Вашингтонская история - Джей Дайс

— Ты же мне ничего не сказала, ты от меня скрыла это! Знай я тогда, я бы еще подумал. Представить себе только — красная…

— Я не придавала этому значения, — перебила его Фейс, — потому что никогда не была слишком увлечена профсоюзом и не очень активно работала.

— Знаю я вашу банду, — хрипло сказал Тэчер. — Боже милостивый, за кого мы сражаемся? За профсоюзных пройдох и за красных!..

Лицо Фейс окаменело.

— Президент говорит…

— Да не тычь ты мне в нос своим президентом! Он сам — красный!

И только пролив на скатерть кофе, Фейс заметила, как сильно дрожат ее руки. Она вскочила со стула и бросилась вон из столовой. Тэчер нашел ее на диване в слезах.

— Прости, Утенок, — сказал он, — я ведь не на тебя разозлился. Прости, пожалуйста.

Фейс поразил его неискренне-ласковый тон. Она чувствовала — произошло что-то непоправимое, а почему — сама не понимала. Быть может потому, что сегодня она испытала одно из самых острых разочарований в Тэчере, или потому, что он с таким пренебрежением отозвался о человеке, чей образ был для нее бесконечно дорог! Но что-то ушло из ее сердца, и она еще тверже решила впредь отстаивать право на собственное мнение.

Это была далеко не последняя ссора с Тэчером. Но потом их ссоры приняли новый еле уловимый оттенок. Тэчер брюзжал на правительство, повторяя одно и то же на разные лады, а Фейс отмалчивалась, не желая ни спорить, ни даже вслушиваться в то, что он говорил. Фейс не хотелось затевать спор, но Тэчер толковал это по-своему.

— Что за чертовщина, как ты себя со мной держишь? — кричал он. — Подумаешь, задрала нос и даже слушать меня не желает! Будто я болван какой-то! Я тоже имею право высказывать свои взгляды.

Конечно, он имел это право. Но все реже возникала между ними душевная близость, и даже ссорились они все реже и реже.

И так как розовая повестка требует решительных действий, то выбирать между Тэчером и профсоюзом не приходится. Фейс, уже не замечая палящего зноя, вскочила и быстро зашагала по дорожке. Голуби шумно взмыли кверху.

— К черту Тэчера! — пробормотала Фейс сквозь зубы.

Она была уверена, что нашла, наконец, надежного защитника.

8

Комитет профсоюза помещался на маленькой уличке в ветхом особняке. Во время гражданской войны этот самый особнячок служил пристанищем начальнику штаба Авраама Линкольна. Фейс узнала об этом факте, когда поднялась по каменным ступенькам и прочла надпись на блестящей бронзовой дощечке. Должно быть, Линкольн часто подымался по этой лестнице, держась за эти чугунные перила; интересно, случалось ли ему входить в дом усталым, павшим духом, а выходить окрыленным надеждами и верой в успех борьбы за дело народа?

Она вдруг вспомнила: когда ей было лет восемь или девять, родители повели ее в музей — бывший Театр Форда — и рассказали о том, как Джон Уилкс Бутс стрелял здесь в Линкольна.

— Ты американка, Фейс, девочка моя, — сказал отец, — и должна знать об этом.

Потом они перешли через улицу и осмотрели комнату, в которой умер Линкольн. Фейс глядела на кровать, где угасла его жизнь, и на глаза ее набежали слезы. До сих пор она видит перед собой полосатые обои той комнаты… полосатые обои, гравюру с картины Розы Бонер «Конская ярмарка» и благоговейное выражение на лице отца…

Она отмахнулась от этих воспоминаний и поспешила войти в полутемный и прохладный сводчатый коридор кирпичного дома — какая здесь благодать после сверкающего медным блеском жаркого солнца! Глаза ее не сразу приспособились к неяркому освещению, потом она разглядела, кто сидит за столом в приемной — это была Тельма Хилл, бойкая и хорошенькая негритянка, работавшая до войны младшим статистиком в одном из отделов Департамента, смежном с тем, где служила Фейс.

— Господи, Тельма! — воскликнула Фейс. — Как ты сюда попала?

Тельма засмеялась грудным, переливчатым смехом.

— Добрались и до меня, дружок!

— Ничего не понимаю, — с искренним недоумением сказала Фейс.

— Все очень просто. Сначала понизили мне квалификацию и перевели из специалистов в клерки, а потом выставили совсем. Тогда я попыталась перейти в другое ведомство. Ничего не вышло. Сколько ни мыкалась — работы нет. И вот я здесь. Работаю первый день, и уж никак не ожидала увидеть тебя. Неужели и ты… — прищурясь, она поглядела на Фейс. — Нет, не может быть!

Фейс почувствовала, что краснеет.

