А вместо сердца пламенный мотор (сборник) - Дмитрий Иванов

Однажды кто-то из любопытных лётчиков с рейсового АН-24 подошёл к столику печорского экипажа, на котором в графинчике, замаскированный под легальную водку, стоял местный самогон.

– Вы что, ребята? Как можно пить… здесь? И вам к семи вылетать? Да вы с ума сошли! Стартовый медпункт вас же не выпустит… – командир АН-24 кипел от негодования, непонимания и, бог знает, ещё от чего.

– А нас на трезвянку вообще к вылетам не допускают, – грустно пошутил Михайлов.

– Так вы куда барражируете?

– Мы вертолётчики. В Чернобыле работаем, слыхали про АЭС?

По залу быстро распространился слух, что добровольцам-«смертникам» из Чернобыля ЗАПРЕЩЕНО вылетать на АЭС трезвыми. Впоследствии из Печоры на ликвидации аварии работало ещё два экипажа, в июле и августе того же 1986-го года. Но на них «наркомовская норма» больше не распространялась. Видно, радиация радиацией, а партийная дисциплина превыше всего. Кто-то успел сдать «красивое радиационное застолье». Не иначе…

Как я уже замечал, работа печорского экипажа заключалась в тушении пожаров в брошенных деревнях (самовозгорание чаще всего, но бывало, что и мародеров спугивали). Огнеборческие работы производили специальным устройством ВСУ-2, вместимостью две тонны, прикреплённым на подвеске. Набор воды проводился в режиме «висения» из окрестных водоёмов. Для тушения и заправки ВСУ старались в девятикилометровую зону не залетать. Там военные вертолёты, защищённые специальным образом, работали.

И вообще, Слава старался не подсаживаться и тем более не садиться с выключением двигателей там, где имелся риск попасть в зону возможного выброса радиоактивных элементов. Поясню для несведущих, что подсаживается вертолёт, когда двигатели не выключаются полностью, а молотят на средних оборотах. Хотя колёсами машина земли касается, но аппарат готов взлететь в любой момент.

Итак, Михайлов предпочитал не сажать машину, но всё же иногда это делать приходилось – когда экипаж сталкивался с нестандартными ситуациями. Как правило, подобные обстоятельства были связаны чаще всего с неполадками заборного механизма ВСУ-2. Подвеску в этом случае приходилось сбрасывать, сажать вертолёт рядом с пожарным механизмом и производить устранение неисправности силами экипажа. Первый раз подсели рядом с рыбаком. Откуда он здесь взялся, если людей давно эвакуировали, непонятно.

Рыбак, весёлый мужичок лет сорока с хвостиком, подбежал к тарахтящему вертолёту и попросил закурить. Оказалось, что он живёт один в брошенной деревушке. По социальному происхождению – из бомжей. Уехать в другое место Киевской области не захотел.

– А что мне там делать, – спрашивал мужик риторически, – если у меня даже паспорта нет… Опять по КНС-кам мыкаться зимой и с пьянотиками за тёплое место драться? Нет уж, увольте! А здесь мне теперь хорошо. Хозяин деревни, можно сказать, не кривя душой. Ближайшие соседи, старик со старухой, живут в четырёх верстах от меня. Рыбы в реке полно, главное – не лениться. В огороде овощи, в сельпо мешков десять муки обнаружил. На мой век хватит. Не жизнь, в общем, а мечта. Одно плохо, сигареты приходится экономить. Мало их у меня. Ну, да, ничего. Схожу по соседним деревням, может, найду чего.

В заключение беседы мужик принялся было угощать экипаж, подаривший ему три пачки «Опала», свежей, только что пойманной, рыбой. Но Михайлов брать не рискнул. У рыбы из Припяти глаза были подёрнуты белой плёнкой, как у той, что в уху бросили, за минуту до её полной готовности.

На пятый день по рулёжке Чернобыльского военного аэродрома примчалась какая-то специальная команда и установила под сиденья экипажу свинцовые пластины. В ответ на дружеское «спасибо», военные буркнули что-то неразборчивое в ответ и поспешили уехать в сторону Киева. Именно в этот день пришлось Михайлову со товарищи впервые (и в единственный раз) попасть в запретную 9-ти километровую зону. Строп на ВСУ-2 так запутался, что сбросить его было необходимо немедленно, во избежание аварийной ситуации. Сбросили и приступили к снижению. Было это километрах в восьми от реактора, судя по штурманской карте.

Ещё сверху Слава заметил около двух десятков человек, бегущих к спускающемуся с небес вертолёту. Бортмеханик с летнабом (лётчиком-наблюдателем) помчались к сброшенной подвеске, а Михайлову со вторым пилотом выпала честь встречать делегацию молодых людей в возрастном диапазоне от восемнадцати до двадцати пяти лет. Одеты они были в обычную домашнюю одежду. В основном – джинсы и футболки, на ногах кроссовки.

