Апостол Павел - Эрнест Ренан

По смерти его объявилось всеобщее смятение. Предоставленные самим себе, лишенные того, кто был для них целым живым богословием, они вернулись к обрядностям еврейского благочестия. Это были люди набожные до крайности. А набожностью того времени была набожность еврейская. Они сохранили свои привычки и снова погрузились в те мелочи, исполнение которых обыкновенные люди считали сущностью еврейства. Народ считал их праведниками; по странной перемене мыслей, фарисеи, служившие целью самых тонких насмешек Иисуса, почти примирились с его учениками. Непримиримыми врагами Нового движения показали себя садуккеи. Тщательное соблюдение закона казалось первым условием принадлежности к христианству.

В скором времени выяснилось, что такой взгляд ведет к немалым затруднениям. Ибо как только размеры христианской семьи начали увеличиваться, новая вера нашла наиболее легкий доступ именно среди людей нееврейского происхождения, среди сочувствовавших еврейству, но необрезанных. Заставить их подвергнуться обрезанию было немыслимо. Петр с удивительным практическим здравым смыслом признал это. С другой стороны, люди богобоязненные, как Иаков, брат Господень, считали высшей степенью нечестивости допускать в церковь язычников и есть за одним столом с ними. Петр откладывал решение вопроса, насколько он мог. Впрочем, евреи, с своей стороны, уже оказались в том же положении и вели себя точно также. Вопрос этот предстал пред ними, когда прозелиты и сторонники со всех сторон стали стекаться к ним. Некоторые передовые люди, простые, неученые, светские, свободные от влияния ученых, не настаивали на обрезании; иногда даже они отклоняли новообращенных от совершения его. Эти простые и добросердечные люди хотели только спасения мира и всем остальным жертвовали ради него. Наоборот, правоверные, с учениками Шаммаи во главе, объявили обрезание необходимым. Враждебно относясь к прозелитизму среди язычников, они ничего не делали, чтобы облегчить доступ к религии; наоборот, они выказывали по отношению к прозелитам некоторую жестокость; Шаммаи, говорят, гнал их от себя палкою. Этот раскол отлично выясняется на примере царской семьи Адиабена. Обративший ее в еврейство иудей, по имени Анания, совсем неученый, настоятельно отговаривал Изата от обрезания: "Жить евреем, говорил он, можно отлично и без обрезания; важно только поклоняться Богу". Благочестивая Елена была того же мнения. Но один ригорист, по имени Елеазар, заявил, наоборот, что если царь не согласится подвергнуться обрезанию, он будет нечестивым, что чтение закона ни к чему не ведет, если он не соблюдается; a первое наставление его - быть обрезанным. Царь последовал этому мнению, с риском потерять корону. Царьки, принимавшие еврейство в виду богатых браков, которые они могли заключать в семье Иродов, подвергали себя тому же обряду. Но истинное благочестие не так легко подчинялось, как политика и жадность. Много благочестивых неофитов вели жизнь евреев, не подвергнув себя обряду, который, по мнению толпы, открывал доступ в еврейство. Это было для них причиной непрестанных неприятностей. Общества, где сильны ханжество и предрассудки, обыкновенно выставляют свои религиозные обряды, как акты хорошего тона, хорошего воспитания. Во Франции набожному человеку, чтобы признаться в своем благочестии, приходится победить в себе известного рода стыд, уважение к человеческому достоинству; у мусульман, наоборот, человек, живущий по своей религии, считается порядочным человеком; кто не хороший мусульманин, тот уже не может быть приличным человеком; на него смотрят так, как у нас на грубого, неотесанного мужика. Точно также в Англии и в Соединенных Штатах, кто не соблюдает воскресного отдыха, того общество изгоняет из своей среды; у евреев положение необрезанного было еще хуже. Сближение с подобным существом в глазах их было невыносимым; они считали обрезание обязательным для всякого, кто хотел жить с ними. Кто не подвергся ему, тот был существом низшего порядка, чем-то вроде нечистого животного, которого избегали, невежей, с которым человеку хорошего общества нельзя было иметь ничего общего.

