Первая императрица России. Екатерина Прекрасная - Елена Раскина

Боярин Матвеев, дядя царицы Натальи Кирилловны, судя по рассказам Петра, был редкостным человеком. Одним из первых в темной и суеверной Московии он постиг свет европейского образования и культуры и обратился к ним всей своей щедрой душой. А душа у Артамона Сергеевича была подлинно рыцарская – в европейском понимании этого слова. Боярин был вернейшим советником царя Алексея Михайловича и вдохновителем тех реформ, которые медленно, но верно обращали удельную и отсталую «полночную» страну к Западу – и с торговлей, и с державными договорами, и с победной войною. Умен и хитер был Матвеев, не ведал равных себе в умении очаровывать нужных людей и плести тонкую паутину политических интриг, но рано или поздно он был обречен натолкнуться на тяжелое, затхлое, как воды никогда не чищенного пруда, старомосковское невежество. За годы, проведенные в России, Екатерина узнала и научилась жалеть ее несчастный и забитый народ… Но и сейчас она не могла понять, откуда берется в нем эта воинствующая, рабская темнота, этот озлобленный страх перед светом и новизной? Эти пороки сидели в русском народе – от родовитого боярина до последнего холопа, как осколок кости в запущенной старой ране, и всем, кто пытался эту рану врачевать, грозил беспощадный гнев самого раненого, принимавшего помощь за злоумышление.

Впрочем, поначалу Артамона Сергеевича даже любили на Москве. Любили так истово, как умеют любить только неумеренные и в добром, и в худом русские люди. Дошло до того, что когда он начал строить в самом сердце старой столицы белокаменный дом, стрельцы принесли боярину каменные надгробные плиты своих предков. Мол, используй в строительстве, батюшка-благодетель, возьми и не побрезгуй! Но лучше бы боярин побрезговал! Надгробные плиты навлекли гибель на веселый, хлебосольный, известный всей Москве дом Матвеева…

Падение могущественного боярина началось с внезапной смерти царя Алексея Михайловича и скоротечного царствования его старшего сына, немощного и кроткого духом Феодора Алексеевича. За Феодором стояли Милославские – старинная и богатая боярская семья, родня первой жены Алексея Михайловича Марии. Милославские имели все основания ненавидеть молодую вдову покойного царя, Наталью Кирилловну Нарышкину, ее «худородных» дядьев и братьев, особенно боярина Матвеева, высоко залетевших по милости почившего в бозе государя. Между собой они называли Наталью Кирилловну не иначе как «волчихой», а ее сына, малолетнего Петра Алексеевича, – «волчонком». Милославские делали ставку на «своих Алексеевичей» – детей от Марии Милославской – на царя Феодора, на юного царевича Иоанна. Но более их двоих, «малахольных», – на умную и решительную царевну Софью Алексеевну, обладавшую не только мужеподобным ликом, но и разумом государственного мужа.

При Феодоре Алексеевиче Артамон Матвеев со всем семейством отправился в ссылку – сперва в Пустозерск, затем – в Мезень, затем – в Лых. Наверное, даже высокообразованный Артамон Сергеевич ранее не ведал, что в Московском государстве существуют такие названия! Тем не менее его участь несколько облегчалась усердными хлопотами второй жены царя Феодора, Марфы Апраксиной. Когда скоропостижно скончался Феодор, думные бояре провозгласили царем маленького Петра Алексеевича. Боярин Матвеев вернулся на Москву, чтобы верно служить своей родственнице, царице Наталье Кирилловне, и стать первым советником у трона ее сына, а заодно – и посчитаться с обидчиками Милославскими. Но время было упущено, связи на Москве ослабли, казна расточилась, а враги Артамона Сергеевича – Милославские – уже готовили ему скорый и страшный конец.

Май 1682 года выдался на диво жарким, и, должно быть, эта жара ударила в голову буйным и вечно недовольным своим содержанием стрельцам – наравне с крепким медом и «белой» водкой, которой в стрелецких слободах вдруг стали угощать даром. О последнем позаботился боярин Иван Михайлович Милославский. Стрельцы, в дырявых карманах которых давно не звенело лишнего медяка, ибо жалованье не плачено, а скудные промыслы и тощие огороды дохода не дают, не зевали и потребляли дармовое угощение без меры. Хмель распалял в привычных к разнузданной удали душах старые обиды – на вороватых и заносчивых начальных людей, на скупую казну. В закипающую толпу стрельцов ловко замешивались подосланные Милославскими людишки. Наушничали, распространяли слухи, подбивали на бунт. Осмелев от напряженного внимания бородатых вояк, кричали с пустых бочек, что при Нарышкиных и боярине Матвееве-де, мол, денег от казны православному воинству вовсе не видать, что «надежу-царевича» Ивана царица Наталья непременно изведет, а самих стрельцов заберут от домов и семей и поверстают в солдаты «нового строя» под началом немцев, шотландцев да прочих «лютеранов». Как да почему случатся такие небывалые дела, стрельцам недосуг было гадать: пьяный и обиженный всегда готов впасть в неумную ярость. А тут еще рассказывали про боярина Матвеева и царицу Наталью такие басни, что руки сами к бердышам, к саблям тянулись! Мол, царица и боярин ее ближний – чернокнижники, тайные латины или, хуже того, лютераны – точно неведомо, но что не православной веры они, так это наверняка! И волчонка царенка Петрушку царица Наташка с псом Артамошкой Матвеевым тайком от покойного Алексея Михайловича в поганую веру окрестили (неважно в какую, только, вестимо, не в православную!).

