Коммодор - Сесил Форестер

Свет, падающий сквозь окно каюты, вновь отразился в бледно-зеленых глазах и Хорнблауэр вдруг по-особому осознал, что его секретарь, должно быть, человек беспокойный. И дело было не столько в том, что он эмигрант, а Хорнблауэр, как и большинство англичан, был сыт по горло эмигрантами и историями о перенесенными ими лишениях, хотя временами и ощущал уколы совести. Первые из них начали приезжать еще двадцать лет назад из Франции, а теперь их наплыв даже усилился — из Польши, Италии и Германии. Очевидно, именно то, что Броун — эмигрант и послужило причиной предубеждения, испытываемого по отношению к нему Хорнблауэром, — в этом он был вынужден признаться себя, капитулируя перед своим болезненным чувством справедливости. Но в чем же была истинная причина антипатии? Возможно, что ее не было вообще, но Хорнблауэра мучило сознание того, что до самого конца своего командования эскадрой он вынужден будет работать в тесном контакте с этим человеком. Впрочем, выбора не было — приказы Адмиралтейства предписывали ему уделять особое внимание информации и рекомендациям, которые он будет получать от Броуна, «джентльмена, обладающего столь же обширными, сколь и глубокими познаниями о Балтийских государствах». Даже в этот вечер для Хорнблауэра было истинным облегчением, когда стук в двери, которым Буш оповестил о своем прибытии на ужин, избавил его от присутствия мистера Броуна. Секретарь поклонился Хорнблауэру и выскользнул из каюты; при этом он всем своим видом — Хорнблауэр так и не смог понять, случайно или специально — изображал человека, знававшего лучшие времена, а сегодня вынужденного заниматься черной работой.

— Как вам этот шведский секретарь, сэр? — спросил Буш.

— Он финн, а не швед.

— Финн? Что вы говорите, сэр?! Лучше, чтобы команда об этом не знала.

На честном лице Буша появилась тревога, которую он тщетно попытался скрыть.

— Конечно, — согласился Хорнблауэр.

Он попытался сохранить на лице бесстрастное выражение, чтобы скрыть, что совсем забыл о предубеждении, которое многие моряки испытывают к пребыванию финнов на корабле. В глазах простого матроса каждый финн представлялся колдуном, который может вызвать шторм простым поднятием пальца, но Хорнблауэр не мог представить подобным финном мистера Броуна, еще сохранявшего следы былого благополучия, даже не смотря на его неприветливые бледно-зеленые глаза.

Глава 6

— Восемь склянок, сэр.

Хорнблауэр возвращался к действительности с большой неохотой; приятные сны, суть которых он, правда, никак не мог вспомнить, унесли его куда-то далеко-далеко.

— Пока еще темно, сэр, — безжалостно продолжал Браун, — но ночь ясная. Ветер устойчивый, вест-тень-норд, сильный бриз. Оба шлюпа и остальная эскадра видны с подветренной стороны и мы спускаемся к ним, сэр, под бизанью, грот-стакселем и кливером. А вот и ваша рубашка, сэр.

Хорнблауэр свесил ноги с койки и сонно потянул через голову ночную рубашку. В первый момент он хотел попросту накинуть поверх нее что-нибудь, — просто чтобы не замерзнуть на верхней палубе, но в последний момент вспомнил о своем высоком статусе коммодора и о желании завоевать репутацию человека, который никогда ни о чем не забывает и не пренебрегает мелочами. Именно для этого он и приказал разбудить себя на добрых четверть часа раньше, чем это действительно было необходимо. Хорнблауэр надел форменный сюртук, брюки, башмаки, тщательно расчесал волосы при свете фонаря, принесенного Брауном, и решительно отбросил мысль о бритье. Если он выйдет на шканцы гладко выбритым в шесть утра, то каждый догадается, что коммодор слишком озабочен тем, как будет выглядеть при появлении. Он нахлобучил треуголку и с трудом влез в бушлат, принесенный для него Брауном. Часовой у двери каюты при виде великого человека вытянулся по стойке «Смирно», а на полупалубе стайка возбужденных юнцов, возвращавшихся после смены вахты, при виде коммодора замерла в благоговейном испуге. Впрочем, все и должно было быть именно так.

