Как мы стали детективами после того как я умер - Дарья Юрьевна Малюкова

его, тут же выгнал на улицу пьяный отец.

– У меня нет сил бороться, – навзрыд прошептал мальчик. Мегуми не могла видеть его сломленным. Ей было больно. – Я не желал такую жизнь. Я не хочу возвращаться домой.

У девушки тоже больше нет сил жить. Жизнерадостность уже давно пропала.

Никто не мог сказать ей подсказать, что делать дальше.

Нет.

Даже этого не хочется.

Внезапно Мегуми вспоминает однажды увиденный мультфильм. На фоне хаоса это кажется полнейшей глупостью, пока она не вспоминает предпоследние несколько минут, которые дали ей просветление.

– Люди живут, чтобы спасти себя.

Воинственно завершив фразу, девушка копирует действия героини, смело приникая губами к влажной щеке.

Наверное, это всё детские грёзы. Внушения. Просто сумбурная сказка для романтичных девочек, чтобы они продолжали верить в чудо и первую любовь.

Но это помогает.

Им обоим.

Мегуми пытается поддержать, показать, что они вместе.

У них все получиться.

И она хочет, чтобы Ханако понял этот простой факт.

Он не один.

Слёзы больше не идут.

И кажется появились силы.

Друг встаёт, и они под одним зонтом, близко-близко, добредают до кафе. Благо, открыто и покупателей нет. Работница кофе приносит полотенце и Ханако убегает в туалет.

Когда парень заканчивает переодеваться, отдает баристе полотенце, садятся за стол и девушка заказывает два крепких кофе.

Мегуми смотрит на него, и что-то искристое рождается в груди, очень похожее на безграничную радость.

– Часто дожди стали идти.

– Ага.

***

Бесформенные тени ползут по доскам пола – мрачно-медные отблески догорающего дня, предвестники июньских сумерек.

Мегуми идёт к женскому туалету, но шаги её мелкие, неуверенные, робкие. Вчерашнее не отпускает: клокочет в груди вязкой обидой, давит, расползаясь, опутывая рёбра словно вьюнок, и кажется, что это таится в каждом зеркале, в каждом блестящем изгибе и грани, где можно хотя бы мельком поймать собственное отражение.

Кажется, что знакомые силуэты, искажённые темным дымом, подделки – смеющиеся и кривящие рты, сыплющие страхами, облечёнными в злые слова, всё ещё преследуют её. Ханако тоже был среди них, и смотрел на неё с презрением.

И сейчас ей просто необходимо убедиться, что там был всего лишь ненастоящий кошмар.

Мегуми замирает перед дверью на несколько мгновений.

Собирается с мыслями, чтобы не сбежать сразу же и шагает внутрь. Туалетная комната выглядит неизменной – красные оттенки стен и кабинок, витражное стекло, сквозь которое солнечный свет причудливо ложится на кафель, – и девушка немного успокаивается, делает новый шаг, третий, четвёртый, ещё и ещё, на всякий случай держась подальше от мутного прямоугольника зеркала над раковинами. Прижимает руку к груди – а сердце-то всё равно что пташка в силках. И так каждый раз, когда ей необходимо побыть рядом с Ханако, поговорить с ним.

Но Ханако не встречает прямо с порога, не слышно его тихого смеха.

Нет его силуэта на подоконнике, и это приводит в ещё больший ужас.

Это кошмар.

Это всего лишь сон.

Но ещё хуже было услышать слова презрения от матери с утра.

Как же Мегуми ненавидела это чувство.

Чувство отвращения к себе.

Иногда девушке было противно смотреть на свое отражение в зеркале.

– Ох, мама лучше бы ты молчала, – пробормотала Мегуми.

***

Мегуми растерянно моргает, кладёт ладонь на дверцу кабинета, и на кончике языка почти рождается чужое имя, как тонкий мелодичный звон неожиданно разбивает тишину на осколки.

На своей парте в классе девушка нашла записку от друга.

«Приходи в класс изобразительного искусства. Я буду ждать тебя там с подарком»

И девушка могла, только лишь гадать, что такого придумал друг. Радовало, только то что девушка пришла в школу раньше и уроки начнутся не скоро.

Она поднимает голову и замечает, что окно чуть приоткрыто, а на раме болтается круглый фурин. На его стеклянных боках красуются золотые бабочки и вишнёвые цветы.

Пыльный ветер рвёт бумажный листок – узкую полоску с надписью, привязанную к колокольчику, и звон снова рассыпается в воздухе, будто горсть жемчужин.

Она всматривается в слегка небрежные иероглифы:

«Новая любовь.

Сквозь шрамы от жизни

На нежной коже

Пробивается робко

Разноцветные крылья»

Щеки становятся красными от этих строк.

Изящество и одухотворенность.

Мегуми машинально повторяет их про себя шёпотом. Ещё один порыв ветра вдруг с силой толкает створку окна, прокручивает колокольчик, который запутывается в её волосах.

Она жмурится, заправляет светлую прядку за ухо, когда тень на полу обретает чёткие очертания, и голос, вкрадчивый мальчишеский голос, от которого по венам разбегается кровь, говорит:

– Привет, Мегуми.

– Привет, Ханако-кун.

Он расслабленно сидит, согнув одну ногу и положив ладонь на колено. Чуть лукавое выражение лица и след мягкой улыбки делают его бессовестно открытым и притягательным.

Будто обнажают и без того нагую душу.

С ним таким просто хочется побыть рядом, без всяких загадок, недомолвок и происшествий. Мегуми отворачивается и стискивает пальцами школьную форму.

Ей нужно спросить.

Необходимо сказать

Но Ханако опережает её.

– Что такое? Ты чем-то встревожена? – он склоняет голову на бок, и его зеленые глаза удивлённо смотрят на подругу.

– Я, – говорит с трудом одноклассница. – Да. Я хочу знать, считаешь ли ты меня отвратительной, уродливой и надоедливой?

Ханако замирает, стучит пальцами по столу.

Молчание.

Слишком долгое молчание.

Она знает, что не должна это говорить.

Она знает, что мама неправа.

Она знает, что она такая же, как и все остальные подростки.

Но обида обжигающей волной плескается внутри, будто море и Мегуми чувствует, как горький и горячий комок встаёт в горле.

Она должна сказать об этом хоть кому ни будь, чтобы сомнения и ненависти к себе, пропали.

Она должна сказать это.

Неловкость затягивается до неприличной паузы.

Ветер, опять ворвавшийся в окно, уносит тяжелую атмосферу в кабинете и Ханако наконец тихо произносит:

– Подойди ближе и взгляни на меня.

Просьба пропитана усталостью, извиняющейся нежностью и тает на губах сладкой конфетной крошкой.

Мегуми дрожит, но не от ветра, дующего из окна, а от отвращения к самой себе.

Но сопротивляться нет желания, и подчиняется.

Она сказала Ханако об этом.

Время утрачено.

Парень протягивает ладонь и еле ощутимо щёлкает по лбу.

– Глупышка. Опять, что-то в доме произошло? Забудь про все, что слышала от отца или от матери.

– Но! – она кусает губы, бормочет что-то ещё, запоздало понимая, что глаза всё-таки слезятся.

Отвратительно.

Как же она ненавидела слезы.

Ханако качает головой.

– Ты. Слишком. Много. Думаешь, – и прикладывает руку к её губам. – Ты не отвратительная, не уродливая и не надоедливая. Или что ты ещё могла слышать? Это не важно!