Фемида 'особого совещания' - Иосиф Шадыро

в Красном Урочище (теперь это р-н автозавода). Добирались пеш­ком, потом на каком-то попутном грузовике. В Минске еще было много развалин. Жил брат с семьей в холодном и сыром бараке. Недавно была отменена карточ­ная система, проведена денежная реформа. В магазинах ничего нет, за хлебом огромные очереди, на базаре все страшно дорого.

Работы в Минске было, конечно, много, но не про меня была она писана. После долгих раздумий решили, что ехать жить мне надо в Литву, в поселок Стрель­цы. Здесь жил тесть брата, Савинский Леонид Федорович, бывший директор поль­ской гимназии, у которого с тех времен осталось два дома. По пути надо будет заехать к отцу, повидаться с родными.

В первых числах февраля 1948 года приехали в Кривичи. Встретил Шишло Алексей, родной брат Павла Шишло, с которым я расстался в Томске. Он и отвез меня с Таней и сыном в родную деревню Еськовка, покинутую 18 лет назад. Захожу в хату: знакомая обстановка, ничего не изменилось. Вижу постаревшего отца, жену брата Павла и чувствую, что они не узнают меня. Давя комок в горле, спрашиваю: «Что, не узнаете своего Осипа?» Дальнейшее трудно описать: объя­тия, слезы, рыдания... Отец уже не надеялся меня увидеть. 78-летний старик, он перенес много горя за свою нелегкую жизнь. Из одиннадцати детей в живых к этому времени остались только Леон, я и Лиза. Чего стоило ему пережить наши с Леоном судимости? А в придачу — на глазах у него фашисты убили сына Павла, который по заданию райкома партии оставался в тылу. Через год за связь с партизанами оккупанты зверски замучили сына Павла, Филиппа... Бедный мой отец, ничего, кроме горя и страданий, не видел он на своем веку...

Не успели сесть за стол, как уже явился оперуполномоченный и начал проверять мои документы, записывать что-то в свою книжку. Бедный отец весь затрясся, а я едва сдержался, чтобы не натворить новых бед...

На следующий день к нам приехал из Долгинова зав. производством артели «Красный большевик» и предложил мне работу на новой пекарне. В то время в нашей округе колхозов еще не было. Встреча с родными так сильно притянула меня к родной земле, что я дал согласие, несмотря на то, что прежде намерен был ехать в Стрельцы.

Ознакомившись с пекарней, заключил договор как наемный специалист. За­тем нашел квартиру, хозяйкой которой была бывшая связная партизанского отряда Тимонович.

Работа на пекарне была тяжелой, но я к физическим трудностям был при­вычен. Вадим, страдавший на Печоре от авитаминоза, стал поправляться прямо на глазах. Вскоре у нас родился и второй сын, Олег. Все складывалось на ра­дость и счастье.

К сожалению, вскоре обстоятельства изменились. Умер отец. Артель закрылась. Колхозов все еще не было. Где работать? Все местные «сидели» на своем хозяйст­ве, а у меня ни кола, ни двора. Недалеко, правда, Кривичи, наш районный центр, но путь туда мне заказан: городская местность...

Поехали в соседнюю Литву, в тот самый поселок Стрельцы, на жительство в котором меня настраивал в Минске брат Леон. У Леонова тестя нас стало 10 че­ловек. Кругом леса и шайки «лесных братьев». Где-то сразу же после войны они убили сына хозяина, оставив на груди записку: «убит ошибочно». Без отца остался семилетний внук Алик. Сам Леонид Федорович был уже в годах, преподавал физику и математику в школе, там же работала его дочь Татьяна. Любил вспоминать, как они жили при Польше, когда он был директором гимназии. Сапинские держали пансионат, большую прислугу. «Я раньше получал в месяц на три ко­ровы, а теперь и на хвост не зарабатываю»,— часто жаловался Леонид Федорович.

Я устроился в пекарню ОРСа. Выпекали для железнодорожников хлеб, баранки, сайки. Со временем мне удалось подыскать в Стрельцах недорогую квар­тиру. Купили корову. Тогда как раз стали организовывать колхозы, многие крестьяне старались продать скотину, поэтому цены на живность были низкие.

В 1951 году у нас родился третий сын. Назвал Александром, в честь своего друга по заключению Саши Шумяленко.

Все бы опять же ладно, но тут свалился на мою голову инспектор Кумм. Этот тип, узнав о моем прошлом, стал вымогать у меня деньги. Когда я в конце концов отказал ему, инспектор стал придираться по пустякам и добился-таки моего увольнения.

Вопреки отметке в паспорте, рискнул поехать на время курортного сезона работать в Друскеники. Это почти в двухстах километрах от Стрельцов, где осталась семья. Нарушение паспортного режима, к счастью, сошло мне с рук. Через три месяца Литпотребсоюз дал направление в Швенчёнис. Обещали про­писать, нужны были кадры. Район глухой, много «лесовиков», никто не хотел сюда ехать.

Председатель райпотребсоюза, испуганно глянув на меня, отправил на мед­осмотр: подумал, что я туберкулезник. Выглядел я в то время очень плохо.

Вначале заведование пекарней мне не доверили. Месячный испытательный срок проработал пекарем. Затем назначили заведующим, дали небольшую квартиру.

6 марта 1953 года, в 6 утра, узнал о смерти Сталина. Вначале даже не по­верил. Не открою ничего нового, если скажу, что все или подавляющее большин­ство пострадавших считали виновником не его, а Ягоду, Ежова, Берию. Кого угодно, но только не вождя.

В 10 часов утра население собралось на общегородской траурный митинг. Слушали по репродуктору выступления Молотова, Маленкова, Берии. Чувство­валось, что в стране — народное гореизлияние. Что касается литовцев, то они вели себя сдержаннее, их, присоединенных к СССР только в 40-м году, не одурманили до конца сталинским культом. Очень много литовцев было депортировано в после­военные годы, и они разделили участь всех тех, кого репрессировали прежде.

После митинга, придя на пекарню, узнал, что органы забрали уборщицу (ка­жется, ее звали Генуте). Оказывается, эта молодая девушка, услышав о смерти Сталина, радостно захлопала в ладоши, пританцовывая и смеясь. Кто-то, конечно, тут же донес, и за ней пришли...

Той же весной в Литве началась кампания по замене нелитовских руководя­щих кадров на национальные. Пришлось снова укладывать чемоданы и котомки.

Ничего другого не придумали, как ехать к родителями жены в Сталино (теперь Донецк).

В самом Донецке жить я не мог (пресловутая статья). Погостив у Таниных родителей день-другой, поехали на большую железнодорожную станцию Ясиноватая, что в 100 километрах от Сталино. За сто рублей нашел хатку. Теснота неимоверная, но что поделаешь? Устроился мастером на хлебозавод, в булочный цех. Стали ладить жизнь. Поселок был небольшой, весь деревянный. Большие трудности с водой. Топливного талона мне пока еще не дали, как только принятому на работу. Приходилось ходить километров за пять в сторону Макеевки и подбирать уголь на свалке.