Что было, то было (повести, рассказы) - Николай Логинов

Вошла посетительница, направилась к Ольгиному окошку. Тетя Паша умолкла.

— Скажите, где можно получить посылку? — спросила женщина.

Ольга ответила:

— Со двора вход. Выйдете — и налево.

— … Да-а. Иван-то знал, что и тогда Афоня любил Шуру, когда в девках была, — продолжала тетя Паша после ухода посетительницы. — А она-то к ему не шибко тянулась, все над его именем подсмеивалась. А тут уж судьба свела их. Иван понимал все и, должно, не виноватил ни его, ни свою Шуру.

— Какие, скажите, истории в жизни бывают! — вздохнула самая молодая из девчат — Валя Грекова.

Ольгу тоже задел этот рассказ. Она представила себя на месте той Шуры — и не позавидовала ей.

— … Принесла она две поллитровки, приготовила закуску, по граненому стакану поставила перед тем и перед другим. А Иван говорит: «Шурок, ставь и себе стакан». Она отвечает: «Не пью я, Ваня, не навыкла без тебя». Он ей свое: «Разве ты не рада моему возвращению?» Тогда и Афоня стал уговаривать: «Немножко-то выпей с нами, Шура». Она и перед собой поставила точно такой же стакан, сказала не Афоне, а Ивану: «Разливай, Ваня». Он откупорил бутылку, налил сначала ей, потом сопернику своему и потом уж себе. Все три стакана склянешеньки. «Выпьем, — говорит Иван, — за наше свидание, за встречу. И пускай, — говорит, — Шурок сама выбирает себе одного из нас — раз уж так случилось. Кого выберет — тот и будет отныне ее мужем». Ни словечком не изобидел. А она, бедненькая, то на одного поглядит, то на другого. А больше страдает оттого, что нежно, по-старому выговаривает ее имя Иван. Как скажет «Шурок», так она в лице и меняется.

— Милая! — вырвалось у Ольги.

— Любила она раньше Ивана, очень любила. И к Афанасию успела привыкнуть. Он ее долго уговаривал, когда овдовела. Ласковый. На ласку-то и ответила. И тут два чувства столкнулись — к одному мужу прежняя любовь вспыхнула, к другому, ласковому да нежному, жалость сердце разбередила. Думала, водка хмелем ударит в голову, прибавит храбрости, развеселит. Решила: «Была не была — выпью!» И выпила, как мужья, до дна. Полный-то стакан! «Сердечное спасибо тебе, Шурок, — опять сказал Иван. — Это лучше всяких твоих слов». А второй-то, Афанасий-то, сует ей закуску, торопит: «Скорее, Шура, огурчиком закуси». Она отводит его руку: «Ничего, я хлебушек понюхаю». Не закусила. Афоня теперь наливает Ивану и себе. Шура свой порожний стакан отодвинула в сторонку. И сидит. И еще крепче глазами впивается попеременки — в одного, в другого. Улыбнется, сгонит прочь улыбку, вроде опечалится, задумается, потом опять хочет веселой казаться… Все, видно, гадала, которого из двоих выбрать.

— Срок-то уж очень короток — где ж тут сразу решишь, — вставила Валя Грекова.

К окну «До востребования» подошел Виктор. Он не первый раз появлялся здесь с той поры, как доставил Ольге ее Сашу. Поздоровался:

— Здравствуйте, Ольга Ивановна.

— Здравствуйте, Виктор Михайлович. А вам опять писем нет.

— Ничего не поделаешь… Наверно, чернила высохли или перья поломались… Оля, можно вас спросить: вы когда кончаете работу?

Ольга смутилась, но ответила:

— Еще не скоро.

— Тогда до свидания.

Валя Грекова — тут как тут:

— Что я говорила? Влюбился он в нашу Ольгу. Точно!

Ольга даже привстала:

— Что ты мелешь, Валька? Человек ждет важное письмо, а ты…

— Раньше он почему-то не получал здесь ни важных, ни других каких.

— Хватит вам болтать! — остановила их пожилая работница. — Тетя Паша, доскажи, чем же все кончилось.

— А кончилось плохо. Решать Шуре было тру-удно. Мужья-то один одного лучше… Они снова налили — теперь по полстакана. Шура встала улыбчивая, пошла за чем-то на кухню… Пошатывается. Хмель свое берет. А мужья не замечают, беседуют себе, и в разговоре ни тот, ни другой Шуры не касаются — будто ничего промеж их такого нету, друзья друзьями. Долгонько они так сидели, уж водка кончается. И тут Афанасий хватился: «Что ж это Шура-то не с нами?» Иван по-своему понял ее уход: «Наверно, надоело ей нас слушать да на пьяненькие наши рожи глядеть». Беседа их после того не пошла. «Может, позвать Шуру?» — беспокоился Афанасий. «Пойдем посмотрим, не плохо ли ей», — согласился Иван. Пошли на кухню. Нет там Шуры. Спросили у соседки — и к ей не заходила. Афоня кинулся на улицу. Нет и там. Да и прохладно было — не усидишь на улице. Тогда он полез на чердак. Чуяло сердце-то. И только голову просунул — ка-ак закричит!.. Там, на чердаке, висела она, родная, в петле…

— Да что ж она, дура! — вскрикнула Валя.

