Лелит Гесперакс: Королева Ножей (ЛП) - Брукс Майк

— Ах, принц Танишар, — сказала леди Иммелия с восторгом и голодом в голосе. — Я так рада, что вы добрались.

— Принц Танишар, — сказала Лелит, осторожно наклонив голову и стараясь сохранить самообладание человека, которым она никогда не была. Прайдиан Призрачный Глаз повторил ее жест, и его волосы цвета индиго небрежно упали на лицо. Он точно изображал корсарского лорда: томный, но смертоносный, выглядящий более чем нелепо, пока не перейдет к насилию или пока его флот не уничтожит ваш звездолет. Корсары находили жесткую структуру искусственных миров слишком сковывающей их дух, но не полностью принимали гедонизм путей друкари — или, по крайней мере, пока не принимали, хотя со временем этот путь, несомненно, захватывал некоторых из них. Другие вернулись в свои родные дома, взрастив в себе семена приключений, и теперь были готовы предаться унылому режиму этих плавучих кладбищ. Многие погибли в пустоте, став жертвами других корсарских отрядов, бесчисленных боевых кораблей ревнивого и жестокого Империума, ветхих судов-убийц орков или других опасностей галактики.

— Я всегда стараюсь попасть на эти представления, когда бываю проездом, — заявил так называемый принц Танишар. В его голосе слышалось ленивое презрение, смешанное с кипящим гневом, характерным для многих из тех, кто охотился среди звёзд, — почти детская обида на то, что галактика не такая, как им хотелось бы, и бунтарство, достаточное для того, чтобы убедить себя в том, что они совершили нечто выдающееся, но не зашли так далеко, что порвали все связи со своей прежней жизнью.

На мгновение Лелит пришла в голову мысль, что все было не так, что на самом деле Танишар — истинное лицо, а Прайдиан Призрачных глаз — выдумка, придуманная им, чтобы заманить Лелит обратно в Комморраг по своим собственным причинам, но она отбросила эту мысль почти сразу же. Во-первых, ни один здравомыслящий эльдари не стал бы пытаться выдать себя за Арлекина. Да и риллитанны вряд ли отнеслись бы к такому поступку благосклонно, если бы заметили его, и это не считая реакции Смеющегося Бога. Цегораху нравились шутки, но его чувство юмора нельзя было предугадать, и он не был такой далекой силой, как осколки Кхаина, находящиеся в сердце искусственных миров, или дремлющий потенциал Иннеада. Проблема с Великими Арлекинами заключалась в том, что время от времени один из них действительно оказывался самим Смеющимся Богом.

Во-вторых, Лелит видела, как танцует этот арлекин. Нет, мастер труппы был истинной сущностью, насколько это вообще возможно, когда речь идет об этих воинах-артистах. Принц Танишар — роль, которую играл Призрачный Глаз; менее стилизованная и более неподвижная, чем принято у арлекинов, но Лелит была уверена, что он сочтет это большой шуткой, чтобы обмануть всех окружающих. Не то чтобы ему нужно было прибегать к такому обману, чтобы попасть в Комморраг, ведь арлекины приходили и уходили более или менее по своему усмотрению, но, возможно, ему было выгодно, чтобы его принимали не за своего настоящего.

Главное, поняла Лелит, что «принц Танишар», похоже, был уже существующей личиной, если учесть, что леди Иммелия узнала его. Арлекин играл эту роль не в первый раз, а значит, он взял ее не для того, чтобы посмотреть, как Лелит отреагирует на его предупреждение. И он разглядел ее маскировку так же быстро, как и она его; она была уверена в этом, судя по затянувшемуся взгляду и небольшой ухмылке на полных губах. Он не собирался выдавать ее, но знал, кто она такая. Ей стало интересно, как он узнал или догадался, что она придет сюда сегодня вечером.

Ведь именно его труппа навела ее на мысль о важности Культа Тринадцатой Ночи. Возможно, все оказалось бы не так сложно.

— Ах, — сказала Иммелия с неподдельным восторгом. — Начинается!

Лелит наклонилась вперед, заинтересовавшись. Она редко наблюдала за зрелищами на арене с такой точки зрения, предпочитая находиться на острие ножа. Ей казалось, что если она будет смотреть, а не участвовать, то некоторые воспримут это как признак того, что она теряет вкус к кровопролитию и, следовательно, теряет хватку. Тем не менее не мешало хоть раз позволить другим выполнить работу, особенно если учесть, что только Великий Арлекин знал, кто она такая.

