Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим - Уильям Теккерей

И отдал шиллинг Сулливену, дворецкому Фицсаймонсов, и, выбежав на улицу, поспешил в маленькую харчевню, где стоял на квартире мой знакомый; не прошло и десяти минут, как он вручил мне шиллинг его величества. Я рассказал ему, не таясь, что я молодой дворянин, попавший в безвыходное положение, что я убил офицера на дуэли и хочу покинуть страну. Но я мог бы обойтись без этих объяснений. Король Георг в ту пору чересчур нуждался в солдатах, чтобы допытываться у каждого, что и почему, и человек стольких дюймов росту, по словам сержанта, сгодился бы ему при любых условиях. Вербовщик сказал, что и время я выбрал удачное. В Данлири, в ожидании попутного ветра, стояло транспортное судно, и на борту этого судна, к которому я в тот же вечер и направился, ожидал меня величайший сюрприз, — а какой, о том речь пойдет в следующей главе.

Глава IV,

в которой Барри близко знакомится с военной славой

Благородное общество всегда привлекало меня, и описание низменной жизни мне не по вкусу. А посему рассказ мой о среде, куда я теперь попал, будет краток; по правде сказать, меня в дрожь кидает от этих воспоминаний. Тьфу, пропасть! Как представлю себе ад кромешный, куда нас, солдат, загнали, и это жалкое отребье, моих товарищей и собратьев — пахарей, браконьеров, карманников, которые бежали сюда, гонимые нуждой или законом, как это было, впрочем, и со мной, — краска стыда еще и сейчас заливает мои увядшие щеки; страшно подумать, что мне пришлось унизиться до такого общества. И я, конечно, впал бы в отчаяние, если бы не произошли события, отчасти поднявшие мой дух и утешившие меня в моих горестях.

Первое утешение я почерпнул в доброй драке, состоявшейся на второй же день после моего прибытия на судно между мной и рыжеволосым детиной, носильщиком портшезов, — форменным чудовищем, который попал в армию, ища избавления от жены-мегеры; несмотря на свои мускулы кулачного бойца, он был бессилен с нею справиться. Однако стоило этому детине, — помнится, его звали Тул, — бежать из объятий своей благоверной, как к нему вернулась обычная храбрость и свирепость, и он стал грозой окружающих. В особенности доставалось от него нашему брату — рекрутам.

Как я уже сказал, в кармане у меня гулял ветер, и я уныло сидел над своим обедом из прогорклого бекона и заплесневелых сухарей, когда дошла моя очередь угоститься положенной порцией рома с водой, которая подавалась в неаппетитной жестяной кружке вместимостью в полпинты. Этот кубок так зарос ржавчиной и грязью, что я невольно обратился к дневальному со словами:

— Эй, малый, подай сюда стакан!

Тут все эти подонки так и покатились со смеху, и особенно надсаживался, конечно, мистер Тул.

— Эй, подайте джентльмену полотенце для рук да принесите ему в ушате черепахового супу — гаркнуло чудовище, сидевшее против меня на палубе, или, вернее, примостившееся на корточках. Сказав это, великан схватил мою кружку грога и осушил ее под новый взрыв ликования.

— Если хочешь досадить ему, спроси про его жену-прачку, она его колотит, — шепнул мне на ухо сосед, тоже весьма почтенная личность, бывший факельщик, разочаровавшийся в своей профессии и сменивший ее на военную карьеру.

— Уж не то ли полотенце, что стирала ваша жена, мистер Тул? — спросил я. — Она, говорят, частенько утирала им ваши сопли.

— Спроси, почему он вчера к ней не вышел, когда она приехала его навестить? — снова подзадорил меня бывший факельщик.

Я отпустил по адресу Тула еще несколько плоских шуточек, пройдясь насчет мыльной пены, супружеских свар и утюгов, чем привел его в полное исступление, и между нами завязалась нешуточная перепалка.

Мы бы, конечно, тут же схватились, когда бы не ухмыляющиеся матросы, поставленные у дверей на случай, если кто-нибудь, пожалев о заключенной сделке, вздумает удрать. Они разняли нас, угрожая примкнутыми штыками; однако сержант, спускавшийся по трапу и слышавший нашу перебранку, сказал, снизойдя к нашей малости, что, если мы хотим разрешить наш спор, как подобает мужчинам, в кулачном бою, фордек будет очищен и отдан в наше распоряжение. Однако же бокс, о котором говорил англичанин, был еще неизвестен в Ирландии, и мы условились драться на дубинках, каковым оружием я и расправился со своим противником ровно в пять минут, огрев его по глупой башке так, что он без признаков жизни растянулся на палубе, тогда как сам я отделался сравнительно легко.

