Ученик пекаря - Джулия Джонс

Ответа Джек не стал дожидаться. Он шел к Баралису и, как обычно, опаздывал. В последнее время королевский советник задерживал его подолгу, и Джеку часто приходилось переписывать до раннего утра. Он предполагал, что библиотеку, над которой он корпел, скоро надо будет вернуть законному владельцу, — вот Баралис и торопится переписать что осталось, вплоть до последней страницы. Так что Джек теперь днем пек, а по ночам писал. Для отдыха времени почти не оставалось, и несколько раз он чуть было не заснул за своим пюпитром.

Но он уже набил руку, и переписка давалась ему полегче. Прежде за день он едва одолевал страницу, а теперь мог справиться с десятью.

Появилась у Джека и греховная тайна. Теперь он мог прочесть каждое слово, которое переписывал. Пять зим прошло с тех пор, как Баралис подрядил его в качестве «слепого» писца но за это время «слепой» прозрел.

Прозревать он начал по прошествии трех лун. Джек начади различать знакомые слова и знаки. Но решительный перелом произошел год спустя, когда Баралис дал ему переписывать книгу с изображениями разных животных. Под каждым рисунком имелась подпись. Многих животных Джек знал: летучую мышь, обыкновенную мышь, медведя. До него стало доходить, что буквы под рисунками обозначают названия животных, и постепенно он научился разбирать простые слова — названия зверей, птиц и цветов.

Мало-помалу он стал понимать и другие слова — связующие, описательные, те, что составляют основу языка. С этих пор он понесся вперед во всю прыть, с жадностью усваивая все подряд. В собрании Баралиса оказалась книга, объяснявшая значение слов. Как бы Джеку хотелось забрать этот драгоценный том с собой на кухню! Но он ни разу не осмелился попросить Баралиса об этом.

За последние годы Джек прочел все, что переписывал: рассказы о дальних странах, предания о древних народах, жизнеописания славных героев. Многого он не понимал, а половина книг была написана на чужих языках или загадочными знаками, в которых Джек даже не надеялся разобраться. Но то, что он понял, лишило его покоя.

Читая о дальних краях, он мечтал побывать в них. Облазить пещеры Исро, спуститься вниз по великой реке Силбур, вступить в поединок на улицах Брена. Мечты его были столь живы, что он чувствовал запахи, брызги холодной воды на лице, видел страх в глазах побеждаемого им противника. Порой ночью, когда небо сияло звездами и мир казался бескрайним, Джек боролся с желанием уйти. Желание покинуть замок так одолевало его что внутри будто сгущалось нечто требующее выхода.

К утру это чувство обычно проходило, но взор Джека все чаще и чаще обращался к карте на стене кабинета. Оглядывая Обитаемые Земли, он размышлял, куда отправиться первым делом: на север, где за горами лежат скованные морозом равнины или на юг, в Сухие Степи, и далее — в невиданные сказочные края, а может, на восток, в тамошние могущественные державы? Ему нужна была цель, и он, водя глазами по карте, лишний раз расстраивался, что не знает, откуда родом его мать: иначе он непременно отправился бы туда.

Почему она так много от него скрывала? Или в ее прошлом было нечто запретное? Когда Джек был поменьше, он полагал, что это стыд сковал ей язык. Теперь он стал подозревать, что это был страх. Ему исполнилось девять, когда мать умерла, и самым его стойким воспоминанием о ней было то, как каждое утро она ходила посмотреть на ворота, чтобы видеть всех, кто входит в замок. Вместе с Джеком она поднималась на стену, откуда хорошо было видно новоприбывших. Для Джека это было любимое время дня: ему нравилось сидеть на свежем воздухе и наблюдать за сотнями людей, проходящих в ворота.

В замок являлись чужестранные послы с пышной свитой, господа и дамы на прекрасных белых конях, богато разодетые купцы из Анниса и Брена, крестьяне и лудильщики из ближних мест.

