Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь! - Николай Бахрошин

Потом Сельга долго играла с маленькими лисятами. Забавные они. Носились вокруг нее пушистыми колобками, покусывали мелко за руки и ноги. Она сердилась, рассудительно выговаривала им, что кусаться не надо, играть надо бережно, чтоб все веселились. А иначе что это за игра, когда одному смех, а другому слезы?

Игра кончилась, когда пришла большая мамка-лисица. Очень большая, как ей показалось тогда. Тявкала на нее, как собака, мела пушистым хвостом, скалила зубы. Прогнала ее от детенышей. Но тоже не тронула. Известно, против воли Лешего ни один зверь не пойдет, они его почитают, как своего князя.

Диво, конечно, что ее нашли, что не пропала она в чащобе. Но вот как она оказалась на землях поличей? Откуда шла? С кем была до того? Старую Мотрю любила она как родную, но куда делись ее родители? Кто они, какие на вид? Все было скрыто короткой памятью несмышленыша.

Она всегда мечтала вспомнить прошлое.

В первое странствие по Реке Времени Сельга отправилась еще тонконогим, как цапля, подростком. Старая Мотря сначала сильно возражала. Говорила, прежде ей нужно вырасти, оросить Сырую Мать первой женской, плодородной кровью, узнать мужчину. Еще лучше – ребенка родить, подарить роду новую жизнь. А затем можно уже и ворожбу делать, кто ей тогда слово поперек скажет? Не торопись, мол, милая, подожди, опасно это – дух отделять от тела по собственному хотению… Но она, Сельга, настояла. Сейчас, и все тут. Она упорная. Упрямая, как коза, из нутра требуху по жилочкам вытянет, когда в голову что зайдет. Это Мотря про нее в сердцах говорила.

Одолела она старую. Осадой взяла. Научила ее Мотря нужному чародейству.

Как положено перед ворожбой, Сельга семь дней куска в рот не брала, готовилась. Первые дни было тяжело ничего не есть, живот ныл, требовал. Потом привыкла, даже перестала хотеть. Легко ей стало, хоть сейчас полетит. Пища силу дает, но сама же, и забирает много, объяснила Мотря. Если на уме ворожба – про сытную еду забудь.

На седьмой день Сельга ушла подальше от селения, хотя голова слегка кружилась от телесной слабости. Присела на лужайке. Для начала попросила по очереди всех богов и богинь помочь, не скрывать от нее неведомого. Боги ответили ей, шевельнув ветрами. Разрешили, значит. Боги не тратят свою силу попусту, когда отвечают – значит, можно, знала Сельга.

Потом она сосредоточилась. Не собралась мыслями, а, наоборот, как учила ее баба Мотря, словно рассеялась. Как туман по лощине. Стала везде и нигде. Перестала видеть вокруг глазами, направила взор в самое сердце. Представила Реку Времени, ощутила себя в ее непрерывно струящемся потоке. Сверху, чуть наискосок, с правого плеча текло время, она вдруг это ясно почувствовала. Время – тоже живое, почувствовала она. Оно не просто течет, оно дышит, как дышит тесто, оставленное подниматься в кадушке у печки.

Мысленно шагнув вперед, погрузившись в эту бесконечную реку, Сельга из глубины, глазами сердца посмотрела вдаль. Сначала – ничего, только краем, уголками глаз заметила неясные тени. Потом – отчетливее. Наконец увидела.

Это был каменный дом, огромный, как гора. Сельга никогда не видела ничего подобного. Маленькие избы поличей рядом и поставить смешно. Дом окружала высокая стена с зубцами, тоже каменная, рукотворная. Перед стеной – ров, наполненный старой темной водой, отдающей гнилостным болотным запахом. Вокруг – голо, ветрено, деревьев нет, только мягкая с виду, удивительно зеленая трава на волнистых холмах.

Потом она увидела внутренность дома. Каменная комната, которую и комнатой назвать не поворачивается язык. По полу из тесаных плит можно скакать верхом, как скачут на лошадях княжеские дружинники, приходящие собирать дань. Сквозь узкие, длинные прорези окон, не защищенных ничем от ветра, только закрываемых иногда деревянными щитами, стоявшими тут же, под окнами, была видна большая вода. Не река, нет, другая вода и цвет другой. У этой есть только один берег, а другого не видно. Диковинная вода волновалась, плескалась сама по себе, по ней пробегала белая, кудрявая, как баранья шерсть, пена. Как будто живая. Это море, наверное, решила Сельга. Она слышала от бывалых родичей рассказы про море.

У огромной, открытой с трех сторон печки, в которой можно сразу печь целую корову, Сельга увидела рослого мужчину с седыми волосами. Лицо у него было квадратное, серое, словно бы тоже каменное, прорезанное глубоко залегающими морщинами. Он вольно сидел на деревянной скамье с удобной подпоркой для спины. Мужчина был одет в длинную теплую одежду, опушенную невиданным пятнистым мехом. На распахнутой груди, под одеждой, тускнела железом кольчуга, у пояса – меч с дорогой рукоятью, червленной узорами. Рядом, на такой же скамье, молодая женщина с мягким, очень родным лицом. На женщине длинная, до пола, меховая накидка с капюшоном. У нее на руках – совсем крошечная девочка, тоже сильно закутанная для тепла, хотя в открытой печи пылает целый пожар из бревен.

