Психология социальных явлений - Андрей Юревич

Хорошо известны и другие проявления избыточной свободы: «Достаточно вспомнить, чем обернулось на практике поспешное применение, казалось бы, бесспорного демократического принципа – что не запрещено, то можно – в условиях, когда в обществе не были установлены соответствующие демократическим нормам моральные и правовые запреты, без которых произвол и безнаказанность расцветают пышным цветом. Отсюда и „мирно почившие“ финансовые пирамиды, и баснословные состояния, нажитые „честным“ путем, и громкая, но безрезультатная война компроматов в средствах массовой информации и т. п.» (Чумаков, 1998, с. 205).

Распространившееся в начале реформ псевдолиберальное[24], основанное на «доктрине вульгарного либерализма» (Глазьев, 2008, с. 417), понимание свободы как несоблюдения любых правил и запретов[25], как разнузданности и безответственности, было охотно усвоено многими нашими согражданами. «Неолиберальная рыночная экономика граничит с оправданием аморальной вседозволенности», – пишет О. Т. Богомолов (Богомолов, 2008а, с. 368). А. С. Ципко отмечает, что «наши обвальные реформы убили тот внутренний страх, то чувство внутреннего самоконтроля, на котором держится современная цивилизация» (Ципко, 2008, с. 89). В результате идея свободы оказалась трансформированной в культ развязности и вседозволенности.

Упразднение социальных институтов морального контроля, в роли которых в советском обществе выступали партийная и комсомольская организации, товарищеские суды, народный контроль и т. д., при всех их общеизвестных недостатках выполнявшие очень важную социальную функцию, привело к тому, что «миллионы людей оказались предоставлены сами себе» (Ципко, 2008, с. 117). Известно, что в условиях отсутствия культуры внутреннего самоконтроля упразднение институтов контроля внешнего может привести к полной бесконтрольности над худшими сторонами человеческой натуры. Избыток свободы неизбежно губит любую цивилизацию, разрушая ее основы, ведь цивилизация возникла в тот самый момент, когда первобытный человек впервые сказал себе «нет», проявив способность подчинять стихию инстинктов голосу разума, а цивилизованность можно определить как накладывание человеком внутренних ограничений на свою свободу. Губителен он и для государств, и для населяющих их народов и отношений между ними. Достаточно вспомнить печально известный призыв «Берите столько суверенитета, сколько сможете», а вслед за ним – разрушение нашей страны, кровопролитные войны, терроризм и другие страшные последствия. По данным Е. Маллера, такие результаты злоупотребления экономическими свободами, как запредельные значения децильного индекса, массовая бедность и т. д., неизбежно порождают «откат» от демократии, выражающийся в ограничении свобод политических (Muller, 1995).

Избыток свободы и ее нецивилизованное понимание сформировали в нашей стране и новый тип личности, обозначаемый психологами как «развязно-агрессивный» (Ениколопов, 2006; и др.), хотя эту характеристику можно дополнить и другими эпитетами. Основными чертами данного типа поведения являются демонстративные грубость, наглость, агрессия, «принципиальная беспринципность», презрение к общепринятым социальным нормам, в первую очередь – к нормам морали, ориентация на законы криминального мира, неуважение к старшим по возрасту и по статусу, публичный мат и др.

«Развязно-агрессивный» тип личности явился результатом интериоризации как тех процессов, которые происходили в нашем обществе в 1990-е годы, так и псевдолиберального понимания свободы. Так, например, в нашей молодежной среде сложился настоящий культ «раскованности» (по сути, разнузданности), в утверждение которого очевидный вклад внесли наше телевидение и другие СМИ, которые и сами «раскрепостились» сверх всякой меры, общеизвестными свидетельствами чему служат систематически практикуемая ими нецензурная лексика и прочие «вольности».