На шканцах было сыро и неуютно, как того и следовало ожидать ранним весенним утром на подходах к проливу Каттегат. Суета, вызванная сменой вахты, уже улеглась; фигуры людей, время от времени выныривающих из темноты и мгновенно бросающихся к левому борту, оставляя правую сторону шканцев для него одного, были практически неразличимы, но стук деревянной ноги Буша невозможно было спутать ни с чем.

— Капитан Буш!

— Сэр?

— Во сколько сегодня восход солнца?

— Э-э… Что-то около пяти тридцати, сэр.

— Мне не интересно, около скольки это должно произойти. Я спросил: «Во сколько сегодня восход?»

Последовала секундная пауза, — удрученный Буш переваривал полученный выговор, — а затем уже другой голос ответил:

— Пять тридцать четыре, сэр!

Это был розовощекий Кэрлин, второй лейтенант «Несравненного». Хорнблауэру было любопытно, действительно ли Кэрлин знал точное время восхода солнца или попросту сказал наугад, в надежде, что коммодор не будет проверять его вычисления. Что же касается Буша, то ему, конечно, не повезло: получил выговор при подчиненном, но как капитан он должен был знать точное время восхода, особенно если учесть, что прошлой ночью они вместе строили планы, во многом основанные именно на этой детали. Да и слух о том, что коммодор в делах службы не дает спуску никому — даже капитану линейного корабля и своему лучшему другу, — дисциплинирует остальных.

Хорнблауэр раз и другой прошелся по шканцам. Семь дней, как они покинули Даунс — и никаких новостей. При постоянных западных ветрах новостей вполне может и не быть — ни одно судно не может выбраться из мешка Балтийского моря или даже из Гетеборга. Он не видел ни одного паруса со вчерашнего дня, с тех пор как они обогнули Скоу и подошли к проливу Каттегат. Последние новости из Швеции Хорнблауэр получил пятнадцать дней назад, а за пятнадцать дней многое могло измениться. Например, Швеция вполне могла перейти от враждебного нейтралитета к открытому противостоянию. Теперь перед ними лежало узкое горло Зунда — три мили в самом узком месте. По правому борту — Дания. Оккупированная Бонапартом, она, хочет того или нет, несомненно, враждебна Англии. По левому борту — Швеция, а основной судоходный фарватер Зунда пролегает под пушками Хельсинборга. Если шведы — враги англичан, то пушки Дании и Швеции, — Эльсинора и Хельсинборга — могут с легкостью разгромить эскадру, едва та подойдет на дистанцию выстрела, а отступление будет опасным и сложным, если вообще реальным. Может, лучше задержаться, выслать вперед шлюпку, чтобы выяснить, на чьей стороне шведы в настоящий момент. Но выслать шлюпку — значит дать шведам знать о своем присутствии. Если же эскадра войдет в узость прямо сейчас, когда уже достаточно светло, чтобы видеть пролив, то она имеет шансы проскочить без потерь — даже если Швеция теперь враг, в пользу англичан будет фактор внезапности. Конечно, его корабли могут получить повреждения, но с ветром от норд-веста, идя в почти полный бакштаг, даже искалеченный корабль сможет продержаться достаточно долго, пока Зунд не начнет расширяться, что позволит выйти из-под обстрела. Если же шведы все еще сохраняют свой зыбкий нейтралитет, то не будет большого вреда от того, что они увидят британскую эскадру, которая гордо и смело проходит мимо их берегов; это, кстати, напомнит Стокгольму, что Британия чувствует себя на Балтике вполне уверенно и способна, при необходимости, угрожать ее берегам и блокировать торговое мореплавание. Если даже Швеция перейдет во вражеский лагерь, он так или иначе сможет продержаться в Балтийском море до лета — а за лето многое может случиться — и, при доле везения, пробьется обратно через проливы осенью. Итак, были веские причины для того, чтобы повременить с проходом эскадры и разведать обстановку, однако еще более решительные аргументы подталкивали к немедленным действиям.