Там внизу, или Бездна - Жорис-Карл Гюисманс

Скрывшись после того из виду, он недолго играл в прятки, скоро показывался опять и, более крошечный, чем ранее, восходил с посохом в руке, с мешком за спиной на гору, устремляясь к недостроенному странному собору.

Картина эта принадлежала кисти неизвестного художника, голландца, усвоившего некоторые краски и приемы итальянских мастеров, быть может, даже путешествовавшего по Италии.

В спальне стояли большая кровать, пузатый комод, стулья. На камине старинные часы и медные подсвечники. На стене хорошая копия одной из картин Боттичелли Берлинского музея: Мадонна, скорбящая, печальная и вместе с тем земная, сильная, ее окружали томные юноши, изображавшие ангелов, они держали в руках восковые витые свечи – задорные отроки с длинными кудрями в уборе из цветов, опасные пажи, умиравшие от вожделения... И возле Девы благоухающий младенец Иисус.

Далее рисунок Брейгеля, гравированный Куком: «Девы разумные и девы безрассудные». Небольшая гравюра, посредине перерезанная винтообразным облаком, у краев которого два ангела с засученными рукавами трубили, надувшись, в трубы, а третий ангел, в беспечном одеянии, обнажавшем пупок, ангел необычный и священно важный, рея на самом облаке, развертывал свиток, на котором начертано было евангельское изречение: «Ессе sponsus venit , exite obviam ei» .

Под облаком по одну сторону сидели с зажженными светильниками девы разумные – добродетельные фламандки, – наматывая льняную пряжу, и, распевая духовные песнопения, вертели прялки. По другую – четыре девы безрассудные возле догоревших светилен плясали в общем веселье в хороводе на лугу, а пятая играла на свирели и отбивала такт ногой. Над облаком пять дев разумных поднимались преображенные, нагие и прекрасные, воздымая горящие светильники к готическому храму, куда открывал им доступ Христос, тогда как тщетно стучались в запертые врата девы безрассудные, также нагие, в прозрачных покровах и держали усталыми руками угасшие светильники.

Дюрталь любил эту старую гравюру, полную девственной наивности первых мастеров, благоухавшую интимной нежностью сцен над и под облаком. Ему казалось, что в ней до известной степени сочеталось в едином рисунке искусство очищенного Остада с творчеством Тьери Бу.

Поджидая, пока накалится печка, в которой уголь трещал и шипел, как жаркое на сковороде, он подсел к письменному столу и начал разбираться в своих бумагах.

Мы подошли теперь к той полосе жизни Жиль де Рэ, когда маршал принимается за разгадку великой задачи, думал Дюрталь, свертывая папиросу. Нетрудно вообразить, что мог он познать тогда о превращении металлов в золото, за век до его рождения достигло значительной высоты развитие алхимии. Алхимики изучали творения Альберта Великого, Арно де Вилленэва, Реймонда Луллия. Распространены были рукописи Никола Фламеля. Несомненно, что Жиль, бредивший необычными фолиантами и редкостями, приобрел эти сочинения. Не забудем, что в то время действовали еще эдикт Карла V, под страхом заточения и повешения запрещавший занятия магией, и булла, изданная папой Иоанном XXII против алхимиков, «Spondent pariter, quas non exhibent». Творения магов были под запретом и, следовательно, желанны. Жиль, наверное, долгое время изучал их, но, конечно, не понимал!

Книги эти в общем представляли собой невероятнейшую путаницу, туманнейший лабиринт. Изобиловали аллегориями, смешными, темными метафорами, бессвязными символами, запутанными параболами, загадками, испещрены были числами! С одной из своих библиотечных полок Дюрталь достал рукопись, казавшуюся ему образцом подобных произведений. Это было творение Аш-Мезарефа, книга Авраама-еврея и Никола Фламеля, восстановленная, переведенная и изъясненная Элифасом Леви.

Рукописью его ссудил де Герми, нашедший ее однажды среди бумажного хлама. Здесь внутри, размышлял он, сокрыт своего рода ключ философского камня, рецепт великого эликсира жизни и юности. Образы довольно загадочны, подумал он, перелистывая рисунки, сделанные пером, расцвеченные красками. Один из них изображал сосуд, внутри которого зеленый лев наклонился к полумесяцу. Под сосудом надпись «Химическая свадьба». В других фиалах нарисованы были голуби, то устремлявшиеся к горлышку, то клевавшие человеческую голову, толкая ее на дно в жидкость или черную, или вскипевшую золотисто-алыми завитками, или белую с черными крапинками. В глубине виднелась лягушка, иногда ее заменяла звезда, а жидкость казалась то туманно-молочной, то вспыхивала воздушно-огненными языками.

