Дьюма-Ки - Стивен Кинг

На сегодня — всё. Я положил карандаш на стол, и вот тут вилла заговорила со мной в первый раз. Голос был тише дыхания Залива, но я всё равно его услышал.

«Я ждала тебя», — донеслось до моих ушей.

vi

В тот год я разговаривал с собой и себе же отвечал. Иногда отвечали и другие голоса, но вечером моего первого дня во Флориде беседу вели я, только я, и никто, кроме меня.

— Хьюстон, это Фримантл, как слышите, Хьюстон? — сунувшись в холодильник, с мыслью: «Господи, если это самое необходимое, не хочется даже представлять себе, что парнишка понимает под словами „набить холодильник“… того, что уже есть, мне хватит, чтобы пережить третью мировую войну».

— Последнее сообщение принято, Фримантл, мы вас слышим.

— У нас тут копчёная колбаса, Хьюстон, мы принимаемся за копчёную колбасу, как меня слышите?

— Вас понял, Фримантл, слышим вас ясно и чётко. Как ситуация с майонезом?

Мы принялись и за майонез. Я приготовил два сандвича с кружочками копчёной колбасы, уложенными на слои майонеза (когда я был маленьким, нас воспитывали в вере, что майонез, копчёная колбаса и белый хлеб — пиша богов), и съел их за кухонным столом. В кладовке нашёл две упаковки «Тейбл ток пайс»,[25] с яблочной и черничной начинкой. Начал подумывать о том, чтобы изменить завещание в пользу Джека Кантори.

Наевшись, как удав, я вернулся в гостиную, включил свет, посмотрел на «Здрасьте». Рисунок получился не очень. Но что-то в нём было. Небрежно затушёванная вечерняя заря удивительным образом словно светилась изнутри. Корабль мало напоминал тот, что я видел, мой выглядел интереснее, этакий корабль-призрак. Собственно, и нарисовал-то я его схематично, несколькими линиями, но пятна жёлтого и оранжевого создавали ощущение, что корабль прозрачный, и сквозь него пробивается закатный свет.

Я поставил рисунок на телевизор, прислонил к табличке с надписью: «ВЛАДЕЛЕЦ ТРЕБУЕТ, ЧТОБЫ ВЫ И ВАШИ ГОСТИ НЕ КУРИЛИ В ДОМЕ». Ещё несколько мгновений посмотрел на него, подумал, что на переднем плане чего-то не хватает, скажем, корабля поменьше, дабы подчеркнуть удалённость второго корабля, придать рисунку глубину, но больше мне рисовать не хотелось. А кроме того, любое добавление могло свести на нет ауру картины. И вместо карандаша я взялся за телефон, подумав, что могу позвонить Илзе по мобильнику, если он не работает. Однако Джек и тут оказался на высоте.

Я полагал, что скорее всего общаться мне придётся с автоответчиком (в колледже у девушек дел хватает), но она сняла трубку после первого же гудка.

— Папуля! — Она так меня удивила, что я даже потерял дар речи, и ей пришлось повторить: — Папа?

— Да, — ответил я. — Как ты узнала?

— На дисплее высветился телефонный код — девятьсот сорок один. Это тот регион, где находится Дьюма. Я проверяла.

— Современные технологии. Мне за ними не угнаться. Как ты, детка?

— Отлично. А ты как?

— Всё у меня хорошо. Если на то пошло, даже лучше, чем хорошо.

— Человек, которого ты нанял?..

— Он не зря получает деньги. Кровать застелена, холодильник полон. Я приехал и проспал пять часов.

Последовала пауза, а когда Илзе заговорила, озабоченности в голосе заметно прибавилось:

— Ты не слишком налегаешь на обезболивающие таблетки? Потому что оксиконтин — в каком-то смысле троянский конь. Конечно, я не говорю тебе ничего такого, чего ты ещё не знаешь.

— Нет, я принимаю прописанные дозы. Фактически…

— Что, папуля? Что? — По голосу чувствовалось, что она готова ловить такси, чтобы мчаться в аэропорт и прилететь первым же рейсом.

— Я только сейчас осознал, что в пять часов не принимал викодин… — Я взглянул на часы. — А в восемь — оксиконтин. Невероятно.

— Боль сильная?

— Пара таблеток тайленола с ней справятся. По крайней мере до полуночи.

— Возможно, перемена климата, — предположила Илзе. — И дневной сон.

Я не сомневался, что в какой-то мере на боль повлияло и первое, и второе, но не думал, что они сыграли главную роль. Может, от этого попахивало безумием, но у меня сложилось ощущение, что решающее слово сказало рисование. Если на то пошло, я это знал.

Мы поговорили еше какое-то время, и я почувствовал, как озабоченность уходит из голоса Илзе. Заместила её печаль. Скорее всего она поняла, что это на самом деле произошло, и её мать и отец не собираются проснуться однажды утром и зажить, как прежде. Но она пообещала позвонить Пэм и отправить электронное письмо Мелинде, дать им знать, что я всё ещё на земле живых.

— У тебя есть электронная почта, папа?

— Да, но сегодня ты будешь моей электронной почтой, солнышко.

Она засмеялась, всхлипнула, засмеялась вновь. Я хотел спросить, не плачет ли она, но передумал. Решил, что лучше не спрашивать.

— Илзе? Пожалуй, я тебя отпущу, милая. Хочу принять душ и на том закончить день.

— Хорошо, но… — Пауза. Потом её прорвало: — Меня корёжит при мысли о том, что ты во Флориде один! Вдруг ты упадёшь в душе! Неправильно это!

— Солнышко, всё у меня хорошо. Честное слово. Этот парень… его зовут… — «Ураганы, — подумал я. — Метеоканал». — Его зовут Джим Кантори. — В ряд я попал правильный, но с местом ошибся. — Я хотел сказать, Джек.

— Ты знаешь, это не одно и то же. Хочешь, чтобы я приехала?

— Нет, ты же не хочешь, чтобы твоя мать сняла с нас обоих скальпы. Оставайся там, где сейчас и находишься, и занимайся своими делами, дорогая. Буду держать тебя в курсе.

— Ладно. Но береги себя. Никаких глупостей.

— Никаких глупостей. Вас понял, Хьюстон.

— Что?

— Не важно.

— Я всё-таки хочу услышать, как ты мне это пообещаешь. На ужасный и удивительно странный миг я увидел Илзе одиннадцатилетней — Илзе в форме гёрлскаутов, — и она смотрела на меня полными ужаса глазами Моники Голдстайн. И прежде чем я успел сдержать слова, услышал, как говорю:

— Обещаю. Клянусь. Именем матери. Илзе рассмеялась.

— Никогда такого не слышала.

— Ты ещё много чего обо мне не знаешь. Я полон тайн и загадок.

— Раз ты так говоришь… — Опять пауза. А потом: — Я тебя люблю.

— Я тоже.

Я осторожно положил трубку на рычаг и долго смотрел на неё.

vii

Вместо того чтобы принять душ, я вышел на берег. Быстро обнаружил, что на песке проку от костыля нет, скорее, он превращался в помеху, но от угла дома до воды меня отделяли каких-то два десятка шагов. Я не спешил, так что без проблем преодолел это расстояние. Прибоя практически не было, высота накатывающих волн не превышала нескольких дюймов. И мне было трудно представить себе, с какой яростью эта самая вода обрушивалась на берег во время урагана. Просто невозможно. Потом Уайрман скажет мне: «Бог всегда наказывает нас за то, что мы не можем себе представить».