Еще рассказывали посланные Милославскими людишки, что царица Наташка в кремлевских палатах бесовские игрища учинила, «тиятром» называемые. Что такое этот «тиятр», люди Милославских и сами толком не знали, но были твердо уверены – от лукавого! А боярин Матвеев – чернокнижник и кудесник – приказал немецкому лекарю Данилке фон Гадену царя Феодора отравой опоить, отчего Феодор Алексеевич, ясное солнышко, царь православный, и помер. Нынче же Данилка фон Гаден (имечко-то какое!) к царю Ивану Алексеевичу подбирается. А помогают чернокнижнику Артамошке Матвееву с царицей Наташкой оба царицыных брата, Ивашка и Афонька, а еще – молодой князь Михалка Долгоруков – сын стрелецкого начальника Юрия Андреевича Долгорукова, князь Гришка Ромодановский, боярин Языков да думный дьяк Посольского приказа Лариошка Иванов.

Стрельцы и уши развесили, а которые грамотные – даже поименный «синодик» по сим врагам люда православного немедля составили, чтобы случаем не упустить, кого когда резать будут. Поостереглись Милославские натравить стрельцов и московский люд только на патриарха Иоакима. Спору нет, патриарх одобрил избрание «волчонка» Петра на царство в обход сына Марии Ильиничны Милославской Ивана… Но чтоб предстоятеля православной церкви на бердышах разрубить – ведомое ли дело? С патриархом можно и после побеседовать, когда «волчонка» кончат, да напомнить ему, как изверг Малюта Скуратов преосвященного Филиппа, словно куренка, задавил… Смирится патриарх, одобрит воцарение «полудурка Ивашки» под мудрым сестринским доглядом царевны Софьи и надежной защитой рода Милославских!

15-го дня мая 1682 лета от Рождества Христова поднялись стрельцы по всем своим слободам, отстояли наскоро заутреню, после похмелились и, вооружась, как на бой, хлынули грозной волной на Кремль. Пошли к царице Наталье требовать выдачи им головами обоих воров братьев Нарышкиных, да колдуна и греховодника Артамошки Матвеева, да князя Гришки Ромодановского, да думного дьяка Лариошки Иванова – и далее по «синодику».

Царь Петр хорошо помнил тот день, словно проживая его вновь и вновь во всех страшных подробностях. Не защитили царицу и ближних ее облупленные кирпичные стены, не удержали ревущих мстителей прогнившие створки ворот… Человеческой плотиной стала на пути у стрелецкого потопа горстка дворцовых жильцов[9] с саблями наголо. Рубились страшно и безнадежно – так люто грызутся перед порогом хозяина дворовые псы, не потому, что сытно кормлены и ласканы, а потому, что их честь – верность! А уж рубиться-то дворяне из государева Стремянного полка умели! Мало их было – потому и купили они своими жизнями царице Наталье и ближним ее лишь несколько минут: довольно, чтобы укрыться в царицыных покоях, недостаточно для бегства… Навалилась всей силой стрелецкая волна – и пала плотина. Несколько уцелевших жильцов, все израненные, успели заскочить в царские палаты, затворили за собой кованые двери, заперли их засовами, задвинули тяжелыми ларями, готовясь к последней обороне. Снаружи долетел угрожающий многоголосый рев. Стрельцы на приступ не пошли – они взяли дворец в осаду.

Петр слишком хорошо помнил этот майский день страшного кремлевского сидения – в материной светлице, душной от наполнивших потеющих в смертном страхе человеческих тел, под неистовые звуки ярящегося прибоя толпы, бившиеся в каменные стены. Мать дрожащими руками обняла Петрушу, посадила к себе на колени, гладила мальчика по голове, шептала молитвы Богородице и просила сына повторять их за ней. Петр отчаянно молился вместе с матерью о чудесном спасении и ждал избавления то ли от архангела с огненным мечом, то ли от верных людей. Но помощь все не приходила, а крик толпы за окнами не стихал, а, напротив, становился все требовательнее, все громче. Царица плакала, призывала на совет своих братьев Ивана и Афанасия да вернейшего боярина Артамона Сергеевича Матвеева. Боярин Матвеев, державшийся с удивительной твердостью, советовал сохранять стойкость и не идти на переговоры с «забунтовавшими хамами».