Моя чудная жена! - Мария Корелли

4. Преимущества социального равенства

Лектор по надобности представит практические иллюстрации своей теории.

НАЧАЛО РОВНО В 8 ЧАСОВ ВЕЧЕРА

КРЕСЛО, 5 ш. ДЛЯ ОДНОЙ ПЕРСОНЫ.

Мужской костюм для женщин! Социальное равенство! Практические иллюстрации теории! О Боже! Я задыхался; я добрёл до кресла и упал в него, истощённый и подавленный изумлением. Идея «практических иллюстраций» особенно сбивала меня с толку. Я старался представить себе, что это означало, и не мог придумать. Я не мог представить себе, чтобы какая-нибудь «практическая иллюстрация» подобного предмета была возможна на публике. Будет ли у неё приготовлен на столе полный мужской костюм, и она будет брать одну вещь за другой и указывать на различные их достоинства? Будет ли она красноречиво описывать простоту мужской сорочки; быстроту надевания панталон; удобства жилета и грациозную лёгкость короткого пиджака? Будет ли она описывать, например, правильный способ надевания стоячего воротничка? Нет! Пусть она не пытается делать этого! Пусть она не коснётся этой главной причины мужских мучений! Мой собственный воротничок начал беспокоить меня, когда я подумал о нём, и поднялся до ушей. Полный дикой ярости, которая овладевает человеком, когда бельё беспокоит его, я бросился к зеркалу и несколько минут трудился, поправляя его, при чём лицо моё покрылось апоплексической краснотой, когда я старался расстегнуть петлю спереди и потом поправить пуговицу сзади. Будь он проклят! Наконец-то! Теперь воротничок был на месте; я вздохнул с облегчением, сел опять и впал в грустную задумчивость. Я не пойду обедать в Гровенор с моей чýдной женой (все говорят, что она чýдная женщина, и я не отрицаю этого), нет, не пойду! Но следует ли мне идти слушать её лекцию? Этот вопрос мучил меня теперь. Может быть, это будет благоразумно с моей стороны; может быть, моё присутствие вызовет сожаление о тех днях, которые когда-то были. Ах эти дни! Издалека те дни нам милы ныне! Это звучит как поэзия, и я вспомнил, где я слышал этот стих. Нежная дева лет пятидесяти пела его как-то вечером у миссис Маггс голосом, напоминавшим грошовый свисток, в который нечаянно попала капля воды. Расчувствовавшись, я повторял про себя этот куплет:

«Бродили мы у ручейка,Журчавшего в долине.Любили мы… ИздалекаТе дни нам милы ныне!»

Ручейки могут журчать, в каких угодно долинах, но Гонория никогда не будет бродить около них, никогда! Она никогда не бродила и не будет бродить. Бродить и скитаться предстоит мне одному! Здесь я заметил, что мысли мои мешались. Встав, я положил письмо жены и билет в пять шиллингов в карман, решив больше не думать об этом. Но на самом деле я продолжал думать. Я думал так долго, что, наконец, не мог уже отделаться от этой мысли. «Предмет» этой ужасной диссертации – «о желательности мужского костюма для женщин» носился передо мной в воздухе. Я находил себя, с жадным любопытством глядевшим в окна портного, соображая, как тот или другой образчик мог бы подойти хорошенькой маленькой Джорджи, которая в июне этого года должна была стать графиней Ричмур. Потом я начал мечтать, как мне самому, жалкому и презренному представителю презренных мужчин, пойдут великолепные шёлковые материи и плюши, выставленные в окнах модных магазинов. Потому что, если женщинам так нравятся мужские костюмы, что они готовы носить их, то почему же, хотя бы в интересах торговли, не касаясь уже вопроса о контрасте, мужчинам не ходить в тренах и узких лифах? Всему суждено вывернуться наизнанку, решил я с грустью; очевидно, нашу планету столкнул с места какой-то демон беспорядка, и мы все вследствие этого стали эксцентричны и лишились рассудка. Во всяком случае, в моём мозгу проносился какой-то вихрь, и Бобби с длинными усами, по-видимому, знал это. Однажды я случайно встретился с ним. Он всё ещё был на реке, хотя была уже зима. Он расписывал и украшал внутренность своего дома-лодки какой-то эмалевой краской или чем-то в этом роде. Он больше обыкновенного казался похожим на героя грошового романа, и, разумеется, ему больше других были известны таланты Гонории как лектора.

– О, я бы непременно пошёл послушать её на вашем месте, – сказал он, медленно поднимая свои веки, что было его любимой уловкой, чтобы выказать длину своих ресниц и женскую нежность больших карих глаз. – Она ужасно умна, знаете ли; просто из ряда вон! Предмет её чтения также несомненно привлечёт публику. Если бы я не был теперь занят на реке, я бы тоже пошёл, непременно бы пошёл. Наверно, это будет очень забавно!

