Теория выигрыша - Светлана Анатольевна Чехонадская

не прожила ее раз пятьдесят, пока ехала, заваленная противнями, пока стол накрывала, тосты говорила, полы мыла – не так бы шибануло. И еще это слово. «Специально». Такая жуткая продуманность. Что лучше не пить, когда все пьют, лишь бы она не осталась.

И в ней что-то порвалось. Так порвалось, что пустая новостройка завибрировала – потекли по бетонным перекрытиям крики Лидии. Что-то такое она говорила… Сама не осознавала, что… Вроде, плитку упомянула. И пироги вспомнила. И еще, кажется, кричала, что пора замуж, детей пора заводить – сколько можно делать вид, что они свободные?

Он слушал с возраставшим изумлением.

– Да ты белены объелась? – воскликнул, наконец. – Я разве когда обещал? Мы уже шесть лет просто дружим.

– Дру-ужим?! Ах, дружим?! Да я на тебя трачу жизнь! Я эти пироги полдня…

– Ах, пироги! – завопил он. – Я так и знал, что эти пироги встанут мне поперек горла! За один несчастный год любви я расплачиваюсь всю жизнь! Я и так все время чувствую себя обязанным! Встречаю, провожаю, приглашаю, о проблемах твоих вечно выслушиваю эти твои неинтересные рассказы! Что же еще-то?! Ты меня пирогами попрекаешь! Да подавись ты этими пирогами! – и швырнул ей в лицо противень (пустой).

Лидия поехала на дачу, гремя лотками. Всю ночь прорыдала, потом часа три красилась, чтобы скрыть пятна на лице. Но куда их спрячешь.

Увидев ее, мать выпучила глаза. Потом пожевала губами.

– Я так и думала…

– Ты не пугайся, мы напились… Я пойду отсыпаться.

Но мать перегородила дорогу.

– Ты плакала, Лидусь, я разве не вижу? И что ты к нему привязалась, он тебя вообще не стоит.

– Мамуль, башка гудит…

– Лидусь, но если видно, что бесполезно, зачем время тратить?

– А как видно? – рассвирепела она.

– Да видно! А если не видно, хотя бы спроси напрямую. И все станет ясно. Зачем прятаться от правды?

– Это я прячусь от правды? Я?!

Ее вдруг накрыл такой нестерпимый смех, что она, икая, сползла по стене на пол. Сказочница-мама, у которой что ни день, то новое чудо, эта сказочница, говорит, что Лидия прячется от правды! Лидия! Прячется от правды!

– Давно бы его уже бросила, зря время теряла, – сказала мать с сожалением, а потом поняла, наконец, что у дочери истерика, побежала за водой, за таблетками, за полотенцем.

8

В сентябре 1968 года Верка пошла учиться в техникум имени Альтшуля. Он находился в Подмосковье – в красивой, засыпанной золотыми листьями Перловке. Ездить туда было удобно; Верка выходила из дома в семь сорок пять, на Ярославском вокзале садилась на восьмичасовую электричку и в восемь сорок уже была на месте. В девять начинались занятия.

Техникум готовил кадры для кооперации и поражал разнообразием возможностей. Тот, кто учился здесь, мог дорасти впоследствии до приемщицы химчистки, бухгалтера автобазы, специалиста овощехранилища или даже директора кладбища. «Директор кладбища» было завиднее всего, но Верка мечтала об овощной судьбе.

С самого раннего детства Верка обожала овощи. В маленьком дагестанском городке почти все они были привозные, из своих росла только картошка, мелкая, как горох. Городок был такой жаркий и такой бедный на растительность: любой, кто имел здесь сад, считался богатым человеком. Но даже в садах городских богачей росли только фрукты, то есть древесные субстанции. Земляных субстанций почти не было. Родил здесь степной воздух и солнечный жар, земля же была солоноватая и производила только траву. Верка не любила цвет и запах дагестанской земли.

Овощи она изучала по картинкам и тайным походам на кухню, когда туда привозили запасы на зиму. Из пыльных сквозных глубин мешков вываливались грязные, почти не сладкие и совсем уж не сочные сокровища. Зато на изломе они сочились белой пеной, которая была верно угадана Веркой как эликсир сытости. И главное, они издавали слабый запах мокрого суглинка: она всегда считала его самым прекрасным запахом на земле и именно за ним, скорее всего, поехала на север.

В Москве все оказалось наоборот. Здешнего жара и воздуха не хватало для настоящих плодов, зато земля тянула из себя соки. По тайным червяным ходам они поступали в большую белую картошку, в толстую оранжевую морковь, в багровую свеклу – они делали эти плоды жирными, мучными… То ли впечатления о метро сработали, то ли котлован заводской напугал, но у Верки навсегда осталось ощущение, что Москва – это преимущественно подземный город. Что и жизнь ее внизу, и там же источник ее силы.

В Москве Веркина красота поблекла. Сошел вечный загар, лицо оказалось землистого оттенка. Верка раздалась вширь и стала сильно бугристой. Накатывали семидесятые, женщины по улицам ходили тоненькие, гибкие. Надо было следить за фигурой, а Верка ела, как сумасшедшая, и все – картошку, картошку, да хлеб с изюмом.

Одевалась она, как попало, денег на одежду не тратила. В общем-то, так и ходила в детдомовском, только надставила рукава на платье и на пальто. Впрочем, и у нее были кавалеры. Они делали авансы, а потом исчезали, узнав, что она замужем.

Переверзин как-то спросил, не собирается ли она съезжать в общежитие, ведь там, кажется, дают койку? Спрашивая, он не выглядел виноватым, он ведь взялся помочь ей лишь на первых порах, но Верка сильно обиделась. Она прикипела к его квартире и покидать ее не хотела. «Стою на очереди» – сказала она Переверзину, и он на время отстал.

В тот год пышным цветом расцвела одна Веркина особенность, которую ее недоброжелатели в техникуме называли особенностью «детдомовской». Если Верке что-то надо было, то препятствий для нее не существовало. И тем более, таких странных препятствий, как, скажем, чувство гордости. Унижение в преследовании цели ей было неведомо, унижением было только одно: цели не достичь.

Особенно ярко это проявилось в истории с Павлом.

Павел был преподавателем литературы, и она влюбилась в него с первого взгляда. Он только зашел – в свитере с высоким горлом – он только раскрыл журнал и произнес: «Ну, господа-товарищи, на этих кукурузных полях мы посеем с вами и зерна слов» – она не поняла ничего, но само звучание непонятной фразы, вот это перекатывание камушков на влажном дне рта свело ей бедра настоящей судорогой.

В общем-то, она давно созрела, чего уж там… Южная крупная девушка девятнадцати лет, пора. Сны снились стыдные, так что она по утрам смотрела на Переверзина с настоящей ненавистью: старый задохлик, му-уж… Муж есть, а Верка – девственница. Это как? Дошло до того, что она стала жалеть, что сбежала из родного