Мужчина протягивает большую руку и щекочет девочку сквозь одежду. Та заливается от смеха, отмахивается ручками и ножками, лепечет что-то. Мать улыбается…

Да, это она, Сельга, на руках. А рядом ее отец и мать…

Когда она очнулась, солнце уже клонилось к закату. День пробежал так быстро, что она не заметила его. Сельга встала и медленно побрела, все еще пытаясь понять увиденное. Ее пошатывало, словно она целый день таскала тяжелое.

Чудно, конечно… И день куда-то пропал, пролетел в забытьи.

Вернувшись домой, Сельга рассказала Мотре про все.

Та долго молчала, сопела только, деревянной ложкой на длинной ручке лезла в печку, помешивала в котле вкусно пахнущее варево. Щурилась от дровяного дыма, всегда попадающего в глаза, прежде чем подняться вверх, выползти в щель, оставленную для него между двумя скатами крыши. Сельга даже решила, осерчала на что-то. Скосила глаза, нет, вроде не сердится. Наоборот, довольна. Усмехается.

– Да ты ведунья, девонька, исконная ведунья будешь, – сказала ей наконец старая Мотря. – Вот уж не думала, не гадала. Ничего, ничего, я тебя еще научу всему…

– Научи, мать Мотря, конечно же, научи! – обрадовалась Сельга ее неожиданной сговорчивости.

Мотря, уже явно отставив ложку, разглядывала ее, словно давно не видела.

– Наша ты. Как есть наша! Хвала Мокоше-плодородной, послала мне отраду на старости лет! – сказала она наконец.

– Как ваша? По крови? – удивилась Сельга. Она давно привыкла к тому, что ее называли пришлой.

– Больше чем по крови. По духу наша, – загадочно сказала Мотря.

Сельга опять удивилась. Что может быть больше, чем узы крови?

Глядя на нее снизу вверх, Мотря тепло, по-родительски, улыбалась щербатым ртом, где редким пенькам, остаткам зубов, было привольно между голыми деснами. Играла морщинами, словно лучилась. Маленькая, сгорбленная годами, но все равно большая и сильная. Сельга в знак ласки погладила ее жидкие седые волосы, потерлась носом о ее плечо. Хорошая она, родная.

Нет, Сельга по малолетству не поняла ее тогда. Потом только начала понимать, когда прошло много времени…

Мотря, как обещала, скоро начала учить ее всему тайному. Как кровь затворять, как снимать боли прикосновениями, как по виду человека распознавать знаки разных болезней, что обильно насылает на людей старый Хворст. Как бороться с болезнями, отгоняя их травами и разными снадобьями. Потом, когда Сельга еще подросла, начала и наоборот учить, как порчу навести, как глаза застить, как Лихо Одноглазое на след врага навести. Предупреждала, рассказывать про тайное никому не надо, чтоб люди смотрели на тебя без опаски, но кто знает, авось пригодится. Большая оказалась наука, всего и не перечислить…

– Чувствовать надо, девонька, – втолковывала она ей. – Учиться чувствовать – вот что главное. От рождения люди умеют многое. Глазами – видят, ушами – слышат, пальцами – щупают. А есть и другие глаза, уши и пальцы, невидимые, неслышимые, те, что у тебя в голове и сердце. Вот ими видеть и слышать – учиться надо, это и есть исконное ведовство…

Есть ли во всех мирах, в Прави, в Нави, в Яви и злобном, подземном мире, такое, про что она не знала, часто думала Сельга. Спрашивала ее. Но старая только смеялась в ответ.

Баба Мотря не зря называла Сельгу разумницей. Когда ее сверстники бездумно играли в расшибалку и пряталки, кутали в лоскутки чурочек-куколок, Сельга уже узнала, как устроен мир. Баба Мотря рассказывала ей, не таясь, да и старый волхв Олесь рассказывал. Он, оказалось, тоже любил, когда его спрашивают. Только мало кто из родичей на это решался, а если и спрашивали – больше по своим делам, помочь советом или гаданием.

Семь высших богов управляют миром, поняла она еще с малолетства. И у каждого – свое дело, свои заботы. Во главе их стоит Сварог, хозяин огня небесного и старейшина среди богов, когда-то сотворивший весь этот мир из ничего. За ним идет справедливый Дажьбог, неустанно занятый вращением кола времени, благодаря чему сменяют друг друга года, весна переходит в лето, осень – в зиму, а день и ночь постоянно меняются местами. Помимо всего, Дажьбог дал людям завет жить по правде, презирая кривду. Бог Хорс, что каждый день показывает свой огненный лик из-за края земли, дарит миру свет и тепло. Перун Среброголовый – защитник богов, который и в Яви часто творит суд и расправу. Для этого он вооружен огненными стрелами-молниями и громовым топором. Кроме ратников, он особо милостив к тем, кто владеет ремеслами. Стрибог, младший брат Дажьбога, повелевает ветрами и всей погодой. Богиня Мокошь дарит плодородие, достаток, хорошие или плохие урожаи и неустанно прядет пряжу жизни, где нитка каждого человека вплетена в общее полотно. Не зря говорят, хочешь хорошую, легкую судьбу – проси не богов, а богиню. Последний из высших – семиликий Семаргл, самый умный и непонятный из всех богов. Его семь голов неустанно совещаются между собой обо всем, и от этого все в жизни часто бывает запутано так, что не расплести.