Под парусом надежды - Вера Колочкова

– Почему это нельзя?

– Но как же, Кира… Его отец… Ты же сама понимаешь…

– Нет, мам, не понимаю. Нет, я понимаю, конечно, что ты мне хочешь сказать, но только не надо ничего такого говорить, ладно? Ни про Кирилла, ни про отца его… Не хочу я об этом сегодня ни думать, ни говорить!

Однако говорить ей сегодня об «этом» все-таки пришлось. После ужина, когда она устроилась с детективом на диване и попыталась вникнуть в события, в этом детективе происходящие, в дверях комнаты нарисовалась мама, держа телефонную трубку в руках так, будто это и не трубка вовсе была, а бомба с тикающим внутри механизмом. Она даже руки вперед вытянула, стараясь держать ее от себя подальше, а подойдя к Кириному дивану, еще и прошептала со священным ужасом в голосе:

– Кирочка… Это Сергей Петрович тебя спрашивает, Кирюшин папа…

– Ну что, девушка Кира, признавайся как на духу – масло в голове катаешь? – полился ей в ухо жизнерадостный голос адвоката Линькова.

– Да никакого я масла не катаю, Сергей Петрович, что вы! – спокойно проговорила Кира, слегка, впрочем, поморщившись. Как это солидные дядьки не понимают, что подобные выраженьица им вовсе не к лицу и звучат в их устах смешно, нарочито как-то. – Сижу вот детективчиком балуюсь…

– Да ладно – не катаешь… Мне Кирюха рассказал, как он на тебя наехал сегодня. Ты его прости, Кира. А то он весь на переживания изошел, бедный юноша!

– А я и не обиделась вовсе. Чего тут переживать – формально он прав, я сама маху дала, наверное. Просто тетку эту жалко стало. Зато и я урок получила – надо уметь вовремя выплюхиваться из жалости! А я пока не умею. Как-то у меня само собой это получилось… Автоматом, что ли…

– Ничего, научишься, добрая ты наша девушка Кира! Эта наука как раз несложная. Адвокатской хитрости нахвататься легко, это в нашем деле не главное. Главное – чтоб голова работала. Если нет головы – никакая хитрость уже не поможет. А из рассказа Кирюхиного я понял, что консультацию этой бабке ты вполне пристойную дала. Молодец.

А первый блин – он всегда комом. Вроде испек ты его, а съесть нельзя…

– Это вы что, успокаиваете меня так, да, Сергей Петрович? Подбадриваете?

– Ага. Успокаиваю. И подбадриваю.

– Спасибо, Сергей Петрович. Будем считать, что я уже успокоилась и подбодрилась. И Кирюше привет передайте. Все будет хорошо, я исправлюсь. Пусть не переживает…

– Ну вот и отлично. Тогда до завтра?

– Ага. До завтра, Сергей Петрович…

Нажав на кнопку отбоя, она подняла глаза на маму, которая так и стояла около нее, застыв изваянием и сложив ручки у подбородка. И страдая глазами. А вместе с материнским страданием застыло в ее глазах еще и материнское любопытство, будь оно неладно. Кира вскинулась было пресечь на корню это безобразие, но тут же и остыла – навалилась, откуда ни возьмись, жалость дочерняя. А может, это не жалость была, а совесть. Кто ж ее разберет. В общем, так сильно то ли жалость, то ли совесть навалилась, что дышать трудно стало…

– Ну, мам… Ну чего ты? Не переживай ты за меня! Все нормально, честное слово! – протянула Кира к ней руку, чтоб усадить рядом с собой на диван. – Ну ты как маленькая, ей-богу!

– Да уж, все нормально у тебя… – вяло махнула рукой мама. – Я же слышала, как ты с Кирюшиным отцом разговаривала!

– Да как?!

– Ну… оправдывалась будто… И еще, Кирочка… Хоть и показалось мне, что ты перед ним оправдываешься, но… будто одновременно ему же и дерзишь! Ты будь поосторожней с ним, Кира! И поуважительней! Он же отец твоего жениха все-таки!

