Учитель фехтования - Артуро Перес-Реверте

— К сожалению, сеньора. К величайшему сожалению.

— И еще я заметила, — добавила она, помолчав, — что вы очень необычный фехтовальщик… У вас есть то, что знатоки называют… кажется, sentiment du fer[26]. Я правильно произнесла? Этим редким качеством владеют лишь особенно одаренные фехтовальщики.

Дон Хайме рассеянно кивнул, давая понять, что ему это безразлично; но в глубине души он был тронут проницательностью доньи Аделы.

— Это всего лишь результат большого труда, — ответил он. — Подобное свойство — нечто вроде шестого чувства; оно словно продлевает чувствительность пальцев, держащих рапиру, до самого острия… Это особый инстинкт, который предупреждает о намерениях противника и иногда всего за долю секунды позволяет предотвратить его укол.

— Я бы тоже хотела этому научиться, — сказала она.

— Невозможно, сеньора. Это приходит с опытом. Здесь нет никакого секрета; ничего, что можно было бы приобрести за деньги. Чтобы развить в себе это умение, нужна целая жизнь. Такая, какую прожил я.

Казалось, она что-то вспомнила.

— Кстати, об оплате, — произнесла она, — я хотела бы знать, что вас больше устраивает: наличные или чек, который у вас примут в любом банке? В Итальянском банке, например. Я хотела бы продолжать заниматься с вами в течение еще некоторого времени после того, как я освою технику укола.

Дон Хайме вежливо запротестовал: для него было бы честью предложить свои услуги даме, в деньгах он не нуждался, посему разговор о них был просто неуместен.

Посмотрев на него холодно, она напомнила ему, что собирается воспользоваться его профессиональными услугами и его занятия с ней должны строиться на тех же условиях, как со всеми другими учениками. Затем, считая разговор завершенным, она ловким и быстрым жестом собрала волосы на затылке и скрепила их заколкой.

Дон Хайме надел куртку и проводил свою новую ученицу в кабинет. Служанка ждала на лестнице, но Адела де Отеро, казалось, не торопилась. Она попросила стакан воды, затем довольно долго с откровенным любопытством изучала корешки книг, стоявших на полках.

— Я отдал бы мою лучшую рапиру за то, чтобы узнать, кто обучал вас фехтованию, сеньора де Отеро.

— И что же это за рапира? — спросила она, не оборачиваясь; стоя возле полки, она бережно провела пальцем по корешку «Мемуаров Талейрана».

— Миланский клинок работы самого д'Аркади.

Она прикусила губу, словно прикидывая, выгодна ли ей предложенная сделка.

— Заманчивое предложение, но я не могу его принять. Если женщина хочет быть привлекательной, она должна окружать себя тайной. Скажу лишь одно: это был превосходный учитель.

— Я уже имел честь убедиться в этом. А вы оказались способной ученицей.

— Благодарю.

— Это чистая правда. Если вы позволите мне высказать кое-какие догадки, осмелюсь предположить, что ваш учитель — итальянец. Некоторые ваши действия типичны для этой достойнейшей школы.

Адела де Отеро прижала палец к губам.

— Поговорим об этом в другой раз, маэстро, — произнесла она вполголоса тоном заговорщика. Она осмотрелась и кивнула на диван. — Я могу сесть?

— Прошу вас.

Она опустилась на вытертую, табачного цвета, кожу софы, и ее юбки мягко зашелестели. Дон Хайме стоял перед ней, чувствуя некоторую неловкость.

— А где вы, маэстро, обучались фехтованию?

Дон Хайме посмотрел на нее удивленно.

— Ваша наивность очаровательна, сеньора: вы отказываетесь рассказать мне о вашей юности, а в следующий миг задаете мне тот же самый вопрос… Разве это справедливо?

Она мягко улыбнулась.

— По отношению к мужчинам все справедливо, дон Хайме.

— Звучит жестоко, сеньора!

— И искренне.

Дон Хайме посмотрел на нее задумчиво.

— Донья Адела, — произнес он неожиданно серьезно, с такой обезоруживающей простотой, что его слова прозвучали без малейшего оттенка светскости. — Я отдал бы все на свете, чтобы иметь возможность собственной рукой написать вызов и отправить секундантов к тому человеку, который вложил в ваши уста столь горькие слова.

Она взглянула на него сперва растерянно, потом, когда поняла, что ее собеседник не шутит, — удивленно и благодарно. Она хотела что-то сказать, но замерла с приоткрытым ртом, словно услышанные только что слова доставили ей невыразимое наслаждение.

— Это, — произнесла она, — самый изысканный комплимент, какой мне когда-либо доводилось слышать.

Дон Хайме облокотился о спинку кресла. Он был слегка обескуражен и хмурился. Ему вовсе не хотелось заигрывать с ней, он просто выразил вслух свое чувство. А что, если он выглядит в ее глазах смешно? В его-то годы!

