Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

Стоило Реджи вернуться в тюрьму, и паранойя вернулась, а с ней и прежние бредовые идеи о черной магии. На сей раз Реджи отказался лечиться, убежденный, что директор тюрьмы подмешивает в лекарства синтетические гормоны, чтобы превратить его в миссис Реджи Уоллес. Он начал бросаться на других заключенных. Разбил заварочный чайник о голову соседа по камере, в результате чего пришлось наведаться в штрафной изолятор (на тюремном жаргоне так называется, в сущности, одиночное заключение). Его сочли настолько опасным, что поместили в особую камеру, дверь которой невозможно было открыть в одиночку – для этого требовалось одновременно два охранника. Они должны были сопровождать Реджи повсюду, чтобы защищать от него окружающих – этакие телохранители наоборот.

Когда психоз был диагностирован, Реджи перевели в полузакрытое отделение на севере Лондона. Здесь его асоциальное поведение даже усугубилось. То ли это было естественное обострение болезни, то ли он осмелел, оказавшись далеко от запертой клетки и постоянно маячивших рядом плечистых охранников. Он сыпал угрозами, кидался на больных и сотрудников. Пытался застолбить место альфа-самца в отделении – задачка не из легких, если учесть состав больных на тот момент. Его действия часто следовали из параноидных убеждений, порожденных психической болезнью: он считал, что другие больные сговорились с соперниками-наркодилерами и их подсадили сюда, чтобы шпионить за ним, а судебный психиатр, который занимается его делом, очевидно, в этом замешан. Однако опасения, что его преследуют, по-видимому, были связаны и с его природным складом личности и мировоззрением. Ясно, что Реджи не любил, чтобы им командовали, и его вспышки нередко происходили именно тогда, когда в отделении устанавливали различные ограничения. Даже основные правила – не включать музыку слишком громко, сдавать деньги после визитов в местный магазин (стандартная практика: это делается, чтобы у некоторых больных не пропадали наличные) – приводили к тому, что Реджи на удивление громко втягивал воздух сквозь сжатые зубы, ворчал, ругался, а иногда кричал, нередко пересыпая свои слова сленгом, с которым, к моему стыду, я был не знаком. Кажется, я даже гуглил бранное значение слова wasteman (никчемушник; по-видимому, я знаю сленг не так уж хорошо). Кроме того, Реджи, прирожденный предприниматель, умудрялся протаскивать в отделение свои товары, чтобы продавать другим пациентам. В первые два месяца его не отпускали домой и у него не было посетителей, так что это было тем более поразительно.

Когда удалось подобрать медикаменты, психотический бред у Реджи отступил. Однако лежащая в его основе довольно слабая паранойя сохранялась. По-видимому, она, как и его вышеупомянутый склад характера, была связана с жизненным опытом и воспитанием. Скорее всего, свой вклад внес и род деятельности – думаю, при его профессии не редкость, что за тобой следят конкуренты и полиция. Да и татуировка на лице наверняка привлекала лишние взгляды. Не самый подходящий аксессуар для человека, от природы сверхподозрительного, но я, разумеется, не собирался ему на это указывать.

Даже когда бред смягчался медикаментами, резкие антиавторитарные протесты Реджи не стихали, как и попытки запугать и затравить других больных, как явные, так и тайные. Откровенно говоря, от всего этого лечить Реджи было сущим кошмаром, да и находиться рядом с ним временами тоже. Хотя лечащие врачи устанавливали границы, напоминали о правилах и грозили пальцем, все это оказывало минимальное воздействие. Мы – врачи и медсестры. У нас нет физических данных, позволяющих контролировать и запугивать, не то что у тюремной охраны. В глазах у всей нашей команды, включая меня, застыло выражение крайней усталости и отчаяния от необходимости постоянно устраивать Реджи выговоры и по несколько раз в неделю зачитывать ему правила больничного распорядка – а в ответ слышать только оскорбление и свист воздуха, втягиваемого сквозь зубы.

Параллельно я оценивал психическое состояние Ясмин в женском отделении, которое находилось через двор. Это нередко бывало в те же дни. Мое взаимодействие с ней, тоже по-своему сложное, было гораздо приятнее и совсем не такое воинственное. Подобно школьнику, который борется с греховными мыслями, я невольно задавался в глубине души кощунственными вопросами. Действительно ли Ясмин нуждается в нашем лечении больше, чем Реджи? Не надо ли просто лечить безумцев и просто наказывать злодеев? По этому поводу наличествует весь диапазон мнений, судя по моим беседам с психиатрами, другими работниками сферы охраны психического здоровья, друзьями, соседями и парикмахерами.

