Зеркало сновидений - Ярослав Вольпов

Меня не тревожили воспоминания о вампирах и оборотнях. Я понимал, что избежал куда большей опасности — не сейчас, а когда-то давно.

Этот сон мог присниться мне самому.

Следующей ночью ко мне снова явился Гипнос.

Я уже успел выйти из своего сна, но ещё не проник в сон Магды. Темнота ушла, уступив место абсолютной белизне. В обычных условиях мне бы это не слишком понравилось: слишком похож был этот ровный свет на тот, который описывают в рассказах про клиническую смерть; свет другого мира, не режущий глаза, не отбрасывающий тени, не встречающий никакой преграды на своём пути. Однако я точно знал, что это не смерть, а всего лишь сон — и появление знакомой серой фигуры лишь подтвердило мою мысль.

— Доброй ночи, Гипнос, — помахал я ему рукой.

— Я вижу, ты так и не отказался от своей затеи, — его голос был по-прежнему мрачен, но в нём уже не было той тревоги, которая так удивила меня вчера. Или она просто сменилась безнадёжностью? Я не захотел разобрать.

— Ну, затея-то не столько моя, сколько твоя, — поддел я его. — Брось, всё идёт, как задумано. Правда, в сон Магды я едва не опоздал, но…

— Лучше бы ты опоздал! — раздражённо воскликнул Гипнос. — У тебя было бы время ещё немножко поразмыслить: может, ты бы и понял, какую делаешь ошибку…

— Делаю ошибку… — саркастически повторил я. — А что, если ошибаешься ты? Я прошёл через сон Бенни и не увидел там даже признаков Танатоса.

— Не увидел? — в голосе Гипноса было гораздо больше сарказма, чем в моём. — А откуда, думаешь, взялся чёрный цвет, в который был окрашен этот сон? Откуда в него пришли упыри и вурдалаки? Откуда в церкви взялась орава пьяных готов? Ты думаешь, они были в сознании твоего друга? Нет, он бы видел их другими глазами, и этот притон стал бы не источником зла, а убежищем от опасности. Ты помнишь, как чуть не превратился в волка? Ещё немного — и Танатос бы взял своё…

— Пусть так, — недоверчиво проговорил я, — но почему тогда он не явился сам, как во сне Эл? Он мог принять облик какого-нибудь готического чудовища — вампира, оборотня, хоть самого Сатаны. Но ничего подобного я так и не увидел.

Гипнос не ответил. Он повернулся ко мне спиной, всем видом показывая, что не намерен больше меня переубеждать. После этой небольшой демонстрации он шагнул в свет и растворился в нём, как в тумане. И уже из ниоткуда до меня донеслись слова:

— Может быть, это потому, что ты не успел увидеть свою Вивиан…

Я не стал задумываться над услышанным. Под самоуверенностью я скрывал признание того, что Гипнос прав, прав во всём, что касается его стихии — снов. И в его последних словах я чувствовал правду, которая могла бы оказаться слишком страшной для меня. Поэтому я не стал обращать на них внимания.

Вместо этого я стал думать о Магде.

Только тогда я понял, что почти не помню, как она выглядит. Во сне Бенни я не сумел её толком разглядеть; к тому же его зеркало сновидений наверняка отразило её преображённой. Чётко я представлял только её глаза: в них я успел вглядеться перед тем, как меня выбросило в реальность, но, впрочем, и без того хорошо их помнил.

Глаза особенно ярко выделялись на фоне непримечательной внешности Магды. Поймать их взгляд было не так-то просто: в основном они смотрели или в пол, или куда-то в сторону, и из них не уходило выражение смущения и какой-то неловкости. Помнится, под конец мне самому стало неудобно: мне постоянно казалось, будто я знаю про Магду что-то нехорошее, и поэтому она меня избегает. Впрочем, я не мог даже приблизительно представить, как могла эта тихая, скромная девушка в своей жизни совершить что-то нехорошее — да ещё и так, чтобы я об этом узнал.

Остальных, насколько я помню, такие мысли не занимали. Эл любое молчание готова была заполнить своим голосом, Бенни слушал только Эл, Мэтт вообще почти никого не слушал, а Вивиан… Когда я думал о Вивиан, меня переставала заботить Магда. Поэтому молчаливая синеглазая девушка могла спокойно следить за происходящим со стороны, не вмешиваясь — и, вполне возможно, получая от этого своё удовольствие.

Свет… Куда ни посмотри — везде только чистый свет… Как чистая страница, на которой ещё ничего не написано — да и как решиться на то, чтобы оставить чёрные следы на этой незапятнанной белизне? Нет, не нужно ничего привносить извне — нужно всего лишь помочь свету проявить то, что скрыто в нём. Подобно тому, как в серости предыдущего сна были скрыты краски, в белом цвете скрыты все цвета радуги. Можно выделить любой — но зачем? Белый и так хорош… Разве что чуть-чуть добавить синего…

Какие-то чёрные точки появляются на сияющем фоне, словно почки, которые вскоре распустятся буквами и словами. Я не могу разобрать, что это; мои глаза ещё затянуты пеленой — только не сна, а яви. Но я чувствую, что это — птицы. Птицы в белом небе.

Я опускаю взгляд — и, признаться честно, мне хочется подпрыгнуть. Я стою на какой-то грязно-серой, шершавой, мокрой поверхности. Ничего более контрастирующего с белизной, окружающей меня со всех сторон, и придумать нельзя. Что же это такое?

Картина перед глазами постепенно обретает чёткость. Забавно: одно и то же происходит и тогда, когда просыпаешься, и когда засыпаешь…

Нет, я не вижу каких-то новых деталей. Белое у меня над головой остаётся всё таким же чистым, чёрное под ногами — таким же грязным. Просто я начинаю понимать, что стою на крыше дома, один на один с небом. В нём не видно солнца, и оно кажется холодным, словно ранней весной — и всё равно невыразимо притягательным.

Я делаю несколько шагов вперёд, нерешительно подхожу к краю крыши и… Мне стоит немалых усилий не отшатнуться. Земля так далеко, что у меня кружится голова. Люди, бродящие внизу, кажутся настолько меньше муравьёв, насколько те меньше людей. Никто из них не поднимает взгляда, не замечает меня: ещё бы, чтобы увидеть крышу этого дома, нужно задрать голову так, что шапка свалится. Но даже если бы крыша была от них всего лишь в нескольких метрах — кому понадобится на неё смотреть? Особенно тем людям, которым неинтересно смотреть даже на небо…

Я вижу ещё один дом, прямо напротив моего. Дорога, разделяющая два строения, сверху кажется ниточкой — но расстояние между крышами выглядит пропастью. Стена уходит вниз отвесным обрывом; вся она сложена из красно-бурых кирпичей, и в ней нет ни окна, ни просвета. Неужели кто-то мог выстроить такой небоскрёб с полностью глухой стеной?.. Но вот я поворачиваю голову и вижу ещё один дом, стоящий ко мне углом. Обе стены, доступные моему зрению — такой же кирпичный монолит. Невозможно даже сосчитать этажи, хотя счёт наверняка перевалил бы за сотню. Ни окон, ни дверей… И в крыше, на которой я стою, тоже нет никаких отверстий. Между мной и людьми, ползающими внизу — только гигантские кирпичные коробки и воздушный океан. Всё вокруг столь же подавляюще огромно, как на приснившейся мне когда-то площади гигантов — только ещё более безлико.