Дни и ночи - Жильбер Синуэ

Вакаресса остановился у здания в итальянском стиле на улице Хулио. Дом номер 10. Он еще раз взглянул на визитную карточку, врученную ему доктором Толедано. Убедившись, что попал по адресу, он вошел.

Адельма Майзани жила на втором этаже. Когда она открыла дверь, Рикардо сдержал жест удивления. В темноте лестницы она показалась ему подростком. Небольшого роста, очень тоненькая, с маленькой грудью; молодая женщина как бы плавала в платье из набивного органди, которое было слишком велико для нее. Однако, как утверждал по телефону Толедано, было ей за сорок.

— Входите, сеньор Вакаресса, я вас ждала.

Звонкий голос, чистый, почти прозрачный, усиливал это впечатление детскости, но взгляд за очками был неподвижным взглядом сфинкса.

Упав духом, он все же решил переступить порог.

— Проходите сюда, — прозвенела она.

Она провела его в самый конец коридора и первой вошла в очень простую комнату, освещенную большим окном с жалюзи, сквозь щели которого проникал свет. Адельма Майзани пригласила посетителя сесть в одно из английских кресел, сама она села в другое, около которого стоял круглый столик со школьной тетрадкой и карандашницей. Она наугад взяла карандаш, тетрадь и положила все это на колени. Немного помолчав, начала спокойным тоном, без всяких эмоций:

— Итак, вы друг доктора Толедано…

— Да. Но скорее, он был другом моего отца.

Снова молчание. Адельма раскрыла тетрадь и рассеянно чиркала в ней карандашом. Молчание продолжалось. Рикардо скрестил ноги, провел ладонью по подбородку, чтобы убедиться, что он хорошо выбрит. Он не знал, молчать или говорить. Он не представлял, с чего начать, и в конце концов с равнодушным видом спросил:

— Вы не родственница великой Майзани?

— Певицы?

— Да. Она — наша национальная гордость.

— Нет.

— Она истинная женщина. Настоящая артистка.

Адельма только моргнула.

Через окно слышался приглушенный шум города. Проехала коляска. Кто-то прошел, шаркая ногами. Кто-то засмеялся.

Рикардо выпрямил ноги, поправил галстук и принялся осматривать комнату. Библиотеки, как у Толедано, не оказалось. В углу находился большой монастырский стол. На нем лежала стопка книг, папки, стояла лампа под сиреневым абажуром из рифленого стекла. Рядом, на низеньком китайском столике, он заметил статуэтку розового дерева, изображающую какую-то индусскую богиню, сидящую в позе портного. На полу были разбросаны дамасские подушки. Слева у стены стоял небольшой секретер. Другая лампа — торшер, довольно-таки уродливый, светился бледным светом. Стул. На стуле усатая кошка щурила на Рикардо голубые зрачки. Похожа на бирманскую. Рикардо передернулся: он терпеть не мог кошек. А эта, вела ли она учет потерпевшим крушение душам, которые изливались в этом месте? Сочувствовала ли она непрочности людских судеб? Или она развлекалась, насмехаясь над гордыней людей, во что бы то ни стало желающих проникнуть в суть вещей?

Шорох ткани вывел его из размышлений. Адельма поглубже уселась в кресло, наклонившись над своими каракулями. Определенно эта женщина раздражала его…

— Послушайте, — не вытерпел Рикардо, — думаю, что мне лучше уйти. Мне нечего вам сказать, я сам даже не знаю, для чего я здесь.

— Рассудок ваш в порядке. Что же привело вас сюда?

— Не знаю. Все из-за сновидений… кошмаров…

— Поговорим о них. — Она искоса взглянула на него.

— О моем последнем сне?

— Не важно. О каком хотите. С долей недоверия он спросил:

— Вы врач?

— Психоаналитик. Последовательница Юнга, точнее.

— Не понял.

— Это одна из наиболее признаваемых сегодня школ. Другие предпочитают фрейдизм.

— Нельзя ли выражаться пояснее? Перед вами абсолютный профан в медицине.

— Скажем так: родоначальником психоанализа является Фрейд. Зигмунд Фрейд. Впоследствии, лет пятнадцать назад, один из его учеников, Карл Густав Юнг, отошел от своего учителя и развил собственную теорию. Учитель живет сейчас в Вене, его ученик — в Швейцарии. И мне выпала честь переписываться с ним.

— В чем различие обеих школ?

— Здесь дело не в различии, а во взаимодополняемости, тем более что для Фрейда, как и для Юнга, сон является королевским путем.

— Путь, который ведет в… — он споткнулся на слове, собираясь произнести его, — … бессознательное.

— Да. Юнг, в частности, питает глубокое уважение к сновидению и содержащемуся в нем посланию. Он считает, что символы, используемые сновидениями и описывающие ситуацию, не являются только знамениями, метафорами, созданными внутренней цензурой, что является фрейдистской концепцией, а суть образы, имеющие в себе различное основание и обладающие собственным динамизмом.