– Дяденьки, что нам делать? – обратились они к экипажу. – Скоро две недели будет, как мы сидим в полной боевой готовности. Когда нам дело найдут? Вы уж там про нас скажите! Напомните в штабе, что мы готовы на всё….

Оказалось, что эти парни и девушки (!) добровольцы-ликвидаторы из Чернобыля по линии военкомата. Свезли их в сельский клуб неподалёку от Припяти, где и бросили, предоставив самим себе. Перед отъездом, правда, всё позакрывали. Окна, двери, чтобы радиоактивная пыль не так интенсивно внутрь проникала. Запретили из помещения выходить. Кормили, поили три раза в день. Пищу на БТРе привозили. А по утрам ещё и врачей доставляли. В защитных костюмах и специальных масках, какие вы, наверное, видели в фильмах Голливуда о распространении всяческой заразы из загашников Пандоры.

Врачи брали кровь и мочу на анализы, измеряли давление и что-то ещё непонятное странным дребезжащим прибором. Ничего вам такое отношение державы к своим подданным не напоминает? Славе Михайлову напомнило, хотя по возрасту он просто не мог видеть специальных фашистских лагерей, где исследования медицинские проводились. Хотя я на фашистов даже наговариваю, они же военнопленных для этих целей использовали. А наша разудалая держава, так ловко избавившаяся от сталинского наследия, своих добровольцев пользовала втёмную.

Смертники эти ребята, одним словом, как подопытные кролики. Или вроде того. Никому, собственно, они в качестве рабочей силы нужны не были. Тут серьёзный эксперимент на выживаемость в случае ядерного удара, не какое-нибудь маханье лопатами или ломами. А что вы хотели – сами же ребятишки изъявили желание оказать помощь в ликвидации… Тут же не только вопрос об устранении последствий стоит. Бери выше – престиж державы на кону и, самое главное, возможность в мирных условиях выяснить потенциал человеческого организма при воздействии на него радиации.

Экипаж был просто в шоке от наивности молодых людей. Слава сказал:

– Бегите отсюда, как можно быстрее… хлопцы! Пока ещё не поздно…

Не думаю, что все из них, этих отчаянных добровольцев, последовали совету командира печорской «вертушки». Тогда ещё слово «патриотизм» и «самопожертвование» означали то, что должны были означать, а не виртуальный изыск позёрствующих журналистов и депутатов Государевой Думы всех мастей, со всех волостей.

Что ещё запомнилось Михайлову из той ликвидаторской жизни? Немногое. Пятнадцать дней работы с утра до вечера. Какие тут могут быть впечатления? В Киев выбрались всем экипажем всего один раз. Ночёвки в гостинице УТО аэропорта Жуляны не в счёт. Славу поразила пустынность улиц и практически полное отсутствие детей. Но в магазинах с вино-водочным ассортиментом очереди не переводились. Что это, пережиток догорбачёвской эпохи или попытка обновить заражённую кровь? Оставим этот вопрос без ответа и снова вернёмся к операции по ликвидации.

За две недели работы в зоне отчуждения Слава наблюдал более шести-семи, так называемых, выбросов радиоактивных ингредиентов в атмосферу, после которых образовывались графитовые концентрические окружности с центром на пуповине взбрыкнувшего реактора. Как циркулем их проводили, настолько идеально выверены были чёрные полосы. Однажды экипажу из Печоры объявили перед вылетом: «Реактор заработал». В результате – день простоя. Тогда-то и удалось прогуляться по Крещатику.

Под вечер всё же полетели. И видимо, напрасно. Выбросы продолжались.

– Вы видите впереди оранжевое облако? – надрывалась УКВ-связь на борту МИ-8.

– Наблюдаем.

– Сворачивайте, на хрен, а то сгорите заживо, даже не почувствуете!

Михайлов тогда не понял, о чём идёт речь. Просто пыльное облако розового оттенка двигалось навстречу его вертолёту, и всё. А ведь могла бы получиться, так называемая, «смерть под лучом»…

Хотя нет, простите. Что-то я сильно загнул. «Смерть под лучом» – это в истории «мирного атома» встречалась всего два раза: на той же Чернобыльской АЭС… в рядах пожарников, которые спасли половину Европы… честь им и хвала…. И немного раньше на субмарине К-171… Спокойно, господа голосистые ястребы войны. Перечисленные мною факты общеизвестны всему миру. Теперь их никто не замалчивает.

А между тем, Пентагон, прокалывающийся не однажды, продолжает хранить скромную мину девственно чистого, в радиационном смысле департамента. Боже, храни Президента страны, которая считает себя непогрешимой в любых случаях. Потому, наверное, и заготовил несколько миллионов пластиковых гробов в пустынных охраняемых местах: забота о погребении оппонентов власти – высшее проявление демократии, как я понимаю.