Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов

весело щебетать между собой! Николаю врезался в память заливистый, мелодичный, словно журчащий, смех одной из девушек, долго сопровождавший их с Алексеем Кондратьевичем серьёзный мужской разговор.

— Неужели ты и три тома Толля прочёл от корки до корки?!

— Нет, — добродушно улыбнулся Николай, — перелистывал. Видел на развале. Думал купить, поднакопивши. Но книжка старая. Пятьдесят лет. Теперь уж многое по-новому.

Внезапно открывшаяся учёность простого паренька не давала господину Извольскому покоя.

— Скажи ещё только одно, и я сам, наконец, открою тебе то, что обещал. Откуда у тебя в детстве оказался словарь Павленкова? Купил отец?

Николай жёстко усмехнулся. Нелепо соединился в сознании образ покойного отца с пухлой учёной книгой в строгом коленкоре.

— Подарила учительница. На окончание школы.

— Ого!

Николай не стал дожидаться следующего вопроса и добровольно пояснил:

— Она обещала лучшему ученику. Так и сделала.

Оценок в школе не ставили, но в конце учёбы пришлось сдавать экзамен, чтобы получить свидетельство. Приехала комиссия — она-то и отметила ответы Коли Бродова как лучшие в классе.

Кроме словаря да нескольких завалявшихся в углу лубочных картинок с надписями, читать дома было решительно нечего. Правда, Павленкова Николаю хватило надолго. Ещё бывшая учительница давала почитать некоторым из особо любознательных ребят свои книги, журналы — пока не уехала, выйдя замуж. Так Николай и продержался долгих пять лет — до Москвы.

— Хорошо, что ты знаешь про масонов. Мне и объяснять тебе ничего не придётся. Ты, наверное, уже сам понял, да? Мы с тобой подвергли обследованию дома московских масонов. Это масонские знаки — что я показывал тебе на фасадах. Тайники — для реликвий, для специальных книг. Только владельцы домов принадлежали к разным ложам. Вот я и хотел сравнить, чем различаются строения, что в них особенного в сравнении друг с другом.

Но ведь про масонов написано в каждой энциклопедии. Для чего же господин Извольский соблюдал так долго секретность в их совместных изысканиях?

— Ты ведь прочитал в энциклопедии, что масонство в России в разное время то разрешали и даже поощряли, то запрещали. Были десятилетия глубокого подполья. Первым масоном у нас почитают Якова Брюса, сподвижника Петра, считается, что он занимался алхимией и прочими мистическими материями в Сухаревой башне и проводил там масонские обряды. Ну, потом из самых значительных — Новиков, издатель и просветитель. В конце царствования Екатерины масонство запретили, и Новиков угодил в острог. При Павле и Александре I было послабление… Да что там послабление — масоны прямо-таки расцвели! Ну, после декабрьского восстания, при Николае I, понятное дело, попали под запрет, однако ещё не радикальный. Вот в 1845 году вышел закон о запрете любых тайных обществ. Тут у масонов началась полнейшая конспирация. В наше время о них можно снова говорить относительно свободно, и принадлежность к братству перестала считаться за преступление. Однако масоны и в те времена, когда были разрешены и даже поощряемы, соблюдали законы жизни тайного общества. Потом вовсе засекретились. Представляешь, как мало можно отыскать подлинных свидетельств их деятельности, как мало документов, отражающих жизнь братств?

Выношенные, продуманные соображения господин Извольский излагал гладко — заслушаешься.

— А мне посчастливилось найти любопытный документ. Уникальный! — похвалился Алексей Кондратьевич. — И я пишу об этом большую статью для Археологического общества. Можно было бы подготовить только публикацию документа. Тоже, знаешь ли, совсем не просто: сделать к документу научные комментарии. Но мне интереснее представляется проверить некоторые догадки и вынести на обсуждение историкам не бумагу только, а материальные факты. Что я делаю с твоей помощью — сродни археологии. Николай заметил с запозданием, что журчание девичьих голосов отзвучало за спиной. Алексей Кондратьевич повернул к Боровицким воротам, молодые люди неторопливо поднялись по склону и теперь синхронно обернулись, чтобы сверху полюбоваться садом и панорамой окружающих его зданий. Цепочка огней, как праздничная гирлянда, протянулась вдоль аллеи. Гуляющих в саду поубавилось. В свете газовых фонарей едва мерцали фасады, и только величественный дворец, занятый Румянцевской библиотекой и музеем и по-простецки именуемый москвичами «Пашков дом», отчётливо белел на фоне тёмного неба. Алексей Кондратьевич махнул рукой в его сторону:

— Тоже, говорят, не без участия масонов воздвигнуто. Дядя Петя авторитетно утверждает, что… Ах да! Дядя Петя — наш родственник и друг отца…

Николай немного огорчился, что у Алексея Кондратьевича закончился ораторский пыл, в котором тот говорил гладко и стройно, как по писаному.

— У нас дома отец собирает по средам что-то вроде мужского клуба. Приходят его хорошие знакомые, те же из года в год. Иной раз бывает до тридцати человек, а порой — всего человек пять-шесть. Как случится. Дядя Петя завсегдатай: он чаще других заходит. Мне отец разрешил посещать собрания, когда я стал студентом. Прежде только позволял посидеть со всеми за десертом… Обедов отец не даёт: это было бы разорительно, но десерт наша кухарка готовит — по числу присутствующих. Потом в течение вечера напитки под лёгкую закуску, что называется, вскладчину… Так вот, однажды дядя Петя сказал по поводу одного политического события… не стану называть, какого… что это, мол, наверняка устроили масоны. Присутствовавшие важно покивали головой: мол, весьма вероятно. Меня так заинтриговало! Что за могущественные люди? Потом пытался расспросить дядю Петю подробнее. Тот кое-что порассказал из исторических анекдотов. Знаешь, вроде такого: что Навицкая школа в Брюсовой башне была на самом деле школой начинающих масонов, и в названии имелась в виду «навигация по ложе» — так называется подготовка учеников в масонстве. Мол, морских офицеров из этого учебного заведения вышло с гулькин нос, хотя обучалось триста человек. И другие анекдоты в том же роде. Но дядя Петя редко бывает у нас отдельно от других, не было случая остаться с ним один на один и побеседовать всерьёз. Если б я напросился в гости к дяде Пете ради блажи, отец не одобрил бы.

Николай в который раз отметил про себя, что батюшка у Алексея Кондратьевича крут и по сию пору держит взрослого уже сына в ежовых рукавицах. Алексей Кондратьевич между тем продолжал:

— Пришлось самому искать информацию. Прежде прочего, как и ты, я проштудировал энциклопедии. Книги, на какие в словарях даны ссылки, частично удалось найти. А потом попал на работу в архив. Сам бог велел порыться в фондах, однако там ничего примечательного я не обнаружил…

Алексей Кондратьевич, как истинный романтик, был в глубине души убеждён, что всё самое увлекательное и подлинно загадочное происходило в прошлом, а на его собственный век выпали прагматизм и проза будней. Всё было как-то скучно и на виду. Так же