Истощение времени (сборник) - Владимир Орлов

Все захохотали. Даже Виталий Леонтьев улыбнулся, хотя он был человеком сдержанным.

– Ребята, сейчас он прочтет нам лекцию о том, как ему удалось сохранить невинность, – скривился Кешка.

И когда уже шли к палатке, Букварь услышал, как Кешка, с трудом сдерживая смех, говорил Бульдозеру:

– Надо ему что-нибудь устроить… Устроим ему любовь!.. А!..

…Костер бросал искры в темно-синее небо. Небо стало совсем низким. Оно опускалось переночевать и погреться у костра. Букварь машинально водил колючей веточкой кедра по светящимся углям. Бачок с ухой шумел. Капли выскакивали на стенки бачка и испарялись, успевая пробежать несколько сантиметров.

Букварь чувствовал, как проходит то радостное, счастливое ощущение жизни, которое возникло у него на сопке у таявшего льда. Стало тоскливо. Всегда так! Какой-то глупый разлад. Природа и люди! Душевное равновесие, обретенное в тайге, когда он был один на один с миром, разлетелось, как фарфоровое блюдце, шлепнувшееся об пол. Конечно, он знал, что люди здесь работают обыкновенные, но он представлял себе их иначе и надеялся, что здесь, на стройке, все будет не так. Все было так…

И пристало еще к нему это глупое прозвище – Букварь! Он подумал о прозвище с жалостью к самому себе и даже сплюнул от досады и злости.

Он уже забывал, что его зовут Андрей Колокшин.

И он знал, что прозвище от него не отстанет.

Прошлой осенью, в октябре, когда уже лежал снег, горела ночью на горе Козиной палатка бригады Левки Алферова. Тридцать километров тащились по тайге до ближайшего жилья на спине трелевочного трактора погорельцы. Три часа тащились. Было их четырнадцать человек. Двое сидели на крыше, двенадцать на щите, вцепившись в металл. Трактор подбрасывал их вверх, когда лез на сопку или через валун. Теплее от этого ребятам не было. Кто-то из наиболее хозяйственных успел вытащить из огня телогрейку и валенки и натянуть их на голое тело. Остальные выглядели пижонами. Сидели босиком, в трусах и майках. Мороз был двадцатиградусный.

На втором часу пути сообразили, как можно греться. Сползали на ходу к концу щита, к выхлопной трубе. Лежали, свесив голову вниз, подставив грудь теплой вонючей струе отработанного газа. Прямо перед глазами летело натянутое белое полотно, кое-где прорванное камнями. Ночная тайга не была уже такой страшной. Менялись у трубы через каждые пять минут. Уползали к своим кускам холодного металла.

После этого рейса у каждого из погорельцев на груди остались полосы солярки. Их пытались стереть разными способами. Пытались в течение долгого времени. Ничего не вышло. В конце концов ребята отказались от борьбы с клеймом «пожарной» ночи. Надеялись, что со временем полосы сами исчезнут.

С прозвищами дело обстоит хуже.

Тут уж никакой надежды нет. Они не исчезнут. Въедаются, как капли солярки, но уж навсегда.

А в общежитии двадцатилетних без прозвища и житья нет. Человек без прозвища – человек без имени. Так повелось. Фамилии и имена записаны во всякие бумажки, их склоняют на собраниях, пишут на досках почета и в протоколах заседаний народного суда. Они надоели. Они нужны обществу как номерок на руке, чтобы не потерять человека среди двухсот двадцати миллионов других.

А прозвище – для души. В них не буквенная формула человека, в них – характер его, даже облик. Одно слово – и сразу поймешь, что это за фрукт. Когда-то, в музейные времена, люди обходились без всяких фамилий. И ничего, жили. А потом гусиными перьями дописали к прозвищам «ов» и «ин», и получились фамилии. Выросли дети и внуки, совсем не похожие на своих предков, и фамилии потеряли содержание. Повести о людях стали бирками.

Преимущества прозвищ перед фамилиями очевидны. Для двадцатилетних. Как очевидны преимущества вкусного, прозрачного, мокрого, пахнущего морем слова «вода» перед сушеной, как вобла, формулой Н2О.

Вот и Андрею подобрали прозвище.

…Все началось в поезде. Поезд тащился четверо суток от Владимира до Абакана. Андрей стоял в тамбуре, приплюснув нос к стеклу. С землей творилось неладное. На нее набросили унылую, ровную-ровную белую шубу длиною в тысячи километров. Кое-где в шубу воткнули худосочные голые палки, которые летом становились березами. На третий день Андрею стало скучно. Неужели Сибирь не могла быть повеселее?

– Это и есть тайга? – спросил Андрей.