Примерно тогда же я вживался в роль врача без квалификационной категории. Я знакомился с десятками случаев и в больнице, и во время обследований заключенных в тюрьмах, и еще несколько раз давал показания в уголовном суде. Замечать закономерности в совокупности симптомов и выявлять значимые факторы риска получалось у меня уже инстинктивно. Когда я посылал на проверку руководителю черновики судебных отчетов, в них потом оказывалось все меньше и меньше пометок красными чернилами. Снова и снова я сталкивался с одной и той же головоломкой – с задачей определить, «злодей» или «безумец» тот или иной пациент. Это грубое упрощение неизбежного основного понятия судебной психиатрии. Но справедливо ли такое разделение? И важно ли это? Вроде бы да – и да.

Когда общество узнает о злодейском преступлении, оно жаждет крови. Мать, убившая собственных детей. Подросток, зарезавший случайного прохожего. Реджи, напавший на попутчика в автобусе и пытавшийся изнасиловать сводную сестру. Если у преступника психическая болезнь, разделение на злодеев и безумцев определяет, в какой степени его можно обвинить. Оправдано ли наше презрение? Какую долю ответственности мы должны возложить на сомнительного типа из газеты, а какую на психическую болезнь?

Когда судья выслушивает дело в суде, эта граница кристаллизуется благодаря показаниям судебного психиатра. Именно они говорят уважаемому суду, виновен ли подсудимый, следует ли отправить его не в тюрьму, а в больницу. Даже если правонарушитель не отвечает всем критериям (то есть требованиям, позволяющим содержать его под стражей в соответствии с уголовными статьями закона об охране психического здоровья), любые свидетельства, что он был психически болен, когда совершал преступление, могут смягчить условия тюремного заключения и сократить его срок.

Когда мы, судебные психиатры, стоим за кафедрой свидетелей, мы проводим эту грань, чтобы повлиять на решение суда. Когда мы, судебные психиатры, работаем в больнице, эта грань необходима, чтобы оценить риск и продумать реабилитацию человека, который теперь, строго говоря, уже не обвиняемый, а наш пациент, раз уж он вошел в двери нашей специализированной клиники – прочные, как на секретных предприятиях, вандалоустойчивые, с замками и засовами. Проще говоря, те, кто больше «злодеи», чем «безумцы», опаснее, и лечить их труднее. Чтобы избежать риска в будущем, требуется больше ресурсов, внимания и поддержки. Для нас дилемма «безумец или злодей» – решение не моральное, а сугубо клиническое, хотя в некоторых случаях границы размыты. Нужно очерстветь сердцем, чтобы не видеть, как возмутительны некоторые преступления. Кроме того, нужно быть готовыми работать с антисоциальными личностями в своем отделении. Некоторые наши пациенты бывают особенно… несносными, мягко выражаясь. «Безумец» означает, как правило, психоз. «Злодей» – как правило, расстройство личности. Антисоциальное расстройство личности – самое распространенное и самое значимое в среде преступников, хотя доступны и другие бренды.

Личность – это характерные закономерности мышления, эмоций и поведения, которые составляют нашу суть и определяют отношение к себе и к окружающему миру. Это то, что делает нас нами. Ворчливая тетушка. Невероятно дружелюбный и излишне разговорчивый сосед с лицом, вызывающим необъяснимое желание врезать. Шестилетний сын, который клянется нормально поесть, но выплевывает первый же кусок, после того как вы битых два часа провозились в кухне над пирогом с курицей и грибами, постаравшись сделать его настолько пресным и безвкусным, чтобы ребенок мог это вытерпеть – и это только несколько примеров. А когда личность у человека нарушена, ему может быть трудно понять, что он думает и как относится к себе и к другим. Причем эти трудности стойкие и приводят к дальнейшим осложнениям – плохо влияют на самочувствие, психическое здоровье и отношения с окружающими. Главное различие между аномальными чертами личности и настоящим расстройством, укладывающимся в диагноз, – исключительно функционирование. Если вам трудно общаться с людьми – настолько, что это влияет на повседневную жизнь и мешает строить отношения (дружеские, семейные или романтические), – значит, вы перешагнули за этот порог.