстел… Иван же хоть и не худ, напротив — высок и крепок телом, но дурное мясо все никак не нарастает на сухое, жилистое тело.

Поросята с визгом шарахнулись от корыта, а у коновязи тревожно заржали и попробовали оборвать повод кони. Через двор наперерез попу шел тяжелый, как три медведя, Белоян. Священник ускорил шаг. За воротами его ждала крытая повозка. Толстый, как копна, гридень молча отворил перед ним дверцу, вскарабкался на облучок, и повозка укатила.

Легкий запах зверя донесся до крыльца раньше, чем подошел Белоян. Владимир невольно подумал, что волхв стал зверем, чтобы стать еще больше человеком, но… не возьмет ли звериная природа верх?

— Опять с какой-то гадостью? — спросил он.

Белоян ревниво кивнул вслед укатившей бричке:

— К боярам… То крестины, то отходная.

— Пусть всяк молится тому, — ответил Владимир неприязненно, — кому хочет. На справедливости любая держава стоит.

— Так-то оно так… Но христиан все больше. Народ прост, боярин или смерд: их надо ошеломить, ошарашить. Хоть чудом, хоть золотым крестом в пуд весом. А чтоб народ простой зрел величие и богатство христианской церкви, надо все цеплять на себя… Я тоже видел их церкви! Идет такой поп в золотой рясе, морда — во, пузо — во, сразу видно, что сытно живет. Ряса шита золотом, бычью шею гнет золотой крест еще поболе, чем у этого, кадило… или что там у них, тоже из чистого злата, на голове золотая шапка, хитро писанная златым шитьем, даже с каменьями в конский каштан размером…

— Это не поп, — возразил Владимир, морщась, — митрополит или патриарх…

— Все одно. Народ зрит богатство, ахает, падает на колени. Встречают по одежке! А недостаток ума можно прикрыть велеречием, рассуждениями. Их же учат, как уходить от правды. Вот и переманивают дурней… А так как любой народ состоит из дурней, умных везде мало, то…