Красотка-еврейка - Понсон дю Террайль

— Проклятие! — крикнул Рене. — Да ты хочешь, видно, убить своего отца, несчастная?

Паола с недоумением взглянула на отца, слова которого казались ей совершенно непонятными. Рене сейчас же переменил тон и продолжал:

— Прости меня, милая девочка! Я кажусь тебе тираном-отцом, который жертвует счастьем своей дочери по непонятному капризу… А между тем Бог свидетель, что я страстно желал бы видеть тебя женой знатного дворянина, важной дамой, утопающей в довольстве и холе. Ведь ты прекрасна, Паола; кроме тебя, я никого не люблю на свете, и все-таки твое замужество невозможно!

— Но почему?

— Потому что в тот день, когда ты выйдешь замуж за дворянина, я умру! — Флорентинец привлек к себе дочь, посадил ее к себе на колени и спросил: — Веришь ли ты во влияние созвездий, в предсказания гадалок, в волхвование, осуществляемое путем наговоров и волшебных снадобий?

— Разумеется нет, — улыбаясь, ответила Паола. — Ведь я христианка!

— Я тоже христианин, — сказал Рене, — а все же верю в это… В юности я был уличным мальчишкой и зарабатывал свой хлеб разными мелкими поручениями. Спать мне приходилось где попало, прямо под открытым небом. И вот однажды мне пришлось столкнуться со старой цыганкой, которая в благодарность за какую— то мелкую услугу предсказала мне мою судьбу. Она сказала мне, что я буду обладать огромным состоянием, что я буду одновременно и купцом, и знатным барином, что масса людей будет трепетать предо мной. Но у меня будет дочь, и вот в тот момент, когда эта дочь выйдет замуж за дворянина, а я прекращу свою торговлю, я погибну трагической смертью. Теперь ты понимаешь, почему я не могу бросить торговлю и позволить тебе выйти замуж. Предсказание цыганки до сих пор оправдалось во всем, значит, оно оправдается и в этой части!

— Боже мой. Боже мой! — с отчаянием сказала Паола.

— Будет хныкать! — крикнул парфюмер, ставший снова грубым и резким. — Ступай, молись и ложись спать! Сказав это, Рене отправился по лестнице наверх.

Паола подбежала к двери уборной и хотела выпустить Ноэ, но в это время с улицы опять постучали. Это был Годольфин, вернувшийся с платьем Рене. Паола надеялась, что Годольфин поднимется наверх и отнесет платье хозяину, но Рене сам спустился вниз, надел новый камзол, пристегнул шпагу, взял шляпу и плащ и сказал Годольфину:

— Закрой ставни и ложись! На колокольне бьет уже десять часов!

Он ушел, а Годольфин пунктуально выполнил его приказание. Паола убежала к себе, заперла дверь своей комнаты на засов, опустила тяжелую портьеру и поспешила выпустить Ноэ из его тесного убежища.

— Уф! — сказал молодой человек переводя дух. — Как там душно! Однако, кажется, судьба не хочет, чтобы я так скоро расстался с вами!

— Боже мой, а завтра вернется отец… быть может, он придет еще сегодня ночью… Боже мой. Боже мой!

— Не беспокойтесь, — сказал Ноэ, — я выскочу из окна!

— Но вы расшибетесь насмерть!

— А не найдется ли у вас веревки?

— Ну конечно найдется! — с восторгом сказала Паола. — Там в лаборатории…— И быстро, словно вспугнутая козочка, она взбежала по лестнице и вернулась с веревкой.

— Веревка не очень толста, но кажется мне достаточно прочной, — сказал Ноэ. Паола открыла окно. Молодой человек привязал веревку за болт ставней и произнес:

— А теперь, когда все готово для моею бегства, давайте поговорим!

— Да нет же, — испуганно ответила она, — умоляю вас, спасайтесь скорее! Я боюсь… Разве вы не слышали, что говорил отец? Он страшно суеверен.

— Ну что же, — ответил Ноэ, обнимая и целуя девушку. — Будем любить друг друга втайне, и вы увидите, что ваш батюшка не почувствует себя хуже от этого!

— Но послушайте, месье…

— Ах так! — капризным тоном перебил ее Ноэ. — Ну, так я вам вот что скажу, сударыня: если вы не дадите мне слова, что мы снова увидимся, я выброшусь из окна и разобью себе голову о перила моста!

— Да вы с ума сошли! Это безумие!

— Пусть безумие, но я сделаю так, как говорю: даю вам честное слово!

— Но я не хочу…

— Так вы позволите мне завтра навестить вас?

— Но вы окончательно сходите с ума! Ведь Годольфин будет в лавке!

— Господи, раз я могу выйти через окно, то могу и войти тем же путем! Слушайте: завтра я принесу с собой шелковую лестницу. Когда я буду проезжать в лодке под мостом, вы кинете мне веревку, я привяжу к ее концу лестницу, вы втянете ее наверх, привяжете к окну, и я поднимусь к вам так же просто, словно по луврской парадной лестнице! Ну, согласны вы? Так вы еще колеблетесь? Ну, так я считаю до трех. Если вы за это время не дадите мне своего согласия, я приведу в исполнение угрозу! Раз… два…

— Остановитесь! — с ужасом крикнула Паола. — До завтра! Ноэ обнял молодую девушку, приник к ней долгим поцелуем, затем вскочил на окно, взялся за веревку и быстро спустился вниз. Достигнув конца веревки, он смело бросился в воду, на несколько секунд скрылся из глаз, затем снова вынырнул и спокойно поплыл к берегу.

— Бррр! — пробормотал он, вылезая на сушу и отряхиваясь. — Вода не очень— то тепла! И, сказав это, он бегом направился к гостинице, где его с нетерпением поджидал Генрих Наваррский.

Принц начинал уже беспокоиться, не случилось ли с Ноэ какого-нибудь несчастья, но в этот момент Амори появился в дверях. Сначала принц даже вскрикнул от радости, а затем не мог удержаться от смеха при виде приятеля, покрытого грязью и тиной.

— Откуда ты? Что с тобой случилось? — спросил он.

— Я купался в Сене. Вода холодна… бррр!

— Он тебя бросил в воду?

— Ну уж нет, черт возьми! Я сам избрал этот путь… Впрочем, разрешите мне сначала переодеться, а потом я расскажу вам все.

Ноэ ушел к себе в комнату переодеваться. Его переодевание заключалось в том, что он сбросил с себя мокрое платье и белье и закутался в одеяло. В этом живописном наряде он вернулся к своему царственному другу, который ждал его уже за накрытым к обеду столом. За едой он рассказал принцу все, что с ним случилось и что ему пришлось подслушать из своего убежища.

— Черт возьми! — сказал Генрих. — Не знаю, какое средство изобрел Пибрак для нашей безопасности, но если Рене действительно так суеверен, то я, кажется, и сам сумею предохранить нас от укуса этой ядовитой гадины!

— А именно?

— Я еще не выяснил себе этого вполне; потом расскажу. В этот момент в дверь постучали.

— Должно быть, это Рауль, — сказал Генрих. — Войдите! Но это был не Рауль, а тот самый юный приказчик, который утром проводил их к дому красотки-еврейки. При виде его Генрих почувствовал сильное сердцебиение.

Приказчик низко поклонился, подал принцу письмо, поклонился еще раз и ушел.