Море и яд - Сюсаку Эндо

- Но... - не подымая глаз от пола, растерянно пробормотала я, - ведь она все равно обречена. Такая смерть более милосердна.

- Если даже точно известно, что человек умрет, убивать его никто не имеет права. Бога вы не боитесь, вот что! Не верите в его кару...

И Гильда крепко стукнула кулаком по столу. От ее блузки шел аромат душистого мыла, которого и в помине не было у нас, японцев. Таким мылом Гильда стирала белье больных из общей палаты. Мне почему-то стало смешно. Может, из-за этой стирки рука Гильды, которой она ударила по столу, казалась жесткой, как деревяшка? Наверное, из-за стирки. Я никогда не думала, что у белых такая некрасивая кожа. Один этот бледный золотистый пушок чего стоит! Сначала мне было смешно, а потом просто надоело ее слушать. Грозный, как бой барабана, рокот ночного моря снова послышался мне.

В эту ночь было мое дежурство. Когда на рассвете я вышла йз больницы и направилась домой, мне неожиданно встретился Асаи, разгуливавший по двору.

- Ну как операция, сэнсэй?

- Кто это? Кто?.. А, это ты?.. - запинаясь, протянул он. *

Как же упился этот щеголь! Даже очки сползли с носа.

- Убили.

- Убили?

- От родных пока скрываем. Да, руки у старика уже не те! Теперь профессор Кэндо запросто его побьет. И на моей карьере, кажется, надо поставить крест...

Асаи пошатнулся, оперся на мое плечо и дохнул на меня винным перегаром.

- Где живешь-то? Пойдем, провожу.

- Тут, рядом.

- А к тебе можно?

Асаи заночевал у меня. Мне было все равно.

- Ты, оказывается, держишь собаку. Гильда тоже держит. Н-да, Гильда... Что, она и сегодня тут командовала?

- Сэнсэй, вы же ее так уважаете...

- Какое там! Просто думаю разок переспать с белой бабой.

- Интересно, как профессор с ней держится?

- Н-да, она, верно, бешеная. Все эти святые блон-диночки такие... А бедрами как виляет, обрати внимание. Послушай, а что ты не соблазнишь нашего старика? Наставила бы рога этой Гильде...

Ни радости, ни волнения не испытывала я от ласк Асаи. Когда он обнимал меня, я, закрыв глаза, думала о том, как профессор рассказывает Гильде о смерти больной на операционном столе. Я вспоминала белые руки, покрытые пушком, запах мыла и испытывала злорадство.

Встретившись на следующий день в лаборатории с Асаи, я удивилась той холодной невозмутимости, с какой он окликнул меня.

- Что ты хотела сделать больной из общей палаты?

- Из общей палаты?

- Да, у которой возник спонтанный пневмоторакс. Сейчас звонила Гильда, требует, чтобы тебя уволили.

- Я только... как вы сказали.

- Я ничего тебе не говорил!

Я посмотрела на него в упор, и он, блеснув очками, отвел глаза. А ведь минувшей ночью этот мужчина мучил меня своими настойчивыми ласками!

- Значит, меня уволят?

- Никто тебе этого не говорит. - Лицо Асаи растянулось в его обычной притворной улыбке. - Но фрау Гильда может поднять скандал. Не лучше ли тебе с месяцок отдохнуть от работы? Как ты думаешь? Я за это время все улажу.

Вернувшись вечером домой, я не нашла Масу. Спросила' хозяина, он лишь покачал головой. В последние месяцы все так изголодались, что даже собак

стали есть. Видно, кто-то без меня и увел Масу... Устроившись на пороге, я с полчаса сидела молча. «А, будь что будет! Наплевать!» - подумала я. Асаи, конечно, тоже хорош, но сейчас я люто ненавидела Гильду, посмевшую позвонить и потребовать моего увольнения. Эта немка даже не замечает, насколько тяготят больных ее посещения. Кривляется, святоша! Ну и пусть, пусть она и мать и святая, а я урод, калека, уличная девка! Мне все равно, даже Масу бросила меня и убежала куда-то.

Тягостно было целый месяц не ходить в больницу и сидеть дома. За работой забывался Дайрэн, неудачные роды.,. Но когда, томясь от безделья, валяешься в постели, память возвращает тебя в тот город, к Уэда, к мертвому ребенку... Хоть бы Уэда разок увидеть, и то не так тяжко было бы!

В один из таких вечеров пришел Асаи.

- Поговорить надо.

- Что, увольняют?

- Да нет, - каким-то сухим голосом ответил он, усаживаясь на циновку. - Дело куда более серьезное...

- Какое еще там серьезное, раз уволили.

- В том-то и штука, что тебе надо вернуться в больницу.

- Разве это уже возможно?

Тогда он мне и рассказал о намеченных опытах над военнопленными.

