Рокировки - Борис Крумов

Вранчев, не глядя в мою сторону, указал на кресло, но я не спешил садиться. Он дочитал страницу и только тогда поднял голову. Встал и развел руками, словно собираясь меня обнять.

— Привет, пламенный привет народной милиции! Извини, думал, это кто-то из моих коллег. Пожалуйста, садись. Я в твоем распоряжении. Если ты пришел в редакцию — значит, что-то произошло, верно?

— Хотел связаться с Тони, да решил вот сначала к тебе. Ты ведь его начальник.

— Хорошо, что хоть благодаря ему я тебя вижу! А если серьезно, Хантов… С этим молодым человеком определенно что-то стряслось.

— Не слишком ли ты категоричен?

— Нет, уверяю тебя. Тони — юноша воспитанный, исполнительный, прислушивается к советам старших. Он родился журналистом. Может взять интервью у самых недоступных начальников. Выгонят его из одной двери — он в другую, а если нужно, и в окно влезет, но запланированный материал добудет. Несведущему человеку это показалось бы нахальством, но кто понимает — оценит.

Вранчев взял газету со стола и едва не ткнул ею мне в лицо.

— Читал?

Я понял, о чем он, но, верный привычке не спешить открываться, открывая других, только плечами пожал.

— Репортаж Тони Харланова! — торжественно сказал Вранчев. — На самом высоком уровне. Глубокая психология. Тонкий анализ. Бесспорно, достижение! Жалко, что не отдал это нашей газете. Я ему надеру уши. Свои лучшие работы журналист должен печатать у себя в газете, а те, что похуже, предлагать на сторону, верно? Почитай, скажи свое мнение.

Я кивнул.

— Дать тебе газету с собой?

— Мы на работе получаем, просто сегодня я еще не был там.

— В понедельник Тони взял отпуск и поехал на похороны, — сказал Вранчев, вздохнув.

— Уехал рано утром?

— Нет, сидел здесь до восьми вечера.

— У него, наверное, были серьезные отношения с этой девушкой?

— Так, по крайней мере, казалось, но как узнаешь, серьезны ли отношения у современной молодежи?

Грустно улыбнувшись, Вранчев посмотрел на часы, снял трубку, набрал номер.

— Тони здесь? — спросил он. — Нет, не сейчас, пусть через часок мне позвонит.

Положив трубку, довольно мне подмигнул.

— По такому человеку можно проверять часы. А у тебя что нового? Давай-ка, подскажи нам что-нибудь, о чем можно написать.

С Вранчевым можно было говорить и два, и три часа, и он бы не устал. Только не располагал я таким временем, да и рассказать ничего не мог.

— Да подожди, посиди еще.

Я пообещал, что приду в клуб и там уж мы поговорим по душам.

Пожалуй, мой разговор с Тони был лишним: ведь все, что надо, я услышал от его начальника. Но, поскольку я в редакции, не повидаться уже неудобно… Вранчев взял меня под руку, вывел в коридор, распахнул какую-то дверь и застыл, точно дворецкий, торжественно объявляющий о приходе долгожданного гостя:

— Тони, к тебе!

Тони читал газету. Он встал и пошел к нам навстречу. Думаю, Вранчев ожидал увидеть по крайней мере любезную улыбку на лице своего подчиненного. Тони поморщился, не скрывая своего нежелания меня видеть. И так открыто это сделал, что Вранчев обеспокоенно посмотрел на меня, а потом на него.

Я постарался сделать вид, что ничего не заметил.

Возможно, Тони действительно сильно переживал потерю Краси и считал, что именно я виновен в ее смерти. Но тогда как это увязать с безразличием, с которым он относился к ее изменам? Он ведь не мог не догадаться, откуда у нее иностранная валюта. Видимо, наблюдая ее образ жизни, он и написал статью о проблеме проституции. Едва ли только официанты давали ему материал для его социально-психологических обобщений. Ко всему прочему, именно Тони был одним из инициаторов сексуальных «рокировок» в компании. И после всего этого — такая скорбь!.. Или я действительно постарел — настолько, что совсем не разбираюсь в настроениях современной молодежи?

Я подал руку, Тони вяло, неохотно ее пожал.

Вранчев, сообразив, что обстановка не из простых, поспешил уйти. Хлопнув нас по плечам, он громогласно заявил:

— Ну, я вас оставляю!

Может быть, подумав при этом: «Разберетесь и без меня».

Тони посмотрел на часы, бросил взгляд в глубину коридора, словно давая мне понять, что кого-то ждет.

Я спросил:

— Как ты?

— Как я могу быть?

Он отвернулся, а когда снова посмотрел на меня, глаза его были влажными. Я почувствовал, что он на самом деле расстроен, но мне тем не менее надо было поговорить с ним и о Красимире, и о ее окружении.