В этом проявлялась великая двойственность, таящаяся в еврействе. Закон, по существу своему ограничительный, созданный в целях обособления, был проникнут совсем иным духом, нежели Пророки, мечтающие о завоевании мира, обнимающие широчайшие горизонты. Два слова из талмудического языка отлично передают указанную нами разницу. Агада, в противоположность халакa, обозначает проповедь всеобщую, имеющую целью обращение язычников, в отличие от ученой казуистики, ни о чем не думающей, кроме соблюдения Закона, не стремящейся ни к чьему обращению. Говоря языком Талмуда, Евангелия суть агады; Талмуд, наоборот, является последним выражением халаки. Агада завоевала мир и создала христианство; халака есть источник правоверного еврейства, продолжающего существовать, но не желающего развиваться. Агада представляется по существу га лилейской; халакa по преимуществу иерусалимской; Иисус, Хиллель и авторы откровений и апокрифов суть агадисты, ученики Пророков, наследовавшие их беспредельные стремления, Шаммай, талмудисты, евреи после разрушения Иерусалима, суть халакисты, приверженцы закона и точного соблюдения его. Мы увидим, как, до великого кризиса 70 года, фанатизм Закона с каждым днем растет и накануне великого национального бедствия приводит, как бы в виде реакции против учений Павла, к тем "18 мерам", которые сделали впредь невозможными всякие сношения между евреями и неевреями и положили начало печальной истории замкнутого, преисполненного ненависти и ненавистного еврейства, каким было последнее в средние века, и каким оно на востоке продолжает быть и теперь. Ясно, что для нарождающегося христианства здесь заключался вопрос всего будущего. Станет ли еврейство навязывать свои особые обряды тем толпам, которые стремились к христианству, или нет? Будет ли установлено различие между монотеистической основой, составлявшей существо его, и обрядностями, нагроможденными на эту основу? Торжество первой партии, которого хотели Шаммаиты, должно было погубить пропаганду еврейства. Несомненно, мир не мот стать еврейским в узком смысле этого слова. Иудейство привлекало к себе не обрядами, которые, в сущности, мало отличались от обрядов других религий, а своей богословской простотой. Его принимали, как известного рода деизм или религиозную философию; и, действительно, в мыслях, например, Филона еврейство отлично сочеталось с философскими умозрениями; у эссенийцев оно приняло форму социальной утопии, у автора поэмы, приписываемой Фокилиду оно стало просто учением здравого смысла и честности; у автора сочинения: "о власти разума" оно превратилось в известного рода стоицизм. Еврейство, как и все религии, первоначально основанные на касте и роде, было загромождено обрядностями, долженствовавшими обособить верующего от остального мира. Обрядности эти превращались в помеху с того дня, как еврейство устремилось стать именно религией всемирной, без исключений и разделений. Всеобщим культом человечества оно могло стать только в виде деизма, а никак не в виде мозаизма.

"Возлюби всех людей, говорил Хиллель, и приближай их к Закону; не делай другому того, чего бы ты не хотел, чтобы тебе сделали. Вот весь Закон; остальное - лишь комментарии. Если прочесть сочинения Филона, под заглавием "О созерцательной жизни" или "Всякий честный человек свободен", или даже если прочесть некоторые места сивиллических стихов, написанные евреями, мы переносимся в мир идей, ничуть не носящий специально еврейского отпечатка, в мир общей мистики, настолько же еврейской, насколько и буддистской или пифагорейской. Псевдо-Фокилид доходит до того, что упраздняет даже шабаш. Чувствуется, что все эти люди, горевшие желанием усовершенствовать человечество, хотели превратить еврейство в общую мораль, освободить его от всего, что в нем отличительного, что делает из него культ местный.

В самом деле, еврейство было очень замкнутым по трем основным причинам: вследствие обрезания, запрещения смешанных браков и различия между чистым и запрещенным мясом. Обрезание было для взрослых обрядом болезненным, небезопасным и в высшей степени неприятным. Это была одна из причин, закрывавших для евреев возможность участия в общей жизни и делавших из них обособленную касту. В банях и гимназиях, немаловажных элементах древних городов, обрезание подвергало еврея всевозможным насмешкам. Каждый раз, что греки или римляне обращали внимание на это, раздавался взрыв шуток. Евреи были на это очень чувствительны, и мстили жестокими репрессалиями. Иные, желая избежать насмешек и выдать себя за греков, старались скрыть признак своего происхождения путем хирургической операции, подробное описание которой сохранил нам Цельсий. Что до обращенных, соглашавшихся на этот обряд посвящения, им оставалось только одно: прятаться, чтобы избежать злой насмешки. Никогда светский человек не согласился бы занять такое положение, и вот, вероятно, почему обращение в еврейство чаще случалось среди женщин, чем среди мужчин; они не сталкивались с самого же начала с искусом, противным и неприятным во всех отношениях. Мы знаем много примеров евреек, вышедших замуж за язычников, но ни одного еврея, женившегося на язычнице. Отсюда - немало недоразумений; чувствовалась потребность в казуисте с широкими взглядами, который водворил бы мир в этих взбаламученных семьях.