Мать объясняла ему, кто эти люди и зачем они приходят сюда. Теперь, став постарше, Джек поражался тому, как хорошо она была осведомлена в делах Харвелла и его северных соседей, как хорошо разбиралась в текущих политических интригах. Несколько лет после смерти матери Джек думал, что следить за воротами ее побуждало любопытство. Но никакое любопытство не заставило бы умирающую, которая под конец едва передвигала ноги, каждый день взбираться на стену, чтобы посмотреть на приезжих.

Страх — вот что она испытывала во время этих вылазок. Хотя очень старалась это скрыть. Без конца рассказывала смешные истории, чтобы Джек не думал о холоде и о том, зачем они сюда ходят. И ей это, в общем, удавалось. Но Джек и теперь помнил, как крепко она сжимала его руку, и ему, подросшему, передавался ее страх.

Зачем она следила за воротами? Почему боялась чужих? Чтобы понять это, сначала следовало узнать, откуда она пришла. Мать не оставила Джеку никакой нити, за которую он мог бы ухватиться, тщательно скрыв все, что касалось ее жизни. Джек ничего не знал, кроме того, что она происходила не из Четырех Королевств и что она слыла шлюхой. Долгими ночами, когда сон не шел к нему, Джек мечтал, что разыщет ее истоки, словно странствующий рыцарь, и выяснит, что скрывалось за ее страхом.

Но мечты — это одно, а жизнь — совсем другое. Ночь оживляла фантазии Джека — день их гасил. Кто он был? Всего лишь ученик пекаря. Не овладевший пока никаким ремеслом, без будущего, без денег. Замок Харвелл был его единственным пристанищем, и уйти отсюда значило лишиться всего. Джек видел, как относятся в замке к нищим странникам, — их оплевывали и осмеивали. Всякий, кто не принадлежал к замку, почитался ниже самой последней судомойки. Вот уйдет Джек из замка — и окажется на чужбине без гроша, презираемый всеми. Здесь он хотя бы был защищен от подобной участи, здесь он всегда имел теплый угол, еду и приятелей, с которыми мог поточить лясы.

Но сейчас, поднимаясь к Баралису, Джек невольно думал о том, что теплый угол и еда могут удержать на месте только труса.

Баралис был весьма доволен событиями последних пяти лет. Страна продолжала вести изнурительную войну, высасывающую силы и ресурсы как из Халькуса, так и из Четырех Королевств. Много кровавых сражений произошло за это время, и обе стороны понесли тяжелые потери. Как только одни начинали понемногу одолевать, другие получали вдруг неожиданную помощь: в некое ухо нашептывалось о намерениях врага, сведения о неприятельских обозах попадали не в те руки, и кто-то узнавал о месте, где будет ждать засада. Нет нужды говорить, что за всем этим стоял Баралис.

Затяжная война удовлетворяла его как нельзя лучше. Пока внимание страны было приковано к востоку, он мог без помех строить свои козни при дворе.

Попивая горячий сбитень, чтобы унять боль в пальцах, он размышлял о состоянии короля. Король Лескет так и не оправился от своей раны. Она зажила через несколько месяцев, но король ослабел и не мог больше сесть в седло. Рассудок его также прискорбно ослаб — впрочем, Лескет и прежде не был великим мыслителем, с презрением подумал Баралис. Пожалуй, яд, смочивший стрелу в тот памятный день, был все же недостаточно крепок: король как-никак пока еще помнил, как его зовут. О недомогании короля при дворе вслух никогда не говорилось. Если об этом и толковали, то в своих покоях и только шепотом: опасная это была тема. Все знали, что королева смотрит на подобные разговоры как на измену. Королева Аринальда негласно приняла бразды королевской власти, и Баралис вынужден был признать, что эта женщина справляется с делом лучше, чем ее тупица-муженек, не признававший ничего, кроме охоты.