Среди падших (Из Киевских трущоб) - Павел Леонидович Скуратов

— Вы, пан Пантух, время не затягивайте, — начал снова высокий молодой человек, приближаясь к Пантуху. — У вас тут силой держится дивчина и если ты нам сейчас ее не выдашь, не выпустишь из своего гнезда поганого, так мы из тебя и дров, и лучины наколем…

В толпе слышались одобрительные восклицания. Павлюк был впереди и внимательно следил за ходом событий. Пантух неожиданно юркнул за дверь, ведущую в комнаты, и захлопнул ее, но не успел запереть. Павлюк схватил за ручку, другие подоспели, дернули и Пантух должен был выпустить дверь из рук. Он был бледен. Губы побелели и тряслись…

— Вы силой хотите — хорошо же…

— Берегитесь, берегитесь, убьет, — затараторила Стася. — У него и кинжал есть, и пистолет. Вы его хватайте и вяжите…

Не успела она договорить, как Пантух шмыгнул в дверь, бегом промахнул комнату и, прежде чем толпа нагнала его, спрятался в соседней комнате и все слышали, как щелкнул замок двери.

Оттуда доносился его голос:

— Идите вон, скандалисты, а то я за полицией пошлю!

Стаська опять вступилась:

— Врет, брешет, поганая душа! Не смеет! Он боится полиции, как огня! Да узнай, так его бы туда упрятали. Только вы поторопитесь, а то он ее грязным ходом спровадит.

Пантух действительно отдавал приказание госпоже Кури-лич, чтобы та как-нибудь спровадила Улиньку…

Четверо из толпы отделились и, предводительствуемые Стаськой, бросились через парадное крыльцо, по лестнице вниз, под ворота и на черный ход. Отступление было отрезано.

Г-жа Курилич с визгом бросилась к Пантуху объявить, что и с другой стороны народ, и что Стаська впереди, угрожает ей зонтиком…

Пантух озверел. Он уже забыл и о скандале, его душила злоба. Он кинулся в свою комнату, схватил кинжал и ждал нападения.

Глава XI

ГЕРОИНЯ

Толпа бросилась во внутренние комнаты и, побуждаемая самыми благородными чувствами освободить девушку, начала напирать на дверь, желая выломать ее; но ей этого сделать не пришлось; дверь отворилась без их усилий и перед ними предстал Пантух с побледневшим от злобы лицом, с кинжалом в руке. Он бросился в толпу и, не помня себя, в исступлении махал оружием направо и налево.

От этого неожиданного нападения присутствующие бросились врассыпную, избегая ударов Пантуха. Все кинулись к двери, но Павлюк улучил момент и бросился далее по коридору. Там он остановился, не зная, куда идти. Направо и налево были двери и было темно; но вот в конце мелькнул свет и раздались чьи-то голоса. Он бросился туда. Там, на полу, в обмороке лежала молодая девушка. На ней, вцепившись друг другу в волосы и неистово теребя друг друга, боролись две женщины, Стаська и Курилич. Стаська брала верх; она двумя руками пригибала к земле Курилич, изредка отрывая то одну руку, то другую и, не отпуская одной волосы Курилич, другой толкала кулаками ей в лицо, а иногда прогуливалась по нему ногтями. Курилич только кряхтела и уже выпустила космы Стаськи и заботилась об одном: освободить свои волосы и оградить лицо от когтей и кулаков врага.

— Вот тебе, кровопийца, вот тебе за всех нас! Помни Стаську! Стасика подлец, а честная душа! Стаська оберет гостей, а подлости не сделает! Стаська по улицам гулять будет, от вашего шелку да батисту уйдет, а не даст неповин-

Там в обмороке лежала молодая девушка.

ной душке сгинуть! Вот тебе! Вот тебе! аспид! крокодил бессовестный! Песья кровь! Гадюка! Берите барышню-то, выносите!

Павлюк бросился к лежащей в обмороке. С помощью других, накинув подвернувшийся платок на голову и плечи, он вынес ее на двор. От свежего воздуха Уля вздохнула, открыла глаза и, ничего не понимая, смотрела вокруг себя. Через минуту сверху сбежала и Стаська, она победоносно держала в руке клок собственных волос Курилич и ее привязную косу.

— Долго будет она меня помнить! Пусть знает, что у меня душа человечья! — кричала еще неугомонившаяся Стаська. Затем она быстро подошла к Улюшке, поцеловала ей руки и залилась слезами.

— Паненочка, птичка Божья, вырвала я тебя из погибели поганой! Куда ты только теперь пойдешь? Где головку свою преклонишь?

— К нам пойдет! — решительно сказал Павлюк. — Мы сами голь, а ей приют дадим…

Стася в порыве восторга обняла Павлюка и поцеловала.

— Пригрей ее, она душка хорошая и деться ей некуда! А уж я зайду понаведаться.

Павлюк сказал адрес и, сопровождаемый толпой, усадил Улю на извозчика и поехал к своей хибарке.

Все разошлись, и только Стаська осталась одна посреди двора. По ее набеленному и нарумяненному лицу текли слезы и счастья, и горя вместе. Она была очень, очень счастлива тем, что вырвала барышню из их вертепа и вместе с тем плакала и о себе. Куда ей идти? Куда деться? К Кури-лич идти нельзя. Пантух убьет ее и уж наверное изувечит.

Выйти на улицу в том виде, в каком она была сейчас, немыслимо. Голова была всклокочена, лиф изорван, под глазом синяк; в таком виде ее немедленно забрали бы в полицию… Что же делать? Как быть? Собственного ничего, все, начиная от рубахи до чулок и ботинок, хозяйское, денег ни алтына, угла своего тоже нет… Подруги? Но как добраться к ним, да и примут ли? А что ж? В полицию, так в полицию! Сама пойду, все расскажу, пусть пропадают свинячьи головы! Настасья задумалась. Так поступать нельзя, ей все-таки хозяйка давала хлеб, давала жить, наконец, сколько их кормилось при ней, а арестуют ее, засудят… Нет, это нечестно, этого она делать не должна… У Стаськи происходила сильная внутренняя борьба…

Жалкую фигуру она представляла среди опустевшего двора. Мороз пронизывал ее и Стася, ежась от холода, села на брошенный кем-то пустой ящик. Положив локти рук на колени, она подперла кулачками свою, хотя и изношенную, и набеленную, и нарумяненную, но симпатичную мордочку. В этот горестный, но и светлый миг в ее жизни воспоминания о прошлом заполонили ее головку. Стася вспоминала и родную деревню, и отца с матерью; и то, как она девчонкой босая бегала по деревенским лужам, и особенное удовольствие доставляло шлепать по ним; как бегала в лес за грибами и ягодами и как однажды на нее напал волк и она, как белка, взобралась на дерево и отсиделась от него. Как с такими же, как она, товарками — стаей они пойдут купаться в речонку, и стоял кругом веселый смех и крик от брызг, которыми обдавали друг друга шалуньи. Вспоминала она пеструху-корову