Вне игры - Алексей Зубов

— Зенерлих соврал: маму никто никуда не отправлял. Я не стану описывать встречу с ней. Было много слез. Было много радости. Но она угасла сразу же, как только я рассказал маме, что вместе с Андреем Воронцовым бежал из плена. Сначала я не понял, в чем дело. Ведь почти с того света вернулся домой сын, в котором она души не чаяла. Почему такая реакция? Она, правда, старалась улыбаться, но улыбка ее была такой грустной, что мне показалось, будто мама и не очень рада мне. Потом она все объяснила. Правда оказалась беспощадной: к вернувшимся из плена отношение было настороженное, подозрительное. До нее доходили слухи о судьбе некоторых солдат и офицеров, побывавших в плену гитлеровцев. Мама не высказывала своей точки зрения — правильно ли действуют или это перестраховка? Она лишь констатировала факты. А факты эти в ее изложении складывались очень мрачно. Как быть? Оставалась еще одна надежда — проверить все на Андрее. Я попросил маму позвонить Воронцовым и узнать о судьбе Андрея — ведь он мог добраться до Москвы на несколько дней раньше меня. Если с Андреем все в порядке, значит, слухи, докатившиеся до мамы, идут из не очень достоверных источников. Но всплыл третий вариант, для меня неожиданный. Андрей еще не дал о себе знать домашним… Мама не сказала Воронцовым, что я вместе с Андреем бежал из плена: так мы условились.

Я не спал всю ночь, мучительно обдумывал сложившуюся ситуацию. Если верить маминым рассказам, то рушатся мои расчеты. И все же рано утром я снова направился сюда, в приемную.

Тогда у меня не хватило силы воли. Я вернулся домой и решил, что сперва пойду в военкомат. Здесь не очень внимательно слушали меня и передали на так называемую фильтрацию. Там у меня было достаточно много времени для раздумий. Тем не менее я не решился рассказать всю правду — считал, что не поверят. Ограничился заранее отшлифованной версией: побег вместе с другом Андреем Воронцовым. Нас обстреляли, и мы побежали в разные стороны. До Москвы каждый из нас добирался своим путем. Где сейчас Воронцов — не знаю.

После фильтрации, несмотря на ранение, меня направили в штрафной батальон, а еще через два месяца я опять попал в госпиталь. В сорок пятом демобилизовался. За войну был награжден орденом Красной Звезды. Вот, кажется, и все…

— А Воронцов? Его судьба как сложилась? Вам известно?

— Я с ним так и не встретился. Но из писем матери знал — после плена Андрей прошел тот же путь, что и я. Только финиш другой… Воронцов погиб под Будапештом.

…Бутов уже давно оставил в покое Шиву и, по обыкновению, изредка подавал междометия типа «угу», «мда»: выражало это одобрение или сомнение — понять было трудно. Полковник слушал Рубина, не спуская с него глаз. И даже теперь, когда собеседник, закончив исповедь, сидел молча, понурившись, Виктор Павлович продолжал пристально смотреть на него, ожидая, что еще скажет ему Захар Романович. А Рубин молчал. Молчал и нервничал — полковник заметил, как дергаются пальцы, щека, угол рта, как сбегают капли пота по лицу.

— Это все, что вы хотели сообщить мне?

— Пожалуй… Если у вас есть вопросы… Я готов…

— Да, у меня есть вопросы. Скажите, пожалуйста, какие же задания вы получили от абвера, что должны были делать, когда окажетесь на территории СССР, какие сведения должны были собирать?

— Сейчас, двадцать пять лет спустя, я, вероятно, не смогу вспомнить в деталях все инструкции Брайткопфа. Но все же постараюсь…

Бутов слушает и ничего не записывает: задания достаточно стандартные — сколько раз ему приходилось слышать такие показания агентов, завербованных гитлеровцами в пору войны.

— Господин Брайткопф, инструктируя меня, трижды напоминал: «Учтите и такой вариант — мы можем напомнить вам о себе и через десять — двадцать лет. Что от вас потребуется тогда — я не знаю. Наш человек вам скажет… Вы будьте готовы к этому».

— Где вы должны были хранить рацию?

— Дома.

— Скажите, пожалуйста, господа из абвера не предусматривали такого варианта: органы госбезопасности разоблачают вас, и вы работаете с абвером по нашему принуждению?

— Да, такой вариант обсуждался. Любая радиограмма, переданная мною по принуждению, должна быть подписана тремя буквами — З Р Р.

— Сколько шифровальных блокнотов вы получили?

— Десять.

— Сколько денег?

— Пятьдесят тысяч.

— Вам не жаль было закопать деньги?

— В какой-то мере…

— А если бы вы сейчас располагали столь же большой суммой, как бы распорядились?