Перед ней появился целый ряд скрай-экранов, и она смогла сосредоточиться на любой части огромной арены. Это было одним из преимуществ более дорогих мест, в то время как тем, кто смог наскрести достаточно монет или милости для самой простой платы за вход, приходилось довольствоваться тем, что происходило рядом с ними, если вообще происходило. Лелит пронеслась по Вороньему дворцу, словно древний бог, наблюдая за происходящим глазами ястреба или другого подобного зверя, и оказалась практически на вершине небесных ворот, когда они распахнулись и из них появились геллионы.

Их было около пятидесяти, одетых в темно-зеленые с фиолетовыми вкраплениями одежды Культа Тринадцатой Ночи. Это были жестокие бойцы на скайбордах — юнцы, стремящиеся доказать свою правоту, или разбойники, жаждущие искупить свою вину славой. Хотя они носили цвета культа, к которому принадлежали, они могли быть частью какой-нибудь уличной банды, терроризирующей нижние районы Комморрага. В Культе Раздора тоже хватало таких упорных, отчаянных бойцов, готовых надеть цвета Лелит для рейда в реальное пространство, сражаться в Крусибаэле за ее культ или выполнять другие ее поручения в обмен на боевые наркотики, на которых они сидели, и защиту от врагов, которую давало ее имя.

Лелит откинула взглядом происходящее и повернула голову. Бои геллионов были интересны и являлись неотъемлемой частью представлений на арене, но чтобы придать им немного остроты…

С другой стороны арены раздался рев: толпа увидела, как открылись еще одни небесные врата, и оттуда с криком вылетело два десятка реактивных мотоциклов разбойников. Еще более быстрые в небе, чем геллионы, разбойники были вершиной жажды скорости и маневренности друкари, способные обогнать даже машины своих собратьев из искусственных миров. Только пилоты с самыми тонкими и быстрыми рефлексами могли надеяться управлять таким скакуном, и ездить на нем было не только символом статуса, но и хвастовством собственным мастерством. Геллионы, естественно, ненавидели наездников на разбойниках и приписывали их смертоносность самому транспортному средству, в то время как другая сторона считала геллионов выскочками, озлобленными тем, что они не могут позволить себе такое качество.

Разбойники опустились на землю и, соревнуясь за позицию, начали гонку по периметру арены; на экране высветилось сообщение, что это первый круг из двенадцати. Победителем станет тот всадник, который доберется до финишной черты раньше остальных, но дело было не только в скорости. Если Лелит что-то знала, то на маршруте будут сюрпризы — ловушки и засады, призванные проверить мастерство пилотов и обеспечить развлечение и пропитание для толпы, поскольку некоторые из них неизбежно срывались. И это без учета геллионов, которые уже готовились к нападению. Лелит сосредоточенно прикусила губу, рассчитывая векторы и скорости, пытаясь понять, как будет происходить первое столкновение. Она понимала, что ей следовало бы вовлечь окружающих в дальнейший разговор о Тринадцатой Ночи, но она была просто не в состоянии игнорировать бой, когда он разворачивался у нее под носом.

Наездники сдерживались. Джетбайки ускорились еще больше, когда геллионы пикировали на них, чтобы отсечь, и первая горстка проскочила мимо точки перехвата невредимой. Остальные сходились в коротких, но жестоких столкновениях: геллионы наносили удары, способные обезглавить или расчленить, а разбойники разворачивали шасси, чтобы отклонить удары в сторону, пронзить геллионов и их скайборды острыми как бритва лезвиями или разнести их в щепки грубой силой прямого удара. Полдюжины друкари погибли в течение секунды, так как скорость обеих групп свела их вместе с достаточной силой, чтобы рассечь тела или раздробить кости. По меньшей мере столько же с каждой стороны остались ранеными и цеплялись за свои машины, истекая кровью или лишившись конечностей. Лелит почувствовала, как агония, разрушенная гордость и надвигающееся отчаяние захлестывают ее, и это начало ослаблять жажду, затаившуюся в самом центре ее существа. Это была не отточенная, изысканная агония, но все же бальзам для истончившейся души.