Она почувствовала его замешательство и, желая исправить положение, как ни в чем не бывало вернулась к исходной теме разговора.

— Вы собирались рассказать мне, дон Хайме, когда вы начали заниматься фехтованием.

Маэстро благодарно улыбнулся.

— Когда служил в армии, — ответил он с готовностью.

Она посмотрела на него с интересом.

— Вы были военным?

— Совсем недолго.

— Наверное, форма вам очень шла. У вас и сейчас превосходная фигура.

— Сеньора, прошу вас, не надо тешить мое тщеславие. Мы, старики, очень чувствительны, и такие вещи, особенно когда их произносит хорошенькая молодая женщина, чей муж, без сомнения…

Он умолк, внимательно наблюдая за ее реакцией: она вот-вот должна была проговориться. Но Адела де Отеро спокойно смотрела на него, ожидая, чем закончится фраза. В следующий миг она достала из сумки веер, но так и не раскрыла его. Когда же она заговорила, взгляд ее снова стал холодным.

— Значит, вы считаете меня хорошенькой женщиной?

Дон Хайме смутился.

— Разумеется, — проговорил он со всей искренностью, на какую был способен.

— Такой вы собираетесь описать меня вашим друзьям в казино?

— Видите ли, сеньора де Отеро… Вероятно, мой долг сообщить вам, что я не хожу в казино и у меня нет друзей. Однако даже в том предполагаемом случае, если бы оба эти обстоятельства имели место в моей жизни, я никогда бы не опустился до того, чтобы упоминать имя дамы.

Она задумчиво посмотрела на него, как будто размышляя, насколько искренни его слова.

— Так или иначе, — добавил дон Хайме, — всего мгновение назад вы изволили назвать мою фигуру превосходной и тем не менее не обидели меня. И я не спросил вас, употребите ли вы это слово, рассказывая обо мне вашим подругам за чаем.

Адела де Отеро весело рассмеялась, и дону Хайме не оставалось ничего другого, как последовать ее примеру. Веер соскользнул на ковер, и маэстро поспешно поднял его и протянул ей, все еще стоя на одном колене; в этот миг их лица сблизились почти вплотную.

— У меня нет подруг, и я не пью чай, — ответила она, и дон Хайме, замирая от восторга, заглянул в глаза фиалкового цвета, которые он никогда раньше не видел так близко. — А у вас были когда-нибудь друзья, я хочу сказать, настоящие друзья, люди, которым вы могли бы доверить вашу жизнь?..

Он неторопливо поднялся. Чтобы ответить на этот вопрос, ему не требовалось напрягать память.

— Это была не совсем дружба… Я имел честь провести несколько лет в обществе маэстро Лусьена де Монтеспана. Он обучил меня всему, что я знаю.

Адела де Отеро шепотом повторила это имя; было очевидно, что она слышит его впервые. Дон Хайме улыбнулся.

— Ну конечно, вы ведь еще так молоды… — Он посмотрел куда-то вдаль, затем снова обратил свой взгляд на нее. — Лусьен де Монтеспан был лучшим фехтовальщиком, какого я когда-либо знал. В те времена никто не мог с ним сравниться. — Мгновение он, казалось, обдумывал свои слова. — Ни один фехтовальщик.

— Значит, вы учились во Франции?

— Да. Чтобы стать учителем фехтования, я учился целых одиннадцать лет. Я вернулся в Испанию в середине века, в тысяча восемьсот пятидесятом году.

Глаза фиалкового цвета смотрели на него пристально; можно было подумать, что их владелице доставляло какое-то болезненное удовольствие извлекать на свет сокровенные воспоминания старого маэстро.

— Наверное, вы скучали по родине. Я хорошо знаю, что это такое.

Дон Хайме ответил не сразу. Он понимал, что Адела де Отеро принуждает его говорить о себе самом, к чему он по своей природе совершенно не был склонен. Но сидящая перед ним женщина обладала таким обаянием, что он поддался ее чарующей власти и все больше проникался к ней доверием.

— Да, сеньора, со мной действительно происходило что-то подобное, — проговорил он, покоряясь магической силе, исходящей от его собеседницы. — Но на самом деле все это было… несколько сложнее. Мое путешествие я бы скорее назвал бегством.

— Бегством? Вы не похожи на тех, кто устраивает свою судьбу подобным образом.

Дон Хайме улыбнулся, чувствуя нарастающую тревогу. В нем мягко и властно оживали воспоминания, и он вовсе не собирался впускать в них Аделу де Отеро.

— Я говорю образно, — добавил он осторожно. — Наверное, я несколько преувеличил. Хотя после всего, что со мной тогда произошло, это, возможно, и было самым настоящим бегством.