— Я хотела бы повидать Аба Стоуна. По… по личному делу.

— Угу, — пробормотала Тельма. — Сейчас скажу. — И скрылась за дверью в конце комнаты.

Где-то поблизости мерно, как робот, стучал мимеограф, в джазовом ритме трещали пишущие машинки. Трафареты и листовки, подумала Фейс, листовки и трафареты: образование ради вашего же блага. Тут же, на столике, лежали профсоюзные листовки, а к доске были приколоты кнопками воззвания, под которыми желающие могли ставить свою подпись. Фейс, будто выполняя важный долг, тотчас же сняла колпачок со своего вечного пера, внимательно прочла все воззвания и бесстрашно подписалась под каждым. И вздохнула. Можно не сомневаться, что рано или поздно фотокопии этих подписей спрячутся в укромные папки с надписью «секретно». Но эта мысль ее не испугала, — пожалуй, только вызвала слабое удивление, что будет потрачено столько времени, налоговых средств и человеческих сил, чтобы выследить подобные мелочи, кстати нисколько не противоречащие конституции…

Едва Фейс успела положить вечное перо в сумочку, как вернулась Тельма.

— Пожалуйста, — сказала она, мотнув головой через плечо, — он просит тебя войти.

Фейс втайне всегда робела перед Абом Стоуном, который вызывал в ней почти благоговейное чувство. Она питала смутное уважение ко всем, у кого хватало сил устоять против непреодолимой тяги к деньгам и прочному положению в обществе, — так относилась она и к профессорам, к талантливым деятелям Нового курса, к некоторым священникам, актерам, писателям и к профсоюзным лидерам нового типа.

Стоун, перебирая бумаги, нагнулся над столом. Он поднял глаза на Фейс, и на лице его медленно появилась улыбка. Аб Стоун, человек лет сорока, был невысокого роста, но казался крупным и солидным, и весь его облик производил впечатление спокойной уверенности. Черты его лица были простоваты и словно вылеплены наспех; никто не назвал бы его красивым. Но в этой грубоватой простоте было особое обаяние, значительность и сила. Рябинки на лице и шее придавали ему еще больше сходства с изваянием из камня. «Вот подходящая натура для скульптора Джо Дэвидсона», — подумала Фейс. И хотя Аб Стоун олицетворял собою профсоюз служащих — «белых воротничков», — его куда легче было представить себе в синей спецовке рабочего. Впрочем, быть может это потому, мелькнуло в голове у Фейс, что ей известна его биография, — он родом из Пенсильвании, из города сталелитейных заводов.

— Ну, что у вас стряслось, Фейс? — спросил он.

Его деловитый тон вернул ее с небес на землю.

— Меня вызывают в Комиссию по расследованию…

— И вас тоже? — перебил он. — Здорово они раскинули сети! — Он прищелкнул языком и потер правой рукой щеку, как бы проверяя, не пора ли бриться. Рука у него была широкая, сильная, с короткими пальцами. — Не думал я, что очередь дойдет и до вас.

— Я ничего не понимаю.

— Неужели? — не без удивления спросил Аб. — Впрочем, вы, вероятно, не в курсе этих дел. А вот я не пойму, почему они выбрали именно вас. В конце концов вы ведь не лидер профсоюзного движения, вы не произносили речей о гражданских правах, не выступали на защиту национальных меньшинств, не осуждали публично нашу внешнюю политику, вы не… да в чем же вы, черт возьми, провинились?..

— Ни в чем, — смиренно сказала Фейс.

— Плохо дело, — засмеялся Аб. — Если бы вы были виноваты, мы бы уж, конечно, вступились за вас.

— Очень жаль, — сказала Фейс с искренним огорчением, — но я ни в чем не виновата.

— Все равно, — продолжал он, — они рассчитывают на чем-то вас подловить, иначе вас не вызвали бы. Может, вы — красная?

Фейс вскинула на него изумленный взгляд, — шутит он, что ли? Но Аб был совершенно серьезен и ждал ответа.

— По-моему, все зависит от того, что вы под этим подразумеваете. — Она подумала о Тэчере и его суждениях на этот счет.

— А вы думаете, я подразумеваю нечто другое, чем они?

— Разумеется. — Ведь она знала, что и сам Аб давно уже взят на прицел.

— Ну, это слишком тонкая материя, лучше поговорим о другом. Вопрос в том, как теперь быть?

— Да, — встревоженно сказала Фейс, — именно. — Она взглянула на часы. Стрелки показывали половину второго. — Заседание будет завтра в одиннадцать часов, — дрогнувшим голосом добавила она.

— Ах ты боже мой, что же вы сразу не сказали! — всполошился Аб, прежнего его спокойствия как не бывало. — Позволят ли вам взять адвоката? Это будет открытое заседание или закрытое, секретное?