Орион и завоеватель (Орион - 4) - Бен Бова

Встав, я бесшумно собрал свою одежду, аккуратно уложенную на кресло, стоявшее в уголке комнаты. Даже кинжал оказался на месте. Я оделся и, отогнув плотную ткань, прикрывавшую вход, наткнулся прямо на Павсания.

- Вижу, ты провел бурную ночь, - буркнул он.

Я не имел представления о том, как попал сюда, а потому промолчал.

- Проклятая Таис, как мужчина, выбирает только тех, кто ей нравится, посетовал Павсаний, провожая меня по коридору к лестнице.

Мы спустились на первый этаж и вышли на улицу, еще безлюдную в ранний час.

- Как ты попал сюда? - ворчливо спросил Павсаний, ткнув пальцем за спину, в сторону дома Таис. Скромный двухэтажный домик сиял чистотой, его украшали ящики с яркими цветами под каждым окном.

Пожав плечами, я отвечал. Надеюсь, мои слова звучали убедительно:

- И в самом деле не знаю.

- Незачем пить, если теряешь память.

- Ты прав.

Никого не встретив, мы прошли по улице и поднялись к дворцу.

- Дело в том, - пояснил Павсаний, - что молодой Птолемей интересуется Таис. А она, получается, ищет твоей любви?

Птолемей принадлежал к числу приближенных Александра. Поговаривали также, что он был незаконным сыном Филиппа.

- Быть может, она просто хочет помучить его ревностью? - неловко пошутил я, размышляя о том, как угодил в дом и постель Таис.

- Подобная ревность, Орион, приносит с собой кровь и смерть.

Я беспечно повел плечами.

- Но у меня нет семьи и некому мстить за меня после смерти.

- Благодари богов за эту скромную милость, - пробормотал он.

Когда мы подошли к дворцовой стене, мне в голову пришел вопрос:

- А как ты узнал, где искать меня?

Павсаний бросил на меня мрачный взгляд:

- Одна из служанок царицы до первых петухов подняла меня и велела позаботиться о тебе... Сказала, чтобы я увел тебя отсюда прежде, чем Птолемей узнает об этом.

- А откуда узнала служанка?

- Я же сказал тебе - это служанка царицы. А ведьма знает обо всем, что происходит во дворце, причем иногда даже заранее.

8

Сам воздух дворца, казалось, был пропитан интригами. Царь одну за другой вел короткие войны возле своих границ, одновременно принимая послов из областей, весьма удаленных от Македонии и друг от друга, например таких, как Пелопоннес и Сиракузы в Сицилии. Приехали из Персии и посланцы от Царя Царей.

Никто не мог угадать, чего добивается Филипп и каковы его истинные цели. Однако в предположениях нехватки не ощущалось. Догадок было столько, сколько людей принималось рассуждать об этом. Один говорил, что Филипп стремится править греками. Другой утверждал, что царь собирается покорить персов. Третий предполагал, что он решил сделаться тираном Фив, затаив зло против города, где в молодости провел несколько лет в качестве заложника. Четвертый заявлял, что царь мечтает унизить Афины и подвесить Демосфена за его тощую шею. Пятый не соглашался, уверяя, что Филипп задумал расширить Македонию к северу, покорить все балканские племена, но для этого ему нужно сначала обезопасить южные границы своего царства, где большие и малые города, а с ними Фивы и Афины, только и ожидали, чтобы царь повернул к ним спину.

В числе телохранителей я стоял позади трона Филиппа в тот день, когда царь принимал персидских послов. Разодетые в длинные пестрые одежды из шелка, убранные сиявшими драгоценностями, вельможи, казалось, являли все великолепие Востока. Богатые дары - пряности, благовония, присланные новым владыкой Персидского царства Дарием III, - Филипп принял как должное и в ответ подарил сотню коней. Меринов, как мне сказали потом. Мы, телохранители, хохотали до колик над шуткой Филиппа, но сам царь был далек от веселья, когда персы оставили двор.

- Лазутчики, - буркнул Антипатру мрачный Парменион еще до того, как персы удалились из тронного зала. - Они хотят разузнать, сильно ли македонское войско и как развивается наше соперничество с Афинами.

- Клянусь! От нас они направятся прямо в Афины, чтобы рассказать Демосфену обо всем, что выведали, - отозвался Антипатр.

- И подсыпать золота в его жадные ладони, - добавил Парменион.

Доводилось мне слышать и о других интригах, более мирного толка. Аттал стремился выдать за царя свою молодую племянницу Клеопатру. Я знал, что у Филиппа несколько жен: дипломатические жесты потворствовали сексуальным аппетитам. Впрочем, царь не видел разницы между мужским и женским полом, он просто любил молодых и красивых партнеров.

Имя Клеопатра очень часто встречалось у македонцев, и при дворе многие называли четырнадцатилетнюю племянницу Аттала почетным прозвищем, которым наделил ее сам Филипп: именем Эвридики, прекрасной жены легендарного Орфея. Певец добровольно сошел в Аид за своей возлюбленной. Я подумал, что Олимпиада охотнее отправила бы в ад самого Филиппа, чем примирилась бы с новой конкуренткой, Клеопатрой-Эвридикой.

Олимпиада постоянно плела козни. Она прогнала из дворца всех остальных жен Филиппа, хотя сама, как утверждали дворцовые слухи, решительным образом отказывалась спать с царем. Этим она хотела добиться того, чтобы ее сын Александр остался единственным наследником Филиппа. А это значило, что ей не нужны новые жены царя, которые могли бы подарить ему сыновей. Я понимал, что все россказни о чародейском искусстве царицы оказались более верны и что она каким-то образом сумела покорить меня своей воле. Не знаю, что она хотела сделать моими руками. После полной страсти первой ночи любви царица даже не смотрела на меня.

Интриговал и Филипп. Брачная связь с домом Аттала лишь укрепила бы его трон. Как и ранний брак его дочери от Олимпиады, также носившей имя Клеопатра. Девушка эта была даже моложе племянницы Аттала, однако, робкий еще ребенок, дочь Филиппа уже считалась ценной пешкой в дворцовой игре.

Действие этой пьесы не знало антрактов. Послы и вестники каждый день прибывали ко двору. Даже царский телохранитель мог видеть, что Филипп умел быть тактичным, благородным, гибким и терпеливым: добрым хозяином, верным другом и разумным врагом, готовым к миру даже в преддверии победы.

Но постепенно я заметил, что царь неотступно стремится к единственной цели. При всем благородстве, гибкости и рассудительности каждое заключенное им соглашение, каждое приобретение должно было обеспечить власть Македонии не только над окрестными странами и прибрежными гаванями. Филипп хотел подчинить себе большие государства-города юга: Фивы, Коринф, Спарту и в особенности Афины.

- Демосфен настраивает против нас афинян, - сетовал Филипп в разговоре с купцом, прибывшим из этого города. - У меня нет причин воевать с Афинами. Я уважаю город, породивший Перикла и Сократа; я почитаю его древние традиции. Но афиняне видят в себе господ и пытаются удушить нас, отрезав от моря.