- Все участники уже подобраны, - сказал он,- это старик и Сибата, Тода и Сугуро, только вот сестры нет... ,

- Поэтому вы ко мне и пришли? - Я истерически захохотала.

- Ты понимаешь, во имя родины! Их все равно приговорили к смертной казни, а тут они послужат науке. - И Асаи смущенно усмехнулся: видно, он сам не верил этим доводам. - Ты ведь не откажешься?

- Хорошо. Только я соглашаюсь не ради родины и не ради вашей науки.

Мне было абсолютно все равно, победит Япония или потерпит поражение. Прогресс медицинской науки меня тоже мало интересовал.

- А интересно, Хасимото-сан рассказал об этом Гильде?

- Ты в своем уме?! Брось.шутить! Смотри, никому ни слова.

Вспомнив, как тогда Гильда кричала на меня, говоря о божьей каре, я улыбнулась. Это была улыбка победителя. Гильда не знает, что собирается делать ее муж. А я знаю...

- Да, профессор, конечно, не может рассказать об этом Гильде, ведь она вроде бы святая...

Лежа с открытыми глазами в объятиях Асаи, я слушала похожий на барабанный бой рокот моря. В памяти опять ожили аромат ее мыла, ее руки с белесым пушком. Я со злорадством представила, как в такое же белое тело вонзается скальпель.

- Интересно, трудно резать тело белых?

- Глупости, какая разница, белый или японец? - пробормотал Асаи, поворачиваясь на другой бок.

А я с грустью подумала: не роди я тогда в Дайрэне мертвого ребенка, никогда бы не рассталась я с Уэда, да и вся моя жизнь сложилась бы по-другому...

II. Студент-медик

В 1935 году в начальной школе на восточной окраине города Кобэ я, пожалуй, был единственным учеником с длинными волосами.

Теперь эта окраина сплошь застроена, но тогда у школы теснились грядки с луком и стояли крестьянские дома, а под окнами со свистом проносилась электричка. Большинство школьников' были детьми крестьян, и среди них не встречалось ни одного с длинными волосами, как у меня. Среди этих наголо остриженных ребят с искусственными плешами величиной с медяк попадались и такие, что ходили в школу с младенцем за спиной. Когда во время урока

младенцы просились по малой нужде или просто начинали реветь, молодой учитель растерянно говорил:

- Иди успокой, - и показывал ученику на дверь.

В отличие от токийских школ здесь учитель называл учеников просто по имени: Масару, Цутому, без добавления приставки «кун». Лишь меня одного он звал всегда Тода-кун. И мои одноклассники не видели в этом ничего странного. Приставка просто говорила о том, что я не крестьянский сын. Мой отец был врачом-терапевтом, практиковавшим в том же районе. По-видимому, у молодого учителя, только что окончившего педагогическое училище и ходившего в своем неизменном сюртуке, профессия отца вызывала уважение. К тому же в моем дневнике с первого класса стояли одни пятерки. Я хоть и не отличался крепким здоровьем, но был единственным ребенком в школе, которого в будущем ждал университет.

Каждый год мне давали главную роль в школьном спектакле, на выставках рисунков учащихся мои произведения неизменно отмечались наградой, может быть, поэтому я и начал бессознательно надувать взрослых. Взрослыми были учителя, а также отец и мать. Я быстро научился читать по их взглядам, как нужно поступить, чтобы их обрадовать и заслужить похвалу, и, смотря по обстоятельствам, прикидывался -наивным или изображал умницу - и то и другое я делал совершенно запросто. Инстинктивно я чувствовал, что взрослые ценяг во мне две вещи: душевную чистоту и способности. Быть слишком уж хорошим тоже нельзя, так же как и слишком умным - это может показаться подозрительным. Но если и то и другое проявлять в меру, успех обеспечен.

Сейчас, вспоминая все это, я не считаю, что отличался в детстве особым умом. Но припомните свое детство. Все дети, хоть сколько-нибудь способные, обладают известной долей- хитрости. Снискав благодаря этому любовь ц внимание взрослых, они начинают искренне верить, что они очень хорошие.

В пятом классе в первый день учебного года учитель представил нам нового ученика. Это был щуплый, низкорослый мальчик в очках, с забинтованной шеей. Боязливо, как девочка, он стоял перед учителем, потупив глаза и глядя в одну точку.

- Ну, ребята, - весело сказал молодой учитель в пожелтевших спортивных брюках, - это ваш новый товарищ, его перевели к нам из токийской школы. Думаю, вы с ним подружитесь. - Учитель написал на доске: «Минору Вакабаяси». - Это его имя.

По классу прошел шумок. Кое-кто украдкой покосился на меня. Ведь этот мальчик, по имени Минору, носил такие же длинные волосы, как и я. Я наблюдал за ним с чувством недоброжелательства и даже враждебности. Поправляя спускающиеся на нос очки, он исподлобья посматривал на нас и тут же опять опускал глаза.