Бессмысленное животное! «Очень забавно!» Для меня? Думал ли он так на самом деле? Я думаю, что да. Он был совершенный идиот во всём, что не касалось его лодки, просто рыба! «Соскоблить с него чешую и сварить к обеду!» Эта нелепая, бессмысленная фраза опять зазвучала в моих ушах с такой же неотступной настойчивостью, как и в первый раз, когда она пришла мне в голову, и я поспешно и не особенно дружелюбно простился с ним. Уходя, он сказал мне, что я «завял», и мне показалось, что я заметил под его длинными усами улыбку насмешливого сострадания – улыбку, за которую я почувствовал к нему ещё большее презрение.

Наконец, после многих болезненных колебаний я решил присутствовать на лекции моей жены и после этого почувствовал некоторое облегчение. Я пробовал напустить на себя циническое равнодушие, что так легко удаётся некоторым людям, разочаровавшимся в своих жёнах. Но, к несчастью, я – мягкосердечный простак, и потребовалось бы слишком много времени, чтобы сделать из меня сухого и непреклонного делового человека. Я делал несколько попыток в этом направлении, которые так легко удавалось разбивать моему маленькому сыну одним ударом своего пухленького кулачка, одним звуком его замечательно несвязной болтовни на неизвестном языке. Но незачем останавливаться на этом; я знаю, что есть немало таких людей, как я, так что я не одинок в моём неразумии. Роковой вечер наконец наступил, и около половины восьмого я был так взволнован, что не мог спокойно идти в Пикадилли, не привлекая внимания прохожих своим несообразным поведением. Я чувствовал, что буду конвульсивно смеяться, жестикулировать и говорить сам с собой по дороге. Чтобы избежать неприятностей, я поехал в наёмном экипаже. Кстати будет упомянуть, что я говорил миссис Маггс и всем её домашним об этой лекции. Миссис Маггс плакала, Джорджи вздыхала; остальные члены семейства с усмешкой переглядывались между собой, но никто из них не хотел ехать со мной слушать красноречие Гонории. Предмет её лекции скорее пугал их, нежели привлекал. Я сказал так же Ричмуру. Он повёл плечами, был любезен по обыкновению, пожал мне руку с особенным жаром и сочувствием, но не сделал никакого замечания и не предложил поддержать меня в той пытке, какую я решился перенести. А это была действительно пытка для верного мужа – видеть, как его жена пользуется вульгарной известностью. Я от души сожалею о покинутых мужьях «профессиональных» красавиц и актрис любительниц; я могу понять их положение и глубоко им сочувствую! Я советую всем молодым людям, которые ещё не выбрали себе жены, не останавливать своего выбора на той, которая так или иначе выставляется пред публикой. Не женитесь на красавице, получившей приз за красоту; не берите Дульцинею из-за прилавка кабачка; не останавливайтесь на женщине, которая курит, играет на скачках, стреляет и предаётся всякому спорту, как сделал я в своём неведении; не отдавайте предпочтения женщине, изучающей анатомию и хирургию, которая знает названия каждой кости и мускула в вашем теле; короче, не женитесь ни на какой знаменитости, разве только она соединяется с бессознательной простотой, отличающей нежную женскую натуру, так же как истинного гения. Но незачем останавливаться и морализировать. Мне предстоит описывать страдания, которые я перенёс на этой незабываемой лекции «о желательности мужского костюма для женщин». Когда я подъехал к зданию Принц-Голла, я увидел многих мужчин и женщин, которые шли туда же. В числе последних я заметил несколько красивых бойких девушек того же типа, к которому принадлежала Гонория, когда я впервые с ней познакомился. Слышалось немало насмешек и хохота, особенно среди небрежно одетых, растрёпанных господ, которые, как после оказалось, были репортёрами из разных газет.

Был ли в числе их представитель «Daily Telegraph»? Не могу сказать наверное, но думаю, что был. Я не могу представить себе ни одного уголка на земле, в воздухе или в океане, где этот чрезвычайно отзывчивый орган не был бы представлен.

Я не мог найти своё кресло, но скромный молодой человек в поношенном платье и старых перчатках пришёл мне на помощь, взял мой билет и молча дал мне знак следовать за ним. Я повиновался в большом смущении. Я думал: известно ли ему, что я покинутый муж лекторши? Не оттого ли он так широко улыбался, показывая ряд чрезвычайно жёлтых зубов, когда я, пробормотав благодарность, пробрался в первый ряд кресел как раз напротив платформы. Мне казалось, что было слишком жарко, особенно для марта месяца. Старательно вытерев мой влажный лоб, я оглянулся кругом. Зал был полон, и сдержанный смех и хихиканье продолжались. Двое из господ с растрёпанными волосами, о которых я упоминал, уселись около меня по обе стороны. Они были толсты, я тонок, так что казалось, что я случайно оказался втиснутым между ними, как кусочек мяса в бутерброде на станции. Они, очевидно, были старые знакомые и переговаривались между собой за моей спиной. У одного борода пахла пивом, другой был пропитан запахом лука. Но я всегда был тихий и терпеливый человек. Я не хотел сойти с кресла, предназначенного Гонорией именно для меня, и никогда не умел бросать взоров негодования. Так что я продолжал сидеть спокойно, нервно просматривая «конспект лекции», который был повторением того, что значилось на билете, и со страхом ожидая появления моей жены.