Тайна старого дома (сборник) - Виктор Эфер

Вначале я ничего не мог разобрать, кроме зеленоватых пятен сырости, но потом рассмотрел буквы. Некоторые совершенно выцвели и исчезли целые строчки, но некоторые с трудом можно было разобрать и я прочитал отрывки фраз, писанных старинным французским наречием, отчасти мне непонятным:

«С помощью этого…. ния…. в золото все ме……делать по возможности…. вызывая явл… подобные небесным, приводить…. недвижимые предметы… дьявольскую силу, вызывает боль и трепет в теле… умерла вместе со мною и потому я… тогда… лет… воды в глиняный сосуд…»

Дальше были слова, но отдельные, не связанные по смыслу между собой.

Я несколько раз перечитал манускрипт, спрашивая себя: какое открытие мог сделать этот средневековый алхимик, живший в XIV столетии? Он пишет о философском камне… Неужели правда, ему удалось добиться чего-нибудь подобного? И что могли заключать в себе строки, не понятые мною?..

«Явления, подобные небесным, приводит в движение неподвижные предметы и боль во всем теле…»

Внезапно у меня в голове возникла новая мысль. В свете фонаря на дне корыта поблескивала небольшая лужица воды. Возникшая мысль была так неимоверна, что я пожал плечами. Но невольно остановился на ней и пришел к заключению, что она имеет смысл.

Это каменное корыто, ящик из пористой глины… Эти гибкие прутики…

Я опустился на колени и в песке нащупал еще несколько таких же приспособлений. Вставая с колен, я хотел опереться о стену и почувствовал сильный толчок. От неожиданности я вскрикнул… Внезапный испуг, который я почувствовал, заставил меня вспомнить о приятеле, который в одиночестве трепетал от страха в своей комнате; вспомнил про удары, треск и вспышки света, так пугавшие его, вспомнил слова манускрипта: «Небесные явления», «боль во всем теле»… Вспомнил — и понял все.

Гениальный мечтатель, который жил в этом, теперь таком мрачном доме, далеко от человеческого жилья, сам не понимая того, открыл электричество за триста лет до Гальвани и на пятьсот лет раньше Эдисона применил его силу на практике…

10 корыт составляли батарею. Когда-то она стояла прямо, но с годами корытца наклонились и вода, в часы приливов заходя в подвал, свободно вливается в них. Когда прилив отступал, вода вытекала из корыт, которые стояли наклонно.

В течение получаса, минуты высшего прилива, волны то вливались, то выливались и образовывали периодически электрический ток, а удары и вспышки возникали и замирали.

Я поднялся наверх. Небо посерело. Приближалось утро. На том месте, где я стоял, оцепенев от ужаса, я увидел под самой крышей что-то черное и две блестящие точки. Что-то подставив, я добрался до них. Это был молоточек, подвижно укрепленный на доске, и два металлических шарика, расположенных на расстоянии сантиметров 15 один от другого.

Теперь все было ясно, как на ладони.

Я вбежал в комнату с криком. Приятель мой сидел неподвижно и глаза его, наверное, ничего не видели, хотя были широко открыты. Я в нескольких словах рассказал ему все, что узнал сам. Он бормотал что-то невнятное, не слушая и не понимая меня. В эту минуту явилась старая Жермена и зловещим голосом сказала:

— Эту ночь мертвецы снова вбивали гвозди в гробы…

Я громко рассмеялся и приказал ей принести нам завтрак. Мое веселое настроение, наверное, подало ей мысль, что я тоже немного свихнулся.

В тот же день мы уехали в Париж.

Теперь я получаю письма от моего приятеля из одного санатория. Он уже подлечился и пишет, что так заинтересовался тайной неизвестного алхимика, что хочет написать целую повесть о гениальном мечтателе и искателе философского камня.

Чудесный металл

Валентин Федорович Красовский, — милостию Божией российский эмигрант, 22 лет, холостой, студент парижского «Инститют Нормаль Электрик», а попросту Валька Красовский, — нечесаный сидел на койке в своей комнате, тупо уставившись на свои собственные ботинки… На улице сеял нудный и, увы — весьма нередкий в Париже дождь. Ботинки же отрезали все возможные пути к маячившей в отдалении надежде раздобыть, или, как выражались в Валькином общественном кругу — «стрельнуть» у кого-нибудь «трешку». Трешки ведь сами не ходят, ходить нужно за ними, что представляет известные трудности в ботинках с дырами. Конечно, ведя студенческую жизнь по образу — «день не евши, а два так» — Валька имел все вероятия сделаться в дальнейшем либо идеалистом чистейшей воды, либо законченным мизантропом, либо философом-стоиком; но в данном случае все эти прекрасные перспективы — нисколько не увлекали его. Все это было делом далекого будущего и весьма проблематичного к тому же, в то время как сейчас единственной достойной внимания реальностью — был голод, а предпосылкой для всяческого рода пессимистических прогнозов — срок следующей выплаты стипендии, учрежденной для русских студентов каким-то филантропом, удаленный от настоящего момента на двадцать суток…

Двадцать астрономических и календарных суток, по двадцать четыре часа в каждых!..

Во всяком случае, при объективном рассмотрении следовало признать, что Валька имел все основания для недовольства собственной судьбой, стипендией в 175 франков 00 сантимов, астрономами, установившими, что желудок должен наполняться пищей минимум два раза в день, экономистами, определившими реальную ценность франка, и государственным укладом государства, в котором ему приходилось жить по воле большевистской революции в России и его родителей, в свое время решивших стать эмигрантами.

Нет, конечно, никакого сомнения в том, что студенческая жизнь всегда носит некоторый отпечаток неудовлетворенности и вытекающего из нее фрондерства, однако и то, что смутно вырисовывалось ее гранью — не вызывало в Вальке особенного одушевления и энтузиазма…

По окончании института, ему предстоит вместо быстрого перехода в категорию людей сытых и обеспеченных, как это случается во всех остальных странах земного шара, в Европе, Азии, Африке, Америке, Австралии и даже, очевидно, в Арктике и Антарктике со всеми умудрившимися получить высшее образование (за исключением особой категории лиц, мудрено именуемых «апатри» и имеющих единственные в своем роде паспорта, подтверждающие, что они беспаспортные бесподданные…) — ему предстоит сероватое «бытие», мало что больше обеспеченное, чем студенческое…

Валька тряхнул нечесаными кудрями и проглотил жидкую слюну… Как там ни говори, а в Америке, скажем, — дело веселее!.. И там, конечно, случается без подметок нашему брату бегать, но все же: подцепил какую сенсацию, словчил — гляди и выбился; там хоть пути предприимчивости и инициативы не заказаны… Да оно, в общем, и здесь устраиваются как-то люди, ловчат!.. Вон Ванька Арбузов — умеет как-то… И где он, черт, деньги берет? Купил — продал… Спекульнул, на бегах поставил — взял, махинации какие-то… Глядишь и обернулся…