— Так она надумала, матушка. Удавилась. Не вынесла счастья: погибший муж вернулся и второй есть. Выбрать не хватило сил. Торопилась покончить, покуда хмель не прошел… Теперь оба мужа горюют, и каждый себя виноватит… Хорошая была женщина, красивая из себя. И уж шибко совестливая, царство ей небесное…

Валя сквозь слезы прошептала:

— Глупая, глупая…

Ольга закусила губу, чтобы не всхлипнуть над этим чужим горем: близко к сердцу приняла она судьбу неизвестной ей женщины.

Ольга вышла с почты последней. Одна направилась сквериком домой. Из головы не выходила история, рассказанная тетей Пашей, и Ольга, задумчивая, не замечала под ногами облетевших с берез золотистых листьев, не видела ничего кругом. И когда ее кто-то окликнул по имени, вздрогнула и остановилась.

— Ой, это вы!.. Напугали как… — сказала она, увидев в осенних сумерках вставшего со скамейки Виктора Михайловича.

— Простите, Оля! — виновато произнес он. — И за то, что напугал вас, и за то, что вот так… дерзко поджидаю…

Она пришла в себя и выговорила ему:

— Вы уже два месяца такой. Появляетесь на почте… А писем нет и, наверно, не будет.

— Да, вы угадали: я не жду писем. И не от кого: ни родных у меня, ни близких.

— Зачем же тогда подходить к окошку «До востребования»?

— Вы обижены на меня?

— Люди замечают…

— Это ведь единственное место, где я могу видеть вас.

— Вы говорите так, как будто… Зачем?.. Не надо, прошу… Я люблю своего мужа.

— Я все знаю. Ваш муж погиб на фронте.

— Он пропал без вести.

— Это одно и то же.

— И все равно я люблю его.

Виктор помолчал и уже другим — погрустневшим — голосом произнес:

— У меня война тоже отняла многое…

— Значит, вам нетрудно понять мое настроение?

— Я понимаю… Может, разрешите проводить вас?

— Спасибо, Виктор Михайлович. Дойду я. Не сердитесь. Сашка, наверно, заждался.

— Как он поживает, танкист?

— В заботах. Школьник! Учится прилежно.

— Молодец. Привет ему передавайте.

— Он и так вспоминает вас. Что ж, до свидания.

— До свидания, Оля…

После этого разговора Виктор Михайлович перестал заходить на почту за письмами, которых ему никто не слал. А Ольга — странное творится с человеком! — ждала его прихода. И когда за несколько дней до Октябрьского праздника он снова окликнул ее после работы на бульваре, она даже обрадовалась и не скрывала эту радость от него.

Они с час гуляли по городу. Было прохладно, и Виктор Михайлович взял Ольгу под руку. О многом переговорили они за этот час. Ольга узнала, что Виктор приехал в город незадолго до ее приезда. До того жил в рабочем поселке километров за тридцать. Там перед родами умерла от малярии его жена. Работал он на городской электростанции инженером.

Они оказались около ее дома. Ольга сжалилась — озяб человек, — пригласила Виктора к себе согреться чаем.

Саша обрадовался приходу дяди Вити, забавно болтал с ним, и Ольга видела, что он понравился гостю, ну а гость — Саше…

Виктор пригласил Ольгу пойти с ним седьмого ноября в гости в одну знакомую ему семью. Она чуть замялась, но согласилась.

За праздничным столом кроме хозяев — мужа и жены — были еще две пары. Было просто, уютно, весело. Ольга невольно сравнивала Виктора с остальными мужчинами. Статный, скромный, меченный фронтовыми ожогами на лице, остроумный, но и не болтливый собеседник, внимательный к ней и к соседке слева за столом, он казался Ольге красивей, лучше тех троих, да, похоже, и женщины выделяли его среди своих мужей — охотно танцевали с ним.

На долю Ольги достался вальс «В парке старинном». Раньше слов о седине, слетевших с пластинки, она впервые разглядела — у Виктора седые-седые виски. Седина эта удивительно шла ему, так же как шрамы на лице, без которых, казалось, он был бы обыкновенной, проще.

Они сели раньше окончания вальса, но именно эти минуты, пока Ольга кружила в вальсе, сделали с сердцем ее что-то такое, необъяснимое и властное, от чего ей потом уже не удалось ни избавиться, ни уйти, ни скрыться. Вальс тот с памятного октябрьского вечера стал для Ольги ее своеобразным гимном, и не торжественным, а душевным, чувственным. Покоряющая музыка вальса тогда вела ее по невидным улочкам города рядом с Виктором, а позже, через месяцы, — в лодке за Двину и по лугу, цветистому, пьянящему…