Ему объяснили, что это степь, Барабинская, что тайга начнется, когда проедут станцию Тайга, и вообще посоветовали заглянуть в учебник географии. Вопросы, которые Андрей задавал по любому поводу, осточертели ребятам. И когда он задал новый вопрос, ему напомнили, что на свете есть букварь. Для первого класса. «Рабы не мы», «Мы не рабы».

И пошло!

Уже в Курагине, сам того не зная, подлил масла в огонь прораб Мотовилов. Рассказывая новичкам, что к чему, он сказал:

– Вы школы кончали, освоите все быстро.

– А если я неграмотный? – спросил Андрей.

– Если неграмотный, купи букварь.

Ребята захохотали. И Андрей понял: все! Сколько ни крутись, ничего не выйдет.

Теперь он навсегда стал Букварем, хоть метрики переписывай…

И хотя он окончил школу с серебряной медалью, был рослым, здоровым парнем и у себя под Суздалем целый год работал трактористом, на стройке все относились к нему как к юнге на корабле.

Он и сам понимал, что выглядит мальчишкой. Большие синие глаза его смотрели на мир удивленно, словно не могли поверить во все то, что происходило перед ними, и ждали еще чего-нибудь более удивительного.

И свое отношение ко всему, что он видел и слышал, Букварь выражал не спеша и не сразу. Смешило ребят и его «володимирское» произношение, медлительное, степенное и тоже чуть удивленное оканье.

На стройке Букварь открывал многое и часто принимался размышлять. Размышления его уже по инерции считались наивными. Огрызаться он не умел и сразу стал удобной мишенью для Кешкиных острот. Хорошо еще, что он не умел по-настоящему злиться и Кешке не всегда удавалось вывести его из себя.

Просеку рубили в трех километрах от палатки.

Колышки, вбитые в саянскую землю, показывали дорогу поблескивающим на солнце топорам и старенькой поющей бензопиле «Дружба».

Колышки вбили в землю изыскатели и геодезисты. Они долго ходили по тайге, таскали листы черно-белых чертежей и радужно-лоскутные карты, смотрели на деревья, на валуны придирчивыми глазами теодолитов. Колышки были свежие, аккуратно обструганные, маленькие, как грибы.

Через час работы Виталий Леонтьев выкурил последнюю сигарету. Пошарил в карманах, подвигал «молниями» и ничего не нашел. Все, кроме Букваря и Спиркина, тоже пошарили в карманах и тоже ничего не нашли.

Стало страшно. Забыли.

Бросили жребий. Худенькую занозистую щепку с медовой каплей смолы вытащил некурящий Букварь.

– За час успеешь, – сказал Николай. – Час потерпим.

В палатке сигарет не было. Они лежали в охотничьем домике на коричневом покосившемся подоконнике. Букварь взял три пачки «Примы». Других на трассе не продавали. Потом подумал и взял четвертую. На всякий случай.

Побродил у палатки и около домика и крикнул:

– Ольга!

«Га! Га!» – пробасила соседняя сопка и замолчала. Стало тихо. Только Канзыба бежала и бежала.

– Букварь! Я зде-е-есь!..

«Узнала…» Голос ее звучал снизу, тихо и глухо, словно из-под земли. Букварь прошел за охотничий домик, обогнул скалу и вдруг побежал вниз, к Канзыбе. Словно сорвался. Бежал, махая руками, будто хотел удержаться, ухватиться за воздух, цеплялся за ветки берез, за лапы кустарника, хрустел, ломая и давя их, сшибая камни, и они катились вниз, с шумом подскакивали и булькали в летящую воду.

– Букварь! Куда ты?..

– Я сейчас! – закричал Букварь и затормозил, но не смог устоять и повалился на спину у ног Ольги.

Он смотрел в небо. Над ним в синеве смеялись Ольгины глаза. Лоб морщился от смеха.

– Ты это чего? – спросил Букварь. Он встал и пытался наладить дыхание.

– Что «чего»? – не поняла Ольга.

– В шинели… Жарко ведь.

– Да так. Купалась. Греюсь.

– Ну да, правильно, – сказал Букварь.

Ольга стояла у самой воды, накинув на плечи старую шинель, полы которой доходили почти до самой гальки. Волосы у нее были мокрые и блестели на солнце, и капли, поблескивая, бежали по влажному смуглому лбу, мимо смеющихся темных глаз и падали с бровей и кончика носа.

– Холодно? – с уважением спросил Букварь. Вода в Канзыбе была ледяная, и никто из ребят еще не решился войти в нее.

– Ничего, – сказала Ольга.

– А тебе шинель… ты в шинели такая…

– Какая? – заинтересовалась Ольга.

Букварь хотел сказать что-нибудь значительное, что могло бы передать ей всю радость, которую принесли ему тайга, звуки и разговоры ее, солнце, эта длинная шинель и мокрые, блестящие на солнце волосы. Но он смутился и сказал тихо:

– Ну такая…

Потом вспомнил:

– Я пойду. Я за сигаретами пришел. Ребята ждут.