— А вы, сеньора Майзани, вы способны расшифровать мои образы и дать мне их объяснение?

На бесстрастном лице психоаналитика появилось что-то похожее на улыбку.

— Вы не считаете, что у нас двоих будет больше шансов?

Он, казалось, раздумывал, потом решился:

— Во всяком случае, имеются сны, ставшие наваждением. — И он перечислил, загибая пальцы: — Во время некоторых кошмаров я, по словам моей невесты, говорю на непонятном диалекте чужим голосом. Мне снятся сны о легендах одного индейского племени, живущего на севере Мексики. Кстати, я впервые услышал о нем от доктора Толедано. Меня посетило видение, когда я ехал верхом на лошади. Во время этого видения равнина превратилась в огненное море с круглым островом посередине. Ко мне является силуэт одной и той же женщины в тунике пурпурного цвета. Я регулярно вижу статуэтку, происхождение которой мне совсем неизвестно, но я обнаружил ее недавно на афишке, расхваливающей красоты Греции. — И с удрученным видом он заключил: — Вы чувствуете, что способны разгадать все эти загадки?

Адельма не ответила, ни тени эмоции не отразилось на ее лице. Можно было держать пари, что подобные случаи встречались ей тысячу раз. Спокойным голосом она заявила:

— У нас есть проблема, сеньор Вакаресса. Он удивленно посмотрел на нее:

— У нас?

— Да, у нас. Мне кажется, вы еще не очень хорошо поняли, какие отношения должны установиться между пациентом и аналитиком. Я…

Он иронически улыбнулся:

— Стало быть, я больной?

— Человек, который решает совершить путешествие в недра галактики, дремлющей в нем, не может быть больным. Просто надо уметь слушать свою душу. Болезнь как таковая это совсем другое. Я…

— Очень любопытно, — прервал ее Рикардо, — один индеец утверждал то же самое. Он сказал мне: «Тот, кто не прислушивается к своим снам, не слышит свою душу».

Слова будто пролетели мимо ее ушей.

— Итак, я повторяю. Между пациентом и аналитиком должна установиться атмосфера доверия. Кроме того, совершенно необходимо, чтобы пациент полностью подчинялся анализу. И наконец — и это, вероятно, важнее всего, — вы должны знать, что психоаналитик не имеет ничего общего с водопроводчиком, которому говорят: «Приходи скорей! У меня течь в ванной. Предупредите меня, когда вы ее устраните!» — Весьма эмоционально она заключила: — Я не водопроводчик, сеньор Вакаресса. Если вам нужен он, вы ошиблись адресом.

К большому удивлению, несмотря на твердую определенность ее слов, у него не возникло впечатления, что Адельма Майзани его отшивает.

— Очень хорошо, — после короткого раздумья произнес он. — Что от меня требуется?

— Только то, что вы требуете от меня: обмен. Я принадлежу к тем психоаналитикам, которые предпочитают коммуникацию монологу. Мы уедем вдвоем. Мы будем путешествовать. Вместе мы будем плести невидимый веревочный мост, который соединит мое и ваше бессознательное.

— Вы хотите сказать, что наши два, — казалось, он подыскал слово, — духа соединятся?

— Это кратчайший путь. Но он не такой уж неправильный. Не воображайте, что аналитик будет защищен высокой стеной. Непременно установится внутренняя связь.

Озадаченный, он повторил:

— Внутренняя связь…

— Приведу вам небольшой пример. Некоторое время назад человек, с которым я вижусь регулярно, рассказал мне о сне, виденном накануне. В центре этого сна была богиня по имени Иштар. Той же ночью я редактировала статью, посвященную ассиро-вавилонским мифам, где в числе других богов, говорилось и об… Иштар. Скептические умы с трудом ассимилируют подобные ситуации и, не раздумывая, все приписывают совпадениям. Так удобнее.

Он натянуто засмеялся:

— Вы не боитесь, что я переверну вверх дном вашу внутреннюю жизнь?

— Нет, сеньор. В ней не было и тени колебания. Он заметил:

— Меня больше страшит продолжительность путешествия.

— Продолжительность подобна частоте бурь и затиший: непредсказуема.

Глаза Рикардо устремились куда-то вдаль, словно он высматривал в океане жизни свою судьбу. В конце концов он глухо бросил:

— Это унизительно.

— Как, простите? Голос его вдруг окреп:

— Прийти к незнакомке, выложить ей свою интимную жизнь, словно облевать ее, доверить ей свои личные тайны, вскрыть перед ней свои слабости — да, это унизительно. А вообще, чем вы отличаетесь от меня, существа из плоти и крови? Что дает вам право, которого у меня нет?