На веки вечные. И воздастся вам… - Александр Звягинцев

Обергруппенфюрер СС Отто Олендорф спокойно поправил и без того безупречный пробор.

Геринг свирепо засопел и хрипло пробурчал сидевшему рядом Гессу, безучастному ко всему, что происходило вокруг:

— Еще один запродавший душу врагу! Эта свинья рассчитывает, что его помилуют, но ему все равно висеть…

Денис сидел за столиком в баре, рассеянно мешал ложечкой сахар в чашке кофе. По радио шла трансляция из зала суда. Олендорфу теперь задавали вопросы адвокаты других подсудимых. Цель их была одна — доказать, что их подзащитные не имели никакого отношения к «ликвидациям». Адвокат имперского министра вооружения Альберта Шпеера поинтересовался знал ли Олендорф, друживший с министром, что тот в 1945 году готовил уничтожение фюрера для спасения Германии и немецкого народа, а Гиммлера за все его преступления планировал выдать союзникам… Ответа Ребров не расслышал, да и ему было совершенно наплевать, что они там планировали, когда стало ясно, что конец близок. Каждый пытался просто спастись, вместо того, чтобы пустить пулю в свой фашистский лоб.

Кто-то сел за его столик. Ребров поднял глаза и увидел Пегги.

— Привет, — кивнул он. — С возвращением в Нюрнберг.

— Спасибо, хотя, признаться, возвращаться ради того, чтобы слышать все это… Как вы думаете, почему этот красавец-генерал столь откровенен сегодня?

— Не знаю.

— Неужели прозрел?

— После таких прозрений, нормальный человек должен застрелиться или повеситься.

— Пожалуй… Вы видели, какой гам поднялся среди подсудимых, когда Шпеер сказал, что готовил покушение на Гитлера? Геринг просто взбеленился. Он стал обвинять Шпеера в предательстве, в том, что он перешел на сторону врага, а тот послал его к черту!.. Я думаю, доктор Гилберт очень доволен.

— Чем?

— Тем, что ему удалось расколоть ряды подсудимых, поссорить их.

— Какая разница!

— Для нашего героя Джексона, на которого работает Гилберт, очень важно не просто вздернуть их, а заставить покаяться, продемонстрировать их свое ничтожество.

— Ну-ну…

Пегги изучающе посмотрела на Реброва.

— У меня к вам разговор…

— Опять про тайные замыслы русских? — натянуто улыбнулся Ребров.

— Нет. Вы, я вижу, не в настроении, но…

Пегги положила перед Ребровым небольшую книжку.

— Это вам.

— Что это?

— Посмотрите.

Денис, пожав плечами, взял книгу. Это был сборник рассказов Ивана Бунина. Он удивленно поднял глаза на Пегги.

— Я прилетела прямо из Парижа. Виделась там с нашей княжной. Она просила передать эту книгу вам. Сказала, что вы все поймете.

— С ней… С Ириной что-то случилось? — с трудом выдавил из себя Ребров.

— Просто она не вернется в Нюрнберг.

— Не вернется? Почему?

— Ирину уволили. Сказали, что французская делегация больше не нуждается в ее услугах. Ее заменят другие переводчики, которые не будут вступать в сомнительные отношения с советскими агентами. Вы же знаете, что сейчас творится во Франции вокруг женщин… Горизонтальный коллаборационизм! Какая гадость!

Ребров, оглушенный этим известием, молчал, глядя на книгу. Пегги наклонилась к нему и яростно зашептала.

— Насколько я поняла, на нее написали донос. О ваших отношениях. Мол, ее завербовал советский агент и получал от нее секретную информацию. Какая чушь! Слава богу, это все еще не просочилось в газеты. Они бы подняли большой шум. Если бы речь шла обо мне, я бы просто послала всех куда подальше, но Ирина… Она другая. Она все ужасно переживает. И чувствует себя виноватой, хотя это не так. И потом русские эмигранты — это особый мир. У них там свои законы и представления о чести.

— Вы не знаете, кто это сделал?

— Что?

— Написал донос?

— Насколько я понимаю, кто-то из здешних. Из тех, кто работает здесь, в Нюрнберге.

Пегги затянулась сигаретой.

— Я посоветовала ей уехать. Куда-нибудь подальше, например, в Америку или в какую-нибудь Касабланку… И даже предложила денег. Потому что она совсем небогата, эта ваша княжна, скорее даже бедна.

Ребров молчал.

— Денис, — вдруг назвала его по имени Пегги, — я тут с помощью Алекса выучила одну русскую поговорку.

— Какую?

Пегги с трудом выговорила:

— Слезами горю не поможешь.

