Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

Библиотеке было несколько сотен лет, в ней хранились рукописи на бесчисленных языках, мертвых и живых: рагамоль — язык, от которого про изошел нью-кробюзонский диалект; хотчи; феллид и южно-водяной; верхнехеприйский и множество других. Там даже имелся кодекс, с нескрываемой гордостью заявил Ягарек, написанный на тайном диалекте рукохватов.

Айзек ничего об этом не знал. Ему было стыдно за собственное невежество. Его прежнее представление о гарудах было подорвано. К нему явилось отнюдь не просто горделивое дикое существо. «Пора мне покопаться в собственной библиотеке и узнать побольше о гарудах. Жалкий неуч!» — упрекал он себя.

— Наш язык не имеет письменности, но с детства мы учимся писать и читать на многих других языках, — сказал Ягарек. — Мы покупаем книги у путешественников и торговцев, многие из которых бывали в Нью-Кробюзоне. Некоторые из них родом из этого города. Это место, которое нам хорошо известно. Я читал о нем правдивые и вымышленные истории.

— В таком случае ты победил, парень, потому что я ни черта не знаю о том месте, откуда ты родом, — уныло признался Айзек.

Наступило молчание. Айзек снова взглянул на Ягарека:

— Но ты до сих пор не рассказал мне, зачем ты здесь.

Ягарек отвел глаза, посмотрел в окно. Внизу бесцельно сновали баржи. В скрипучем голосе Ягарека трудно было различить какие-либо эмоции, но Айзеку в нем послышались нотки отвращения.

— Две недели я, как преступник, переползал из одной норы в другую. Я собирал газеты, слухи, информацию, и все это привело меня в Барсучью топь. А в Барсучьей топи мне указали на тебя. Вопрос, который привел меня к тебе, был таков: «Кто может изменять силы материи?» — «Гримнебулин, Гримнебулин», говорили мне все. «Если у тебя есть золото, — говорили они, — он будет с тобой возиться, или если у тебя нет золота, но он тобой заинтересуется, или ты ему не интересен, но он тебя пожалеет, или если ему просто что-то взбредет в голову». Они сказали, что тебе известны тайны материи, Гримнебулин. — Ягарек в упор посмотрел на Айзека. — У меня есть золото. Я буду тебе интересен. Пожалей меня. Я прошу о помощи.

— Скажи, что тебе надо, — сказал Айзек. Ягарек снова посмотрел мимо него:

— Быть может, ты когда-нибудь летал на воздушном шаре, Гримнебулин. Смотрел вниз, на крыши домов, на землю. Я с детства привык высматривать с неба добычу. Гаруды — охотники. Мы берем луки, копья и длинные кнуты и высматриваем птиц в небе и зверей на земле. Такие уж мы, гаруды. Мои ноги приспособлены не для того, чтобы ходить по вашим полам, а для того, чтобы схватить маленькое тельце и разорвать его на части. Чтобы держаться на стволах сухих деревьев и высоких скалах между небом и землей.

Речь Ягарека была поэтична. Он говорил запинаясь, но говорил на языке тех сказаний и историй, которые он читал; это была неестественно витиеватая речь гаруды, который изучал человеческий язык по старинным книгам.

— Уметь летать — это не роскошь. Это то, что делает меня гарудой. У меня мурашки бегут по коже, когда я смотрю вверх, на крыши, чувствуя себя словно в ловушке. Я хочу взглянуть на этот город сверху прежде, чем я покину его, Гримнебулин. Я хочу взлететь, и не один раз, а когда пожелаю… Я хочу, чтобы ты вернул мне способность летать.

Ягарек расстегнул плащ и отбросил его на пол. Посмотрел на Айзека со стыдом и вызовом. Айзек опешил.

У Ягарека не было крыльев.

К его спине была приторочена хитроумная рама, состоящая из деревянных распорок и кожаных ремней, которые глупо болтались, когда он поворачивался. За плечами висели две огромные доски, торчавшие над головой и спускавшиеся на петлях до самых колен. Они изображали собой костяк крыльев. Между ними не было ни натянутой кожи, ни перьев, ни даже ткани; они не были приспособлены для планирования в воздухе. Это была всего лишь маскировка, уловка, бутафорская подпорка, на которой нелепо висел плащ Ягарека, чтобы казалось, будто у него есть крылья.

Айзек протянул к ним руку. Ягарек напрягся, но потом собрал все свое мужество и дал Айзеку их потрогать.

Айзек в изумлении покачал головой. На спине Ягарека он заметил жуткий рубец, но тут гаруда резко повернулся к нему лицом.

— За что? — выдохнул Айзек.

Лицо Ягарека медленно исказилось, а глаза превратились в плачущие щелки. У него вырвался пронзительный и совершенно человеческий стон, который вскоре перерос в грустный воинственный крик пернатого хищника — громкий, монотонный, печальный и одинокий. Айзек в тревоге смотрел на Ягарека, а стон тем временем превратился в простой и понятный крик.

— За мое преступление! — вскричал Ягарек. Он помолчал с минуту, а затем снова спокойно сказал: — За мое преступление.

Он отстегнул от спины громоздкую деревянную штуковину, и та с глухим стуком упала на пол. Ягарек стоял голым по пояс. Тело его было стройным, красивым, крепким и поджарым. Без фальшивых крыльев, которые горой возвышались за спиной, он казался маленьким и слабым. Он медленно повернулся, и у Айзека перехватило дыхание, когда он увидел шрамы.

Две длинные, глубокие раны на лопатках Ягарека не зарубцевались толком, из них торчало красное, словно ошпаренное, мясо. По обеим сторонам спины протянулись полоски искалеченной ткани длиной в полтора фута и до четырех дюймов шириной. Лицо Айзека исказилось от жалости: рваные дыры были крест-накрест иссечены грубыми и кривыми порезами, и Айзек догадался, что крылья были отпилены. Их отрубили не одним коротким ударом, а долго растягивали эту пытку. Айзек содрогнулся.

Едва прикрытые суставы костей двигались и сгибались; нелепо выставленные напоказ мускулы напрягались.

— Кто это сделал? — переведя дыхание, спросил Айзек.

«Легенды правдивы, — подумал он. — Цимек — это дикое место».

Прежде чем ответить, Ягарек долго молчал.

— Я… я это сделал.

Сначала Айзек подумал, что ослышался.

— Что ты имеешь в виду? Как, черт возьми, ты мог?..

— Я сам наложил на себя наказание. — Ягарек перешел на крик. — Это справедливо. Я сам это сделал.

— Это что, блин, за наказание такое? Мать твою, черт, что могло… Что такого ты натворил?

— Ты что, Гримнебулин, смеешь судить о гарудском правосудии? При таких словах мне невольно приходит на ум мысль о переделанных…

— Не пытайся все перевернуть! Ты совершенно прав, мне не нравятся законы этого города. Я только пытаюсь понять, что с тобой произошло.

Ягарек вздохнул, совсем по-человечески опустив плечи. Наконец он заговорил тихо и с трудом, как будто исполняя неприятную обязанность.

— Я был слишком абстрактным. Я не заслуживал уважения. Это… было безумие. Я был сумасшедшим. Я совершил гнусный поступок.