Лед - Анна Каван

Слушалось дело о пропавшей девушке, предположительно похищенной, возможно — убитой. Под подозрением оказался один известный человек, на допросе он показал на другого, но того найти не удалось. Прозвучало имя девушки. Меня спросили, знакомы ли мы. Я ответил, что несколько лет поддерживал с ней знакомство. «Была ли у вас интимная связь?» — «Мы были старыми друзьями». Послышался смех. Кто-то спросил: «Каковы же были ваши отношения?» — «Я уже сказал: мы были старыми друзьями». Приставу пришлось вмешаться, чтобы пресечь взрыв смеха. «Вы хотите убедить нас, что вы внезапно поменяли планы и бросили все, чтобы поехать в другую страну за подругой?» Казалось, что про меня им известно все. Я ответил: «Да, именно так».

Я сидел на кровати, курил и смотрел, как она расчесывает волосы — мягкую сверкающую массу бледного сияния, серебряный водопад, разбивающийся о плечи. Она нагнулась, чтобы посмотреть на себя в зеркало, в котором отразились ее маленькие груди. Я смотрел, как они слегка поднимаются в такт ее дыханию, потом, встал за ее спиной и обнял ее, положив на них ладони. Она отпрянула. Я выпустил в ее испуганное лицо струю дыма. Она отпрянула, и я, подавив внезапное желание ткнуть в нее зажженной сигаретой, бросил сигарету на пол и затушил ее ногой. Затем притянул девушку к себе. Она стала отбиваться и кричать: «Не надо! Оставьте меня в покое! Я ненавижу вас! Вы жестокий и вероломный… вы предаете меня, нарушаете обещание…» Меня охватило нетерпение, я отпустил ее и пошел запереть дверь, но, не дойдя до нее, обернулся на звук. Она держала над головой большой флакон одеколона и собиралась нанести мне удар. Я велел положить одеколон на место; она не послушалась, поэтому я вернулся и вырвал у нее из рук флакон. Драться она не могла. Силы в ее мышцах было не больше, чем у ребенка.

Я снова сидел на кровати, она одевалась. Мы не разговаривали. Она уже застегивала пальто, когда дверь внезапно открылась: я позабыл запереть ее. Вошел мужчина. Я вскочил, чтобы вышвырнуть его вон, но он прошел мимо, как будто я был невидим или меня не существовало вовсе.

Высокий, атлетического сложения мужчина, от которого веяло надменностью и наглостью. Невероятно яркие синие глаза подавали сигнал опасности, но меня как будто не видели. Девушка не шевелилась, словно окаменела. Я тоже не двигался, просто стоял и смотрел, что вообще-то мне не свойственно. Но мужчина знал, зачем пришел, и он был с револьвером, остановить его было невозможно. Я гадал, застрелит ли он нас обоих, и если да, то кого первым, а если одного — то кого именно. Вот что в тот момент меня интересовало.

Он, очевидно, считал ее своей собственностью. Я же полагал, что она принадлежит мне. Без нас, ее будто и не существовало; возможно, единственным ее предназначением было свести нас вместе. Лицо его было надменным и наглым, а это всегда вызывает во мне отвращение. И в то же время я вдруг почувствовал, что нас что-то необъяснимо сближает, почувствовал чуть ли не кровную связь с ним и такую сильную, что вдруг впал в замешательство, я стал уже сомневаться, двое ли нас на самом деле…

Меня спросили: «Что произошло, когда вы встретили свою подругу?» — «Мы не встречались». Сдерживаемое возбуждение в зале взорвалось, официальный голос призвал к тишине. Затем некто, говоривший так, словно закончил курс сценической речи, произнес: «Я хочу заявить, что свидетель страдает психопатией, возможно, шизофренией, а посему словам его верить нельзя». — «Представьте свидетельство психиатра», — последовала реплика. Театральный голос продолжил: «Повторяю и настаиваю: этот человек, безусловно, психопат и не заслуживает никакого доверия. Здесь расследуется зверское преступление, жертвой которого стала невинная юная девушка. Прошу вас обратить внимание на его бездушие и черствость. Какой цинизм прийти сюда с цветком в петлице! Его поведение не просто противоречит нормам морали, оно непристойно, постыдно и порочит все, что для нас свято…»

Где-то под потолком, непонятно, где именно, прозвенел колокольчик, и начальственный равнодушный голос объявил: «Психопат не может быть свидетелем».

Меня вывели и заперли в камере на семнадцать часов, а рано утром выпустили без каких-либо объяснений. Тем временем корабль отошел вместе с моим багажом, а я остался лишь с тем, что было на мне. К счастью, у меня не отняли паспорт и бумажник, денег в котором было предостаточно.

Я побрился, умылся, причесался и внимательно оглядел себя в зеркало. Мне нужна была чистая рубашка, но магазины еще не открылись; куплю потом и переоденусь. А пока, не считая увядшей гвоздики, выглядел я вполне сносно. Выйдя из парикмахерской, я собрался выкинуть ее в урну, но тут мальчишка предложил почистить мне обувь, и пока он это делал, я спросил, где здесь самое лучшее кафе. Он указал на заведение, расположенное на той же улице. Кафе мне приглянулось, и я уселся за столик на солнце. В такой ранний час здесь никого не было. Дежурный официант принес на подносе кофе и булочки и оставил меня в одиночестве. Я выпил кофе, и, соображая, что делать дальше, стал наблюдать за прохожими: в такой час их было совсем немного.

