Белый Волк - Алексей Прозоров

Это было безусловной глупостью — но близкая гибель, страх за малышей, что рисковали остаться сиротами и сгинуть от голода, дыхание преследователей чуть ли не в затылок и мысль о стрелках впереди, уже поднимающих ружья… Все это вместе взятое, подкрепленное острым позывом, почти приказом, исходящим от странного и чужеродного мышления внутри, миг слабости — и тело словно само по себе совершило великую глупость.

Волк вдруг свернул прямо на ненавистный запах, прямо на опасность, о которой буквально кричал весь его опыт, все его инстинкты и… И перепрыгнул ленточку, едва не коснувшись ее брюхом, пулей промелькнул через аллею, промчался вдоль дорожки к кафе и затаился у постамента, под летчиком в меховой шапке и рукавицах, устало взирающим на вездесущих голубей. Возвращаться сейчас к норе он не мог — дабы на собственном хвосте не привести преследователей к логову и беззащитным малышам.

Прождав примерно половину дня, Вывей выбрался из укрытия, но все равно направился не к дому, а в обратную сторону, обогнув пруд с утками и добежав до фонтана. Здесь он опять затаился, прислушиваясь к происходящему по ту сторону аллеи. Из-под крон доносились голоса, детский смех, оттуда пахло углями, дымом, жареным мясом и хлебом. Но не было ни лая, ни криков мужчин, ни металлических лязгов, что в лесу почти всегда издалека выдают двуногих врагов. Похоже, загон, устроенный ими в здешнем куцем лесу, уже успел завершиться. И в ближайшие дни крыс там, наверняка, не будет. Охотники извели всех…

Волк уже в который раз тряхнул головой, избавляясь от ощущения, что половина его существа смеется над этой мыслью, а другая ею весьма серьезно озабочена. Он пробежался вдоль аллеи с безопасной стороны, продолжая прислушиваться и принюхиваться, и, только окончательно убедившись, что опасность миновала, отвернул к аттракционам. Он уже собирался привычным, тайным путем — мимо кустов и через камыша — пробраться в их семейное убежище, когда нос волка вдруг ощутил щекочущий знакомый запах пота — терпкий, с горчинкой… Он застыл — голова буквально взорвалась от тревоги за детей, от ощущения опасности, от ненависти к двуногим убийцам. Забыв про скрытность, волк скакнул вниз прямо с мостка, кинулся в трубу, ощущая, как запах нарастает все сильнее и сильнее, помчался в темноту и… И опять двойственность мыслей заставила Вывея поступить неправильно, не так, как всегда. Увидев впереди мокрый лист картона, он не пробежал по нему, а замер, принюхиваясь, а потом попятился.

Этого листа не было тут никогда, и ничего похожего не лежало даже близко! Причем пах он — барсучьим жиром и медвежьей мочой. Запах, что показался бы естественным в лесу — но откуда мог взяться здесь?! Часть его существа ничего не могла понять, другая — отступила, закрутилась. Заметив неподалеку мятую велосипедную раму, Вывей взял ее зубами, поднес к картону, поднял как мог высоко и разжал клыки. Ржавая железка упала, сминая коричневую бумагу — и та вдруг внезапно разлетелась в клочья! Оглушительно лязгнули, смыкаясь, железные челюсти, взметнулся стальной тросик, удерживающий капкан.

Волк кинулся дальше, к убежищу — и завыл от бессилия и острой душевной боли.

Дети исчезли. Оба малыша пропали, от них не осталось никакого следа. Даже запаха — они настолько пропитались в логове единым общим ароматом, что различить их путь в запахе своих лап он не смог бы при всем желании.

Зато проклятую горчинку Вывей очень хорошо ощущал!

Вовсе забыв об осторожности, волк выскочил наружу, покрутился в траве, помчался по дорожке, задевая людей и распугивая малышню, описал петлю, другую, вдоль аттракционов помчался назад к широкой аллее, свернул в ворота, перебежал асфальтовую дорожку, газон… И остановился. След обрывался, резко и окончательно. Так, словно враг, разоривший его дом, сел в машину и уехал. Ниточка, способная привести Вывея к детям, была жестоко оборвана… Однако в той части его существа, с которой он постепенно начал свыкаться, возникла подсказка, что оборванная нить была совсем не единственной… Понурив голову и повесив хвост, всем своим видом выражая беспородность и апатию, Вывей отправился обратно в парк, протрусил мимо колеса обозрения, забрался под скамейку за ним, влез под ветви кустов и затих, приготовившись к долгому ожиданию.

Пролежал он в засаде до самого утра. Только на рассвете, когда парк еще пребывал в ночной туманной тишине, от ворот у колеса обозрения послышались шаги с легким пришаркиванием, ветер на миг донес знакомый запах. Вывей вспомнил даже имя охотника, услышанное много дней назад: Сергей.

