Она и он - Жорж Санд

Она провожала его глазами по склону утеса, пока он не вошел в густую тень оврага. Теперь она не видела его и удивилась, почему он так долго не появляется на склоне другого холма. Она испугалась: вдруг там была пропасть и он упал в нее? Ее взгляд напрасно вопрошал глубину заросшего травой оврага, усеянного большими темными валунами. Она уже хотела встать и попытаться позвать его, когда до нее донесся крик невыразимого отчаяния, такой хриплый, страшный и безнадежный, что волосы поднялись у нее на голове.

Она стрелой помчалась в том направлении, откуда донесся его голос. Если бы там в самом деле была пропасть, Тереза, не раздумывая, бросилась бы в нее, но это был только крутой откос. Спускаясь, она несколько раз поскользнулась и разорвала себе платье о кусты. Ничто не остановило ее; сама не зная как, она прибежала к Лорану; он стоял, устремив перед собой дикий взгляд и дрожа с ног до головы.

— Ах, вот и ты, — сказал он, схватив ее за руку. — Как хорошо, что ты пришла! Иначе бы мне конец!

И, как Дон Жуан после ответа статуи, он добавил резко и отрывисто:

— Уйдем отсюда!

Он увлек ее с собой на дорогу, шагая наудачу и не отдавая себе отчета в том, что с ним произошло.

Прошло четверть часа, прежде чем он наконец пришел в себя, и они сели на просеке. Они сами не знали, где находились: повсюду виднелись плоские скалы, похожие на могилы; между ними росли кусты можжевельника, которые ночью можно было принять за кипарисы.

— Боже мой! — сказал вдруг Лоран. — Мы на кладбище? Зачем ты привела меня сюда?

— Это просто дикая пустошь, — ответила она. — Мы сегодня проезжали много таких мест. Если тебе здесь не нравится, не будем тут останавливаться, вернемся под деревья.

— Нет, останемся здесь, — возразил он. — Если случай или судьба внушают мне эти мысли о смерти, лучше смело отдаться им и исчерпать весь их ужас. В этом есть своя прелесть, как и во всем остальном, не правда ли, Тереза? Все, что способно сильно поразить воображение, доставляет нам более или менее острое удовольствие. Когда с эшафота должна упасть голова, толпа идет смотреть на такое зрелище, и это вполне естественно. Нам недостаточно одних только сладких волнений; нам нужны и потрясения, чтобы мы могли изведать жизнь во всей ее силе.

Так бессвязно он говорил в течение нескольких минут. Тереза не смела расспрашивать его и старалась его развлечь; она прекрасно поняла, что у него только что был приступ болезненного бреда. Наконец, немного успокоившись, он захотел и нашел в себе силы рассказать, что с ним произошло.

У него была галлюцинация. Он лежал на траве в овраге, и вдруг в голове у него помутилось. Он слышал эхо, но не слышал песни, и эхо повторяло все тот же непристойный припев. Потом, когда он приподнялся, чтобы отдать себе отчет в этом явлении, он увидел, как перед ним по вереску бежит человек, бледный, в разорванной одежде, с развевающимися по ветру волосами.

— Я так хорошо его видел, — сказал он, — что у меня хватило времени подумать, что это запоздалый прохожий, которого подкараулили воры и теперь гонятся за ним; я даже стал искать свою трость, готовый бежать ему на помощь; но трость затерялась где-то в траве, а этот человек все приближался. Когда он был уже совсем близко, я увидел, что он пьян и никто его не преследует. Он прошел, бросив на меня бессмысленный, отвратительный взгляд и скорчив уродливую гримасу ненависти и презрения. Тогда мне стало страшно, я ничком упал на землю — потому что этот человек… был я!

Да, это был мой призрак, Тереза! Не пугайся, не думай, что я обезумел, это было видение. Я хорошо это осознал, когда очнулся и понял, что я один и кругом темнота. В таком мраке я не мог бы различить черты человеческого лица, это лицо я видел только в своем воображении, но как четко я видел его, какое оно было страшное, отталкивающее! Это был я, но на двадцать лет старше, с ввалившимися от разврата или болезни щеками, с блуждающим взором, с обвисшими губами, и, несмотря на всю эту притупленность моего существа, в этом призраке еще оставалась сила, чтобы оскорблять меня и бросать вызов моему теперешнему «я». Тогда я сказал себе: «О боже мой! Неужели в зрелом возрасте я буду таким?.. Сегодня на меня нахлынули воспоминания о моем пагубном прошлом, и я невольно высказал их: значит, во мне еще живет тот прежний человек, от которого я уже считал себя свободным? Призрак разврата не хочет отпустить свою добычу, и даже в объятиях Терезы он будет издеваться надо мной и кричать мне: «Слишком поздно!»