— Дашка ездила на похороны?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю.

— Ты не видел ее в эти дни?

— Нет.

— В понедельник вечером к ней не заходил?

— Зачем?

— Кто отвез тело Красимиры в деревню?

— Ее отец.

— Прости, а где ты был в понедельник вечером?

— Почему ты задаешь мне этот вопрос?

— Просто так.

Он ответил не задумываясь:

— Я был дома.

В конце коридора стояла какая-то девушка. Освещение было слабым, и я не мог как следует ее разглядеть. Тони стоял к ней спиной. Он снова посмотрел на часы. А я твердо решил: время для подобных бесед с сегодняшнего дня определяю я. И вести их стану не в барах и редакциях, а там, где они обычно ведутся. И будут это не беседы, а допросы.

— Ты как-то слишком раскис, — сказал я.

— А ты что, хочешь, чтобы я песни пел? — нервно дернулся Тони.

Мало сказать, что тон его был грубым. Его взгляд прямо-таки пронзил меня. Ничего, я привык к таким взглядам.

— Я искренне сочувствую тебе, Тони, но попробуй все-таки собраться…

— Пошел ты к черту со своим сочувствием!

Он резко повернулся и пошел к своей комнате. Прежде чем он взялся за ручку двери, в коридоре послышался девичий голос:

— Тони!

Он отпустил ручку двери, будто она была раскалена, и быстро пошел к выходу. Девушка шла навстречу ему, и я успел ее рассмотреть.

Ее волосы, приподнятые над правым ухом, были прищеплены заколкой из слоновой кости в золотой оправе, с двумя крупными рубинами (такую не купишь в киоске возле базара, да что говорить: в ювелирных магазинах Софии таких заколок нет). Волосы на затылке были закреплены другой заколкой, с аметистами. Ни они, ни рубины не шли к каштановым волосам девушки и серым ее глазам. Безвкусно все это выглядело, но золотой и бриллиантовый блеск отвечал, видно, своему назначению — бить в глаза, производить «сногсшибательное» впечатление.

На щеках молодой дамы алели пятна румян (маска клоуна!), в мочке правого уха висело кольцо величиной с браслет. Золотой медальон и три браслета довершали этот невероятный набор украшений. Юбка переливалась всеми цветами радуги — такую можно купить разве только в парижском магазине. Блузка была так прозрачна, что не скрывала груди величиной с морские ракушки.

Было что-то знакомое в ее лице (большие глаза, выпирающие скулы, острый подбородок), похожем на лицо нашей телевизионной дикторши. Эта — слишком молода, чтобы работать там, да я и не запоминаю дикторов. Но где-то же видел подобную физиономию. В компании Тоди она не мелькала. Да, золотая и бриллиантовая… Вызывающе золотая, ибо, как говорила Краси, в нынешнем году модно серебро…

— Здравствуй, дорогой! — поздоровалась она, протягивая Тони обе руки.

— Хелло, Роз! — ответил он тоном, каким никогда не обращался к Красимире, и расцеловал ее в щечки.

Их знакомство было необычным, и едва ли оно произошло недавно — в этом я могу поручиться. Я ничего не знал об этой Роз (Розалии, Розалине, Розе, Роз-Мари или как там ее зовут).

Пусть живут и здравствуют мои коллеги — с их помощью человек моей профессии может узнать не все, но по крайней мере то, что ему необходимо…

Ваклев установил, что в понедельник вечером Тоди сидел с приятелями в ресторане «Балкан». Тони был дома. Как объяснила его хозяйка, около шести вечера он привел к себе девушку, а проводил ее в полночь. Хозяйка не помнила точного времени, но сказала, что это было после полуночи, и добавила, что эта девушка ходит к ее квартиранту недавно.

Получается, поцарапал меня кто-то третий.

Едва ли нужно объяснять, что к подполковнику Веселинову я пришел с пустой корзинкой. Едва ли следует упоминать и о том, что он не был в восторге от моего доклада. И последнее: нет никакой необходимости сообщать, что на совещании каждый развивал свою гипотезу. Прежде чем мы вышли из его кабинета, подполковник Веселинов распорядился в своем скупом телеграфном стиле:

— Срочно! Самые подробные сведения обо всех из этой компании. Подключить всех сотрудников отделения.

В сущности, именно этим я и занялся сразу же после выхода из больницы. Поручив младшим коллегам то, что им необходимо было сделать, я отправился в клуб журналистов.

В те времена он был единственным в своем роде. Два-три года спустя такие заведения профессиональных, творческих и полутворческих организаций расплодились как-то сразу, точно головастики из икринок.