Рубин усмехнулся.

— Вы задали трудный вопрос… Я ни в чем не нуждаюсь. Впрочем, есть нечто такое, на что денег всегда не хватает.

— Что именно?

— Путешествия. Говорят, что это примета старости, говорят, что на Западе более половины туристов — пожилые люди.

— А вам не приходилось совершать вояж в заморские страны? Я имею в виду последнее десятилетие?

Захар Романович поднял голову и более чем поспешно ответил:

— В качестве туриста…

— Вы путешествовали один или с женой?

— Один… Жена умерла в пятьдесят девятом.

— У вас есть дети?

— Дочь, не родная… Ирина… Двадцать семь лет. — Он тут же счел нужным сообщить ее анкетные данные. — Научная сотрудница…

И вдруг совершенно неожиданный для Рубина вопрос.

— Где она сейчас? В Москве?

Рубин вздрогнул, но быстро овладел собой.

— В отъезде, гостит у тети.

— Давно?

— Несколько дней.

И Захар Романович стал распространяться о Марии Павловне, покойнице жене и о многом другом, никак не связанном с событиями, интересующими Бутова. Только вскользь заметил:

— Мне всегда везет на разные неприятности. Ирина поехала со знакомым инженером на прогулку в горы, и с ними приключилась беда… Автомобильная катастрофа. Дочь попала в больницу. Но ничего серьезного…

— А инженер?

— Увы, погиб.

— Вы его знали?

— Да. Инженер Глебов.

— Что вы можете сказать о нем, о его отношении к Ирине?..

Рубин снова уклонился от прямого ответа, буркнув что-то невнятное о мимолетности знакомства с Глебовым.

— А молодежь нынче не склонна поверять отцам душевные коллизии… К тому же в последнее время мы с Ириной часто, простите, цапались. Перестали понимать друг друга. — Он произнес это сухо и отчужденно.

— Она живет вместе с вами?

— Да. Хотя это и осложняет наше житье. И ее, и мое. Что поделаешь — извечная проблема… И вот извольте видеть, сегодня рано утром доставила очередной сюрприз.

Захар Романович, не вдаваясь в подробности, сообщил о звонке Марии Павловны, рассказавшей про злополучную телеграмму и карпатские приключения Ирины. В изложении Рубина — в достаточной мере лаконичном — все случившееся следовало отнести за счет взбалмошности девчонки. Рубин предполагает, что она же виновница аварии.

— Что вы знаете о человеке, подписавшем телеграмму?

— На мой взгляд, дурной человек. Это один из пунктов наших раздоров с Ириной. Она собирается выйти за него замуж, а я возражаю, хочу объясниться с ней, но она не очень склонна к душевным беседам со мной.

— Кто он?

— Студент… Хотя уже давно вышел из студенческого возраста. Поступил на экономический факультет. А мечтает стать журналистом… Пописывает. И, кажется, где-то его печатают. Занятиями манкировал. Лодырничал. Но Ирина заставила его учиться. Парень одаренный, способности блестящие. И тем не менее пулей вылетел. Не помню — со второго или третьего курса. За что? Попал в кампанию непорядочных дружков. Затем восстановили. Подробности мне не известны. Ирина не любит говорить о них. Я называю его шалопутом, а он видит во мне представителя тех «отцов», что мешают жить «детям». Бог им судья! Вот и сейчас. Представляете, надо готовиться к защите диплома, а он твердит свое: «Хочу в Сибири на стройке побывать. Буду очерк писать. Это и для защиты диплома полезно». Умник какой! Времени-то в обрез…

Рубин сел на любимого конька и, вероятно, еще долго распекал бы Сергея, не останови его Бутов.

— Сергей уже уехал на стройку?

— Кажется, да.

— На какую?

— Не знаю.

— В командировку?

— А кто его пошлет? Впрочем, с такими всякое бывает. Одним словом, шалопут…

— А Глебова покойного вы знали?

— Знаком… Куда более положительный и приятный молодой человек.

— Ирине известно о всех ваших злоключениях военной поры?

— Нет.

— Вы никому не рассказывали об этом?

— Никому.

Бутов встал из-за стола и дал понять: пока разговор окончен.

— Благодарю за ваше сообщение, Захар Романович. Оно побуждает нас незамедлительно принять кое-какие меры. Я, кажется, не ошибся — вы заявили, что гость собирался покинуть Москву в первой половине дня. Не так ли? Надеюсь, что среди тех фотографий, которые мы предъявим вам, вы сможете узнать господина Ивена? Ну, и отлично. Попрошу ваш телефон, адрес. А это мой телефон. Жду вашего звонка. В шесть вечера. Дома изложите письменно все рассказанное, а если сочтете нужным, укажите и дополнительные сведения. Прошу вас…