Тогда я встал, чтобы пойти к тебе, моя бедная Тереза. Я хотел просить у тебя прощения за свою жалкую слабость и умолять, чтобы ты защитила меня; но не знаю, в течение скольких минут или веков я стал бы кружиться на месте, не в силах идти вперед, если бы ты наконец не пришла. Я тебя тотчас же узнал, Тереза, я не испугался тебя, и мне сразу стало легко.

Из слов Лорана трудно было понять, рассказывал ли он действительно пережитое им, или в мозгу его перемешались образы, возникшие из его горьких мыслей, и картина, увиденная в полусне. Однако он поклялся Терезе, что не уснул на траве и все время отдавал себе отчет в том, где он находится и сколько прошло времени. Этого Тереза тоже не могла определить. Она не знала, куда он скрылся, и время для нее тянулось бесконечно.

Она спросила его, страдал ли он прежде такими галлюцинациями.

— Да, когда бывал пьян, — ответил он, — но вот уже две недели с тех пор, как ты принадлежишь мне, я бываю пьян только любовью.

— Две недели! — с удивлением сказала Тереза.

— Нет, меньше, — возразил он, — не придирайся к датам: ты ведь видишь, я еще не совсем в себе. Пойдем, это мне поможет.

— Но тебе нужно отдохнуть: надо подумать, как добраться до гостиницы.

— А разве мы не туда идем?

— Мы идем не в ту сторону; то место, куда мы приехали, остается позади.

— Ты хочешь, чтобы я опять прошел мимо этой проклятой скалы?

— Нет, пойдем правее.

— Но нам надо в прямо противоположную сторону.

Тереза настаивала, она не ошибалась. Лоран упрямился, даже рассердился и начал говорить раздраженным тоном, как будто тут было из-за чего ссориться. Тереза уступила и пошла с ним туда, куда он хотел. Она чувствовала себя совсем разбитой от волнения и грусти. Лоран только что говорил с ней тоном, который она никогда не позволяла себе с Катрин, даже когда старушка выводила ее из терпения. Она простила ему это, потому что видела, что он болен, но его мучительное возбуждение тем более пугало ее.

Из-за упрямства Лорана они заблудились в лесу, бродили четыре часа и вернулись только на рассвете. Ходить в лесу по мелкому песку, в котором тонет нога, очень утомительно. Тереза выбилась из сил, Лорану же быстрая ходьба только помогала прийти в себя; он и не думал замедлять шагов, чтобы дать ей отдохнуть.

Он шел впереди, все утверждая, что найдет правильный путь, время от времени спрашивая ее, не устала ли она, и не догадываясь, что она отвечала «нет» только для того, чтобы он не мучился раскаянием, — ведь он один был виноват во всех их злоключениях.

На следующий день Лоран уже не вспоминал о том, что произошло накануне. Правда, этот странный приступ жестоко потряс его, однако таково уж свойство нервных натур: они выздоравливают как по волшебству. Тереза потом даже заметила, что на другой день после таких мучительных испытаний чувствовала себя разбитой, а у него, казалось, появились новые силы.

Она не сомкнула глаз, боясь, что он серьезно заболеет, но он принял ванну и был расположен совершить новую прогулку. Казалось, он забыл, как прошлая бессонная ночь испортила их медовый месяц. Печальное впечатление быстро изгладилось и у Терезы. Вернувшись в Париж, она решила, что между ними ничего не изменилось; но в тот же вечер Лорану вздумалось нарисовать карикатуру на Терезу и на себя, изобразить, как оба бродят при луне в лесу, он — с растерянным и отсутствующим видом, она — в порванном платье, разбитая усталостью. Художники так привыкли рисовать шаржи друг на друга, что Тереза забавлялась, глядя на карикатуру, но хотя она тоже рисовала с легкостью и остротой, она ни за что на свете не стала бы делать карикатуры на Лорана и огорчилась, когда увидела, что он в комическом виде изображает эту ночную сцену, столь для нее мучительную. Ей казалось, что существует такая душевная боль, над которой никогда нельзя смеяться.

Лоран, вместо того чтобы понять ее, стал еще больше иронизировать над их приключением. Он подписал под своим изображением: «Потерянный в лесу и во мнении своей возлюбленной», а под изображением Терезы: «С сердцем, таким же растерзанным, как и платье». Он назвал свой рисунок: «Медовый месяц на кладбище». Тереза заставила себя улыбнуться; она похвалила рисунок, — несмотря на его шутовской характер, в нем чувствовалась рука мастера, — и ничего не сказала о неудачном выборе сюжета. Она поступила неразумно: лучше бы она с самого начала потребовала от Лорана, чтобы шутки его не резвились где попало в грубых сапогах. Она позволила наступать себе на ноги, потому что боялась, чтобы он опять не заболел и чтобы его мрачный юмор не сменился бредом.