Мимо прошла девушка с корзинкой цветов, и тут я вспомнил, что до сих пор не избавился от гвоздики. Я стал вытаскивать ее из петлицы, но стюард накрепко пришпилил цветок. Я отвернул лацкан, нащупывая булавку. «Позвольте я вам помогу». — Я поднял голову, цветочница улыбалась мне. Мне показалось, будто я уже где-то видел ее лицо, будто я был с ней знаком и она мне нравилась. Аккуратно вынув гвоздику из петлицы, она приготовилась заменить ее на такую же из своей корзины. Я начал было говорить, что делать этого не стоит, но что-то меня остановило, и я промолчал. Она закрепила в петлице свежий бутон и продолжала стоять рядом, похоже, она не просто ждала, когда ей заплатят. Я начинал кое о чем догадываться, но во избежание ошибки, решил промолчать. Я убедился в своей правоте, когда она произнесла: «Могу ли я сделать для вас что-то еще?» — Я оглянулся. За столиками по-прежнему ни души, прохожие — на другой стороне улицы, вне пределов слышимости. Она поставила корзину на стул, я сделал вид, что рассматриваю цветы, вытаскивая из нее то один букет, то другой. Кто бы ни наблюдал за нами — пусть даже в полевой бинокль, он увидел бы обычную сцену между покупателем и цветочницей. «Конечно, — сказал я, хотя уверенности в этом у меня не было… Но мне так нужно было узнать, что же сейчас происходит в мире. — Я был в плавании, был оторван от всего. Вы можете многое мне рассказать».

И я принялся задавать осторожные вопросы, стараясь не показать, как мало я осведомлен о последних событиях. Оказалось, что ситуация на родине неопределенная и вызывает немалые опасения, конкретной информации не поступает, масштабы катастрофы были по-прежнему неизвестны. Правитель северного государства бежал во внутренние районы страны и присоединился к формированиям одного из полевых командиров, конфликты в стране вспыхивали один за другим.

Я продолжал ее расспрашивать. Она была вежлива и доброжелательна, но ее ответы становились все туманнее, она как будто боялась сказать что-то лишнее. Когда пара посетителей заглянула в кафе и села возле нас, она прошептала: «Эти вопросы вам лучше обсудить с кем-нибудь из начальства. Я могу устроить вам встречу». — Я сразу согласился, хотя не был уверен, сможет ли она это сделать. Она велела мне подождать, схватила корзину и удалилась чуть ли не бегом. Я подумал, что вижу ее, возможно, в последний раз, но заказал еще кофе и стал ждать: ничего другого все равно не оставалось. Известия о бегстве правителя успокоили меня, но лишь отчасти: он, вероятно, взял с собой и девушку, но уверенности в этом быть не могло. Время шло. Кафе наполнилось людьми. Я поглядывал на улицу в ожидании своей осведомительницы, но, когда уже решил, что она не вернется, вдруг увидел, что она пробирается ко мне сквозь толпу прохожих. Подойдя к моему столу, она громко произнесла: «Вот ваши фиалки. Мне пришлось идти за ними на цветочный рынок. Боюсь, обойдутся они вам не дешево». — Она с трудом переводила дыхание, но из-за окружавших нас людей старалась говорить четко и весело. Я понял, что уговаривать ее остаться будет не правильно, и спросил: «Сколько?» — Она назвала сумму, я выдал ей деньги. Она поблагодарила меня с очаровательной улыбкой и быстро скрылась в толпе.

Бумага, в которую был завернут букетик фиалок, оказалась запиской, где сообщалось, как найти нужного мне человека. Записку следовало уничтожить на месте. Я купил холщовую сумку с кожаными ручками для самого необходимого и снял номер в гостинице. Приняв ванну и переодевшись, я отправился в кабинет по указанному в записке адресу, и тот человек сразу же принял меня. В петлице у него тоже была красная гвоздика. Я решил, что надо быть начеку.

Я начал с самого главного, юлить не имело смысла. Назвав город, где находился, я спросил, есть ли возможность туда попасть. «Нет. Там сейчас идут бои, а по ночам облавы. Иностранцам въезд запрещен». — «Всем, без исключений?» — «Без исключений. И проехать туда могут только командированные госслужащие». Выслушав его ответы, я спросил: «Значит, вы советуете мне отказаться от этой идеи?» — «Как официальное лицо — да. — Он хитро взглянул на меня. Что в его голосе вселяло надежду. — Но есть шанс, вероятно, я смогу вам помочь. Во всяком случае, я узнаю, что можно сделать. Но вы не особо на это рассчитывайте. Чтобы что-то разузнать, мне, возможно, понадобиться несколько дней». — Я поблагодарил его, мы поднялись и пожали друг другу руки. Он обещал связаться со мной, как только будут новости.