Улугбек - Глеб Голубев

Афросиаб, где он теперь стоял, раскидывал шатры легендарный Искандер Двурогий — Александр Македонский. Тогда город назывался Маракандой и весь умещался на этом холме. Он переместился вниз, в долину, лишь после страшного нашествия свирепых воинов Чингис-хана в 1220 году.

Улугбек тронул коня и начал медленно спускаться по склону. По дороге в город он еще заехал полюбоваться мавзолеями Шахи-Зинда. Это место почиталось священным. Здесь был похоронен некий Кусам-ибн-Аббас. Его считали двоюродным братом самого пророка Мухаммеда, и муллы уверяли, будто он был-последним, кому посчастливилось видеть посланника аллаха перед смертью. Поэтому и прозвали место его погребения Шахи-Зинда — «Живой царь». Каждый год сюда приходили на поклонение тысячи верующих.

Вокруг «святой» могилы с течением времени возникло несколько усыпальниц. Особенно ловко постарался использовать это удобное место хитрый Тимур. Он похоронил здесь своих сестер, жену, других родичей. Его замысел оказался верным: посещая могилу «Живого царя», люди заодно славили и Тимура, восхищались его святостью. А чтобы молитвы не затихали ни днем ни ночью, Тимур приказал тут же построить и вместительную ханаку — своего рода «странноприимный дом» для бродячих дервишей.

Все эти постройки образовали целый небольшой городок, рассеченный, словно улицей, узким коридором. Удивительное, незабываемое впечатление производят они даже теперь, когда стены обрушились во многих местах, осыпались кое-где изразцовые плитки, на крышах мавзолеев успели вырасти настоящие деревья.

Яркие, нарядные краски майолики, секрет которых унесли с собой безвестные мастера, почти не потускнели за века. Можно представить, как же они радовали глаза Улугбека в тот далекий день, когда он по-хозяйски обходил один мавзолей за другим.

Вся его поездка по Самарканду в тот день превратилась как бы в своеобразный смотр красоты и богатств, владыкой которых стал молодой правитель.

Миновав базар, раскинувшийся сразу за городскими воротами Аханин, Улугбек со свитой подъехал к соборной мечети. Она высилась над шумным и пестрым торжищем, словно гора. Четыре минарета возносили по ее углам свои острые верхушки прямо в небо. За входной аркой открывался просторный внутренний двор. Он был громаден, но величину его скрадывал целый лес колонн — их насчитывалось свыше четырех сотен!

Подоспело время «полуденной молитве «зухр», и Улугбек совершил намаз возле мраморного колодца, полного чистой и холодной воды.

От соборной мечети начиналась та главная улица, которую приказал провести Тимур через весь город. Возле лавок всегда толпился народ. Стражники, размахивая плетьми, с трудом оттесняли эту толпу к стенам, прокладывая дорогу для Улугбека. Завидев белую лошадь правителя, люди падали ниц в серую базарную пыль.

Улугбек ехал медленно, заглядывая с высоты седла в окна лавок. Представители каждого ремесла имели свои торговые ряды, не смешиваясь друг с другом. В лавках джибатан смутно мерцали на стенах стальные кольчуги. На пестрых коврах разложили длинные, певучие в своем смертельном полете, острые стрелы продавцы — тиргаран. Синий дымок вился над переносными очагами литейщиков — чуянгаран. Звонко стучали молотками кузнецы, гнули спины над кольцами ювелиры, резчики печатей, граверы.

Отменных мастеров было в Самарканде так много, что они занимали своими лавчонками целые улочки, вливавшиеся в главную, словно ручейки в реку. Эти улицы так и называли по ремеслам: Наккашан — улица художников, Заргаран — улица ювелиров.

С удовольствием слушал Улугбек веселый перестук молотков и громкие базарные крики. Взгляд его радовали нежные краски китайских шелков на прилавках, блеск драгоценных камней. Ведь все это теперь его. Он всему отныне хозяин. Он стал, как Тимур, правителем Самарканда, который на разных языках славят «Ликам Земли»!

Город был богат и прекрасен, но страшно запущен. Это тоже бросилось в глаза Улугбеку. Годы междоусобных смут, осад и набегов повсюду оставили после себя грязные следы. Липкий ил затянул арыки, на улицах — груды мусора. Улугбек приказал своим эмирам немедленно навести порядок.

А сам он повернул коня в ту сторону, где над верхушками старых тополей поднимался голубой купол нового мавзолея. Тимур начал строить его для своего любимца Мухаммед-Султана, но волей судьбы сам первый лег под его высокими сводами. Теперь мавзолей так и называли в народе: Гур-Эмир, «Могила Эмира».

Улугбек слез с коня и, преклонив под аркой колени, вошел в прохладный полумрак мавзолея. Внутренняя отделка еще не была закончена. Два мастера выкладывали по стене тонкую полоску из прозрачного, как чистый лед, дорогого камня оникса. Третий мастер шлифовал высокие резные двери изумительной работы. Резьба словно состояла из двух слоев: на фоне виноградных листьев и усиков выступала ваза с пышным букетом цветов.

Над дверью по синему полю тянулась надпись из белоснежных мозаичных букв: «Это могила султана мира, эмира Тимура Гурагана».

Низ стен покрывали плитки зеленоватого мрамора, а выше они были расписаны красками, тоже в мягких зеленоватых тонах. От этого полумрак приобретал какой-то радостный, живой оттенок, словно Улугбек вошел не под своды гробницы, а в густую, тенистую аллею сада.

Сверху, из стрельчатых маленьких окон под самым потолком, свет падал на три гробницы из простого серого камня. Теперь они лежали рядом: Тимур, Мираншах и Мухаммед-Султан.

Это были только надгробия, а сами могилы находились внизу, в подвале. Но туда Улугбек не стал спускаться. Темный зев подземелья почему-то пугал его.

Вечером во дворце Кок-Сарай он при зыбком сиянии светильников листа л книги, на страницах которых придворные мудрецы старательным почерком записали заветы, якобы обеспечившие Тимуру счастливое правление, вечную любовь народа и верное местечко в райских садах Эдема:

«Я слышал: если аллах пошлет кому-либо великую власть, то могущество владыки возрастет еще больше, если он будет справедлив и милостив во всех своих делах; могущество владыки, наоборот, быстро придет в умаление, если он уклонится на путь несправедливости и жестокости. И вот, чтобы поддержать и укрепить свое имущество, я взял в одну руку светоч справедливости, а в другую — светоч милосердия и этими двумя светочами непрерывно освещал путь своей жизни, всегда во всех делах стараясь быть справедливым и милостивым...