– Жениха? Какого жениха, мам? Мне еще никто официального предложения не делал!

– Ну так сделает скоро, наверное! Все ж к этому идет!

– Мам, а я вот все время думаю… Нет, не все время, конечно, а так, иногда, находит вдруг на меня откровение какое-то… А может, я вовсе его и не люблю, жениха своего, а? Нет, он хороший, конечно, и родители его меня как родную приняли, и с работой все так хорошо устроилось, но…

Кира вдруг замолчала, так и не высказав до конца свою мысль. Испугалась, почувствовав, как затвердела в ее руках мамина ладошка, стала похожей на мокрый холодный камешек. Вообще, у мамы часто ладони такие бывали – холодные и влажные. Как говорила тетя Люся, абсолютно неврастенические. И еще – тетя Люся всегда вздрагивала и проговаривала одно и то же крепкое короткое словцо, когда мама к ней невзначай такой вот ледяной ладошкой прикасалась…

– Кира, не надо! Не продолжай! Я прошу тебя, не говори так! Это… это ужасно, что ты сейчас говоришь! – отчаянным шепотом взмолилась Елена Андреевна, выдергивая свою ладонь из ее рук и выставляя впереди себя маленьким щитом. – Не пугай меня, пожалуйста!

– Не поняла, мам… Чем я тебя так испугала? Тем, что Кирилла не люблю?

– Нет, совсем не этим ты меня испугала, дочь.

– А чем тогда?

– А тем, что… что ты у меня наивная такая выросла… Это я, я виновата, что не объяснила тебе вовремя…

– Чего не объяснила? Не понимаю, мам…

Елена Андреевна подняла на дочь грустные глаза, улыбнулась виновато – совсем чуть-чуть. Даже не улыбнулась, а будто дернулась резко лицом, и обнажились сразу все тщательно скрываемые морщинки, пошли лучиками по вискам, пролегли от носа к уголкам рта, сложились в две глубокие складочки между бровями. Вздохнув глубоко и будто вдвое при этом уменьшившись, она ответила на Кирин вопрос так, будто сама за произнесенные вслух слова заранее извинялась:

– Понимаешь ли, Кира… С недавних пор, как я понимаю, все умные женщины живут уже по новым правилам. И самый главный постулат этих правил гласит, что любовь и «замуж» – это совсем разные вещи… Нет, не так! Я сюда слово «секс» вставить забыла! В общем, любовь, секс и «замуж» – понятия несовместимые…

– О господи, мама! – с легким смешком отстранилась от нее Кира. – Вот уж не ожидала от тебя таких странных речей…

– Почему ты смеешься, Кира? Не надо над этим смеяться! Я твоя мать и знаю, что говорю! Я жизнь прожила!

Она и сама не заметила, наверное, как интонация ее голоса из виноватой и грустной превратилась в уверенно-учительскую, менторскую и абсолютно безапелляционную. Кира всегда раньше удивлялась этим голосовым материнским метаморфозам, а потом ничего, привыкла как-то. Так и представляла себе при этом, как ходит ее мать, учительница русского языка и литературы, по проходу между партами и вдалбливает таким вот голосом в голову ученикам: «В пьесе Островского!.. Образ Катерины!.. Луч света!.. В темном царстве!..»

– … Вот нам, Кирочка, например, в юном возрасте что внушали? – продолжала тем временем наступать на дочь Елена Андреевна. – Мол, любят не за что-то, а любят просто так! И знаешь, мы в это верили, как дурочки… И никто ни разу словом не обмолвился, что это самое «просто так» есть не что иное, как дорога в женскую неустроенную судьбу! А мы в эту пошлость верили, глупые! Да что там – мы… Ладно уж, наше время прошло, и бог с ним! Верили, и ладно! Обидно, что и в твое время эту пресловутую истину пытаются протащить, как призрак из прошлого. А на самом деле она давно уже никакой цены не имеет… Да мало того что цены не имеет – о нее можно запросто жизнь разбить вдребезги! Особенно таким наивным, как ты, хорошо воспитанным девушкам, умные книжки почитывающим…