Яркие проявления этого культа – характерные для многих наших «расковавшихся» юнцов походка, позы, которые они принимают в общественном транспорте, стремясь занять как можно больше пространства и создать максимальные препятствия для окружающих, язык, на котором они говорят и т. п. При этом создается впечатление, что они умышленно подавляют в себе естественное для всякого цивилизованного человека стремление считаться с мнением окружающих, те внутренние запреты[26], которые служат одним из главных порождений цивилизации и одним из основных отличий человека от животных. Соответствующее поведение служит для таких людей способом повышения самооценки, утверждения собственного достоинства, демонстрации своей свободы и значительности. В условиях нецивилизованного понимания свободы наиболее высокие (например, в концепции А. Маслоу) человеческие потребности принимают откровенно варварские и антисоциальные формы.

Описанная цепочка последствий псевдолиберального понимания свободы может быть изображена в виде схемы (см. рисунок 10).

Рис. 10. Последствия распространения в обществе псевдолиберального понимания свободы

Центральная роль в этой схеме психологических факторов, таких как утверждение нового (относительно) типа личности, вписывается в понимание их роли, характерное не только для психологов, но и для представителей других дисциплин. Так, например, один из ведущих отечественных демографов А. Ю. Шевяков пишет: «Связь между социально-экономическими факторами и демографическими показателями опосредована психологическими реакциями людей и вытекающими из этих реакций поведенческими установками» (там же, с. 308). Социолог Л. Г. Воронин акцентирует, что «изменениям объективных показателей общественного благополучия/неблагополучия… в пространстве социума предшествуют изменения на субъективном уровне» (Воронин, 2009, с. 48), поскольку изменения поведенческих практик выражают сдвиги в психологическом состоянии людей, причем не сразу, а по прошествии некоторого латентного периода, который необходим для того, чтобы они воплотились в этих практиках. Он отмечает, что «с 1998 по 2001 гг. наблюдаем значительный рост показателя самоидентификации респондентов в экономическом пространстве при том, что в стране увеличивается число суицидов. И только про прошествии примерно двух лет в поведенческих практиках наступает перелом, в частности, снижается количество самоубийств» (там же, с. 48). При этом Г. Л. Воронин апеллирует к идее А. Шюца о том, что социальная реальность берет начало из субъективных значений человеческих действий (Шюц, 2004).

В то же время, в духе традиций эпохи марксизма и «экономического детерминизма» (Кортунов, 2009; и др.), мы придаем важнейшее значение типу общества, которое строим, и в первую очередь – характеру его экономики, забывая о типе личности, который при этом культивируется, а затем, оценивая получившийся результат, привычно сетуем на то, что не учли особенности российского менталитета, что «опять забыли про человека» и т. п.

Либерализм и псевдолиберализм

Имеет смысл напомнить одну из главных традиций в понимании либерализма и, соответственно, различения либералов и консерваторов, существующую в социально-философской и политологической литературе. Не занимаясь вряд ли уместным ликбезовским описанием этой традиции, в данном контексте уместно эксплицировать ее психологический подтекст, связанный с образом человека, которым руководствовались либеральные и консервативные мыслители Запада. Первые – Дж. Локк и его последователи – полагали, что человек в целом заслуживает доверия, в нем доминирует позитивное начало, основные социальные ограничения в нем интериоризованы, носят внутриличностный характер, и, соответственно, внешние ограничения его свободе могут быть сведены к минимуму, воплощенному главным образом в законах. Вторые – Т. Гоббс и его единомышленники – склонялись к тому, что зло в человеке достаточно сильно, он не заслуживает доверия, нуждается во внешнем подавлении «темной» стороны своей природы и, соответственно, необходимы достаточно жесткие внешние ограничения его свободы. Таким образом, предпочтение либеральных или консервативных моделей развития цивилизации оказывались в прямой зависимости от общих представлений о природе человека, о соотношении в нем добра и зла или, в терминах З. Фрейда, о том, насколько его Супер-Эго справляется с его Ид.

Очевидно и то, что ключевой элемент в этой схеме – «человек вообще» – выглядит очень шатким основанием социально-философских конструкций, поскольку и разные люди, и различные культуры в данном плане сильно различаются. Следует отметить и своеобразный эгоцентризм российской интеллигенции, идеологически обосновывающей грядущие реформы и моделирующей ее результат «под себя». Например, прорабатывая идеологему свободы применительно к нашему обществу, она явно мыслила последствия в соответствии с образом того, как она сама будет использовать свободу, мало считаясь с тем, как ею воспользуются другие категории населения.