Эта победа над бойцовым петухом с навозной кучи снискала мне уважение подонков, к числу которых принадлежал и я, и несколько подняла мое упавшее настроение; а тут дела мои еще поправились с прибытием на борт старого друга. Это был не кто иной, как мой секундант в роковой дуэли, по милости которой я оказался преждевременно выброшен в широкий мир, — капитан Фэган. Некий юный дворянчик, командовавший в нашем полку ротой, решил сменить опасности суровой кампании на приятности Молл и клубов и предложил Фэгану с ним поменяться, на что последний, чьей единственной опорой в жизни была его сабля, охотно согласился. Сержант проводил с нами учение на палубе (на потеху матросам и офицерам корабля, наблюдавшим нас со стороны), когда катер доставил с берега нашего капитана, и, хоть я и вздрогнул, и залился краской, нечаянно встретясь с ним глазами, — шутка ли, я, наследник дома Барри, в таком унизительном положении! — я чрезвычайно обрадовался, увидев родное лицо Фэгана, обещавшее мне поддержку и дружбу. До этого я пребывал в таком унынии, что непременно удрал бы с корабля, если бы представилась малейшая возможность и если бы нас не сторожили неусыпно, чтобы помешать таким попыткам. Фэган украдкой дал мне понять, что узнал меня, но остерегся выдать окружающим наше давнишнее знакомство; и только на третьи сутки, когда мы простились с Ирландией и взяли курс в открытое море, он позвал меня к себе в каюту и, сердечно со мной поздоровавшись, сообщил долгожданные новости о моих родных.

— Слышал я о твоих дублинских похождениях, — сказал он. — Ты начинаешь рано, совсем как твой отец, но, в общем, ты с честью вышел из трудного положения. Но почему ты не ответил твоей бедной матушке? Она без конца писала тебе в Дублин.

Я сказал, что не раз заходил на почту, но там не было писем на имя мистера Редмонда. Мне не хотелось говорить, что после первой недели в Дублине я совестился писать домой.

— Давай пошлем письмо с лоцманом, — предложил Фэган, — ему через два часа возвращаться на берег. Напиши, что ты жив-здоров и женат на блондинке Бесс. — Когда он заговорил о женитьбе, я не удержался от вздоха. — Вижу, вижу, ты все еще думаешь о некоей леди из Брейдитауна, — продолжал он, смеясь.

— Здорова ли мисс Брейди? — осведомился я. Сознаюсь, мне стоило труда выговорить это имя. Я действительно все еще думал о Норе. Если я и забыл ее среди дублинских развлечений, то несчастье, как я заметил, располагает человека к чувствительности.

— На свете осталось только семь барышень Брейди, — сказал Фэган с оттенком торжественности в голосе. — Бедная Нора…

— Господи боже! Что с нею? — Я подумал, уж не горе ли ее убило?

— Ее крайне огорчил твой отъезд, и она в замужестве искала утешения. Теперь она миссис Джон Квин.

— Миссис Джон Квин? Значит, есть еще и другой Джон Квин? — спросил я остолбенев.

— Нет, все тот же, мой мальчик. Он исцелился от своей раны. Пуля, которой ты его сразил, не причинила ему большого вреда. Она была из пакли. Неужто семейство Брейди позволило бы тебе вытащить у них из кармана полторы тысячи годовых? — И Фэган пояснил мне, что, желая убрать меня с дороги, так как трус-англичанин ни за что бы не женился из страха передо мной, семейство Брейди придумало этот фортель с дуэлью.

— Но ты и вправду попал в него, Редмонд, этаким основательным патроном из пакли; поверишь ли, болван так перепугался, что целый час лежал замертво. Мы уж потом рассказали все твоей матушке, — ну и взбучку она задала нам! Она с десяток писем отправила тебе в Дублин, но, видимо, на твое настоящее имя, а тебе и в голову не пришло им назваться.

— Подлый трус! — воскликнул я (хотя, не скрою, почувствовал большое облегчение при мысли, что я не убил Квина). — Неужто Брейди из замка Брейди согласились принять такого труса в одну из самых старых и почтенных фамилий, какие только есть на свете?

— Он выплатил долг твоего дяди по закладной, — отвечал Фэган, — и завел Норе карету шестериком, а теперь продает свой патент, и лейтенант ополчения Улик Брейди метит на его роту. В общем, семейство твоего дядюшки сумело взять к ногтю этого труса. Обработали на славу. — И, смеясь, он рассказал мне, как это было сделано. Квин собрался было сбежать в Англию, но Мик и Улик глаз с него не спускали, пока честь честью не сыграли свадьбу и счастливая парочка не укатила в Дублин.

— Кстати, как у тебя с деньгами, малыш? — спросил добродушный капитан. — Можешь смело брать у меня. Я тоже выудил у мистера Квина несколько сотен на свою долю, и, пока они не кончились, нуждаться ты не будешь.