Объясняя по мере разумения смысл этих пернатых символов, Эли фас Леви пытался раскрыть славную формулу великого учителя и излагал рассуждения других его творений, в которых тот торжественно обещал посвятить в древние утраченные тайны и умолкал в решительный миг, важно объявляя, что погибнет, если разоблачит таинства столь грозные.

Бредни эти, усвоенные жалкими оккультистами современности, помогают всему этому люду скрывать свое полное невежество. Вопрос решается в сущности просто, подумал Дюрталь, закрыв рукопись Николая Фламеля.

Философы, алхимики открыли – и после долгих издевательств современная наука признала их правоту, – что металлы суть тела сложные и что составные их части тождественны. Они отличаются между собой лишь различными сочетаниями своих составов и, следовательно, можно, найдя ключ видоизменению этих сочетаний, перевоплощать одно тело в другое, превращать, например, меркурий в серебро или свинец в золото.

Этот чудодейственный ключ назывался философским камнем, меркурием. Речь шла не об общеизвестном меркурий – нет! В нем алхимики видели недозрелый зародыш металла, – но о меркурий философском, носившем также название зеленого льва, змия, млека Девы, воды жизни. Никогда никем не была раскрыта тайна этого меркурия, этого камня мудрых. Разгадки ее тщетно домогались средневековье и Ренессанс, все века, не исключая нашего.

В чем только не искали ее, думал Дюрталь, перебирая свои заметки: в мышьяке, в обычном меркурий, в олове. В осадках купороса, серы и селитры. В соках пролески, чистотела, портулака. В животе жабы, в человеческой моче, в месячных очищениях и молоке женщин!

Несомненно, что Жиль де Рэ устал от своих бесплодных поисков. Не по силам были эти исследования ему одному в Тиффоже без помощи посвященных. В то время средоточием алхимии был во Франции Париж, где алхимики собирались под сводами Собора Богоматери и изучали иероглифы склепа Невинных и портал храма святого Иакова, на котором начертал перед смертью Николай Фламель кабалистические символы, изъяснявшие тайну драгоценного камня.

Из страха попасть в руки англичан, войска которых тогда бродили по дорогам, маршал не поехал в Париж. Он избрал путь более простой. Пригласил к себе знаменитейших магов юга и с большими издержками перевез их в Тиффож.

Из дошедших до нас документов мы узнаем, что он сооружает горн для опытов – химическую печь, покупает пеликанов, реторты, колбы. В одном из крыльев замка устраивает лабораторию и затворяется в ней с Антонием Палернским, Франциском Ломбардом, Иоанном Малым – ювелиром из Парижа. Денно и нощно кипит работа по разрешению великой задачи.

Все безуспешно. После тщетных опытов названные алхимики исчезают, и в Тиффоже начинается невероятное столпотворение магов и посвященных. Они стекаются со всех концов Бретани, из Пуату, Мэна, появляются иногда одни, а иногда в сопровождении шарлатанов и кудесников. Кузены и друзья маршала Жиль де Силле и Роджер де Бриквиль рыщут за дичью по окрестностям, а один из его капелланов Эвстахий Бланше уезжает в Италию, которая кишит в то время магами.

В ожидании Жиль де Рэ, не падая духом, продолжает напрасные исследования и наконец убеждается, что маги, безусловно, правы, что никакое открытие невозможно без помощи сатаны.

Однажды ночью он с неким Иоанном де Ла Ривьером, волшебником, прибывшим из Пуатье, идет в лес, смежный с замком Тиффож.

Со своими слугами Анри и Пуату он остается на опушке леса, тогда как волшебник уходит вглубь. Ночь душна и темна. Напряженно вглядывается Жиль во тьму, вслушивается в давящий покой немых нив. Устрашенные спутники его прижимаются один к другому, дрожат, перешептываются при легчайшем дуновении ветра. Вдруг раздается вопль страха. Нерешительно, ощупью идут они во тьме и видят Ла Ривьера, озаренного мерцающим светом, изможденного, трепещущего, угрюмого, а возле него фонарь. Сдавленным голосом рассказывает он, что дьявол явился под видом леопарда, но прошел мимо него, ничего не сказав и даже на него не взглянув.

На следующее утро волшебник скрывается, и вместо него является другой посланец, от имени Дю Мениля он требует, чтобы Жиль скрепил собственной кровью грамоту, в которой должен обещать отдать дьяволу все, что тот пожелает, «кроме жизни своей и души!». Но сатана опять не появился, хотя, чтобы помочь колдовству, Жиль разрешил в праздник Всех Святых отслужить в своей капелле обедню Осужденных.