Двуногий пересек площадку перед аттракционами, обогнул мостик, спустился за ним, несколько минут чем-то звякал, потом поднялся обратно, достал из кармана телефон, пискнул кнопкой, поднес к уху:

— Привет, Леха!.. Нет, не нужно… Ушел зверюга, капкан только раму какую-то поймал… Ну, ничего, все равно дело важное сделали. Представляешь, волк матерый в городе жил! Задрать кого-нибудь мог запросто. Детей загрызть или старика какого-нибудь. Сам понимаешь, что это за твари… Нет, нету. Не поверишь, но всех уже раздал. В смысле, обоих. Их там всего два и было… Угу, буду иметь в виду… Ага, договорились… Нет, сейчас домой заскочу, переоденусь. Думал ведь, тушу придется тащить… Вот именно… Да, переоденусь — и на работу… Нет, теперь точно не вернется. После такого волки в логово больше не приходят… Ага… Ага… Договорились… Да… До встречи… — Уже проходя мимо колеса обозрения, охотник выключил телефон, сунул в карман и ускорил шаг.

Вывей поднялся, побежал следом, держась на удалении и по возможности скрываясь за кустами и скамейками. Однако старания оказались излишни: двуногий ни разу даже не оглянулся. При желании волк мог бы легко нагнать его, прыгнуть на спину и порвать горло. Но при всей праведности такого поступка — смерть разбойника не могла бы вернуть детей. А потому Вывей крался и таился, выслеживая врага.

За воротами охотник сел в зеленый «УАЗ» с ребристыми колесами, с выведенной на крышу трубой воздухозаборника и наклейками «Ладога 2010» на борту. В этот раз Вывей уже не запнулся на мысли о том — откуда он все это знает и понимает. К своему новому состоянию он начал потихоньку привыкать.

«УАЗ» плюнул сизым, сальным дымком, почти сразу скрежетнул коробкой, вывернул на улицу и помчался к светофору. Вывей, уже не таясь, вышел на проезжую часть, глядя вслед машине. Она промчалась несколько светофоров, мигнула левым поворотником, стремительно юркнула к домам. Как волк и ожидал, охотник жил где-то недалеко. Раз двуногий нередко бывал в парке, проходил его насквозь и удалялся через калитки, не самые нахоженные и далекие от транспорта — значит, до его норы пешком недалеко…

Вывею стало немного не по себе от мелькнувшего в памяти образа метро: глубокой подземной норы, тесно-тесно набитой двуногими. Он даже поежился и, повинуясь внутреннему позыву не лезть под колеса, вернулся на газон, побежал вперед по траве вдоль самого поребрика. Разногласия между его сущностями, направившими свои стремления к одной цели, окончательно стерлись, и волк не особо протестовал, когда у него возникало желание остановиться у красного светофора и дождаться зеленого сигнала, не выскакивать на проезжую часть, огибать стороной пропахшие мочой и какашками лужайки, на которых толпились собачники и выгуливающие их псы, опускать голову или отворачиваться, когда на встречу попадались женщины с детьми, или пристраиваться в людском потоке чуть сзади и почти под рукой самых крупных мужчин — теперь уже гордо вскидывая морду, поднимая хвост и всем своим видом демонстрируя, что он не сам по себе, а ручная домашняя собачка вот этого двуногого.

Людской муравейник был густ, тесен и очень, очень велик. Хотя Вывей и смог примерно заметить, куда именно поворачивал «УАЗ», однако найти его во множестве проездов, двориков, проулков и площадок оказалось не так-то просто. Тем более, что, скрывшись с глаз, автомобиль мог еще проехать в ту или иную сторону по «карману» невесть на какое расстояние или пронырнуть через дворы до следующего проспекта. Так что волк петлял, петлял и петлял, наматывая длинные километры и суя свой нос к каждой парадной. И пока — безуспешно.

Во время очередной такой петли, проскакивая через заросли барбариса, приторно пахнущего тяжелой сладковато-тухлой кислятиной, он наскочил на кареглазую пигалицу в длинной зеленой куртке, двух белых бантах, с рюкзаком за спиной и мороженым в руках. Именно пломбирный запах, частью подзабытый, частью и вовсе незнакомый, резко ударил Вывею по ноздрям, сжал спазмами пустой уже два дня желудок — и вопреки обыкновению волк остановился, вперив взгляд в пахнущее имбирем и подснежниками, с очень слабой примесью чеснока, человеческое дитя.

— Собачка, бедненькая, — ласково произнесла она. — Какие у тебя грустные глаза! Ты хочешь кушать?