В кабинете, где работали французские переводчики, была только княгиня Трубецкая. Она куталась в теплый платок и выглядела изрядно простуженной.

— Татьяна Владимировна, я могу увидеть господина Розена? — резко спросил Ребров.

Трубецкая совсем не по-великосветски высморкалась в платок, а потом покачала головой.

— Почему?

— Он здесь больше не работает, мой друг. Остался в Париже… Вернее, я ему посоветовала это сделать, чтобы не встречаться с вами. Да и не надо вам его видеть. Павлик, конечно, повел себя мерзко, но он считал, что это единственный способ разлучить вас с Ириной.

— Значит, это он написал на нее донос.

— Бог ему судья.

— Ну почему же только Бог? А люди?

Трубецкая подняла на него покрасневшие от болезни глаза.

— Вы помните наш разговор об Ирине? — спросила она. — Я еще вам тогда сказала, что на вас с ней оковы, цепи неимоверной тяжести и крепости, которые вам не разорвать. Так вот, дело даже не в Павлике, не в его ужасном письме… Ирина все равно не вернулась бы.

— Но почему? — не хотел понимать ее Ребров.

— Потому что об этом ее просила Маша.

— Какая Маша?

— Мария Алексеевна, ее мать, моя старинная подруга. Она слишком настрадалась во время революции и гражданской войны… Вы даже не представляете, что ей пришлось пережить. Она не сможет этого ни забыть, ни простить. Хотя вы тут и ни при чем. Господи… Да воздастся каждому по делам его…

Княгиня поправила платок, вздохнула и решительно продолжила:

— Да, признаться, и я посоветовала Ирине не возвращаться в Нюрнберг.

— И вы? — поразился Ребров.

— Да и я. Потому что не надо длить муку. Ничем хорошим для Ирины это не кончилось бы.

— Что же она, проклята что ли!?

— Это судьба, молодой человек. Не только ее, но и ваша. Вы же не бросите свою Россию? А она не может оставить свою…

— И вместе им не сойтись, — обессиленно пробормотал Ребров.

— Кто знает? Может быть, когда-нибудь… Но не сейчас.

«Вскоре после нашего сближения она сказала мне, когда я заговорил о браке: — Нет, в жены я не гожусь, не гожусь, не гожусь… Это меня не обнадежило. „Там видно будет!“ — сказал я себе в надежде на перемену ее решения… Что оставалось мне, кроме надежды на время?»

Глава XV

Изменить ничего нельзя

Генерал Филин смотрел на осунувшееся лицо Реброва с жалостью, с какой он смотрел бы на своего сына, будь он жив. Он считал, что войну во многом выиграли такие мальчики, как Ребров — вчерашние десятиклассники и студенты. Без них не было бы летчиков, танкистов, артиллеристов, офицеров штабов. Именно они с поразительной быстротой покрывали непрерывные потребности армии в младших и средних командирах, а это был один из важнейших факторов победы. И именно они, был уверен Филин, вернее, те из них, кто выжил в страшной мясорубке войны, двинут страну вперед. Он потерял сына, но если что-то случится еще и с Ребровым, он не простит себе этого никогда.

Они дошли до знаменитого фонтана «Кладезь добродетели», остановились.

— Здесь нас никто не услышит и не запишет, — скрипучим голосом сказал Филин. — Я все знаю о том, что произошло с Куракиной… Изменить ничего нельзя. Во всяком случае, сейчас.

Ребров ничего не ответил.

— Но ты должен запомнить одно, — уже сердито выговорил Филин. — Ты встречался с Ириной Куракиной по моему заданию. Ты использовал ее в качестве агента и получал от нее важную информацию. Вот так. Слово в слово. Запомнил?

Ребров нехотя кивнул.

— И никаких чувств между вами не было. Во всяком случае, с твоей стороны. Сегодня у меня уже был разговор с Косачевым. О тебе… По-моему, он хочет доложить в Москву, что раскрыл шпиона в составе нашей делегации. Ты догадываешься — кто этот шпион?

— Ну я, — криво усмехнулся Ребров.

— Да-да, ты. И тут нет ничего смешного. Уверен, Косачев уже все продумал и состряпал лихую версию: тебя соблазнила и сделала своим информатором представительница белогвардейских, эмигрантских кругов. Когда я сказал ему, что французы арестовали Куракину как нашего агента…

— Арестовали! — вскинулся Ребров. — Она что — арестована?

— Ну, я немного преувеличил. Никто не арестовывал, но надо же мне было дать Косачеву по голове. На всякий случай, подумай, какую точно информацию мы могли получать от нее. Можешь перевести на нее часть информации, которую передавал Гектор. От него не убудет, а ее героизируешь. Что молчишь?