Этажи села Починки - Сергей Лисицкий

— Разрешите мне зачитать отчет нашей садово-огородной бригады. — Сказала зачитать, но читать не стала, говорила по памяти. Лишь раз заглянула в бумажку, сверилась с цифрой. Все как есть доложила и про морковь с капустой не забыла, которую скоро убирать надо, а уродилась ее тьма-тьмущая.

Все вроде шло гладко. После Красновой выступил Егоров. Сказал свое слово в защиту плодов-овощей. Смирин напомнил, что огородники распахали берега речки-безымянки так, впору хоть бороны в воде мочи. Все кусты лозняка да ивы-бредины поизвели, а ведь из речки полив всегда ведут. Речку беречь надо, она ведь не бездонная.

Голованов встал, что, мол, говорить зря. Ясное дело — с управлением сельского хозяйства и райисполкомом прежде всего надо решать.

Романцов сидел с постным лицом. А когда управляющий вторым отделением Грызлов заявил, что, мол, нет смысла искать проблему там, где ее нет. Так прямо и сказал. «Можно подумать, что наше хозяйство — это морковка да салат; хлеб и мясо — вот наше дело. А с этими петрушками сколько лет бьемся, и все зря, никчемное это занятие, не о чем тут больше и говорить».

Вот тут-то и началось. Самый горячий разговор вышел.

— Как это — нечего говорить?! — поднялся из-за стола директор.

— А так — нечего, — все так же спокойно подтвердил Грызлов.

— Сколько у него на сегодня вспахано зяби?

— Шестьсот сорок га, — ответила Таисья Саввишна, так как директор испытующе посмотрел на нее.

— А засеяно?

— Озимые… сто семьдесят восемь.

— Теперь по первому отделению.

Краснова назвала две цифры. Причем первая превышала всего на полсотни гектаров, тогда как вторая — почти на целую сотню.

— Видишь, дорогой Леонид Петрович. У тебя шестьсот сорок, а в первом отделении без двух га семьсот. Зяби там без малого триста, а у тебя опять же только сто семьдесят восемь. А говоришь: хлеб, мясо… Накормили мясом. Любой сорт и категория на выбор.

Директор гневно сдвинул свои черные брови: давай хоть хлеба вдоволь да овощей. Он разволновался, даже в лице изменился. Кровь отхлынула, и щеки его и лоб, казалось, стали еще более желтыми.

— Сегодня они — завтра я. А что касается этой самой петрушки — с меня хватит.

Романцов еще больше побледнел, нервно забарабанил пальцами по столу:

— Да понимает ли он, что говорит? — кинул гневный взгляд директор на секретаря парткома.

— Нет, товарищ Грызлов, петрушку и всякую там зелень растили и будем растить! Она, конечно, не основа хозяйства, но кто, если не мы, будет ею снабжать город?..

— Я все понимаю, Алексей Фомич, — воспользовавшись паузой, сказал Грызлов, — но отвозить Дегтяреву на свалку добро не хочу и не имею права.

Романцов откинулся на спинку кресла, развел руками.

— Леонид Петрович, — вставил свое слово Самохин, — мы ведь для того и собрались, чтобы обсудить, посоветоваться.

— Вот и советуемся.

Было ясно, что без вмешательства райисполкома торг вместе с Дегтяревым трудно будет уломать. Романцов все знал это, но собирать актив — дело необходимое: дальнейшие действия теперь имели силу коллегиальную, а уж он-то найдет общий язык и поддержку в исполкоме.

13

Прошло более недели с того дня, когда Митрий встретил Наталью Илюхину на развилке дорог, у поворота на Климцово поле. Но с того самого дня поселялось в его душе жгуче-противоречивое чувство: с одной стороны, он был рад, что Наталья вернулась и что теперь можно было ее видеть. С другой — его мучило то, что понимал же он всю никчемность и несуразность такой ситуации нелепой и даже смешной для его нынешнего положения да и, пожалуй, возраста.

Было совершенно ясно, что рассчитывать на какие-то отношения с ней невозможно, кроме как решаться на самое главное. Ибо невозможно вести двойственную жизнь. И все же всякий раз, когда приходили мысли о ней, учащенно билось сердце, его охватывало смутное чувство ожидания чего-то неясного и неопределенного, но радостного и неотступного.

«Ну что же ты, теперь давно семейный человек, да и в возрасте уже, и времени прошло, слава богу, много лет», — шептал ему внутренний голос. «Да нет, ты погоди, приглядись, прочувствуй», — шептал другой голос, именно так ему думалось всякий раз, когда он вспоминал о ней.

Как и всякий человек, подверженный извечному противоречию собственного рассудка и чувств, Митрий терзался в этом противоречии, не находя себе ни места, ни покоя. И чем чаще приходила на память она — тем, всякий раз, глубже была растревожена душа, тем ранимее становилось его сердце.

Вспоминая подробности той встречи, Митрий понимал, что он для Натальи небезразличен и что она вряд ли пойдет на сближение, может быть, даже и тогда, когда он решится на то «самое главное». И все же… все же… Он думал.

Вот и сегодня рано утром, когда он шел на бригаду, увидел вдали серый платок, точно ее, Илюхиной, — подумалось: она. Нарочно свернул правее по тропинке. Оказалось, это шла Раиса Гармашева, лаборантка.

— Ты мне как раз и нужна, голубушка.

— Кому-то, может, и нужна, да не всякому должна, — повела та бровью.

Митрий, зная ее легкое, «с ветерком», как говорят в ее адрес, поведение, бесцеремонно приступил к делу.

— Ладно, ладно, ты мне всхожесть семян говори.

— А что говорить-то. Занижена ваша всхожесть.

— Как так?

— А так — шестьдесят процентов всего.

— Дела!.. — Митрий даже кепку сдвинул на затылок. Не может быть.

— Может — не может. Сам Грызлов заполнял растильню. Тоже не поверил.

— И что он говорит?

— Завысим, говорит, норму высева килограммов на семьдесят, вот и выход из положения.

— Нет, так не пойдет…

«Да что, впрочем, с ней разговаривать, все равно без толку», — подумал Смирин, вышел из амбара и зашагал на бригаду.

Машина, крытая брезентом, стояла с заведенным мотором. Дверца кабины раскрыта настежь. Водитель, белобрысый парень, племянник Пинчука, подбежал с ведром воды, взялся за вздрагивающий капот, залил радиатор.

— Едем!..

Машина рванула, набирая скорость и через каких-нибудь пятнадцать минут остановилась у полевого стана, за второй лесополосой. Дневная смена трактористов дружно высыпала наружу.

Митрий привычно бросил сумку в угол вагончика, поприветствовал Матвеевну — повариху и неторопливо направился к своему ДТ.

— Масло смени, — сменщик Василий Кирпоносов виновато улыбнулся, — хотел было сам… Думаю, полчаса осталось, дотяну.

— Много осталось?

Василий неопределенно повел головой.

— Думаю, хватит до обеда, не больше. Ну, бывай… Вот он и весь клин…

Смирин привычным движением руки схватился за дверцу, вскочил в кабину. С минуту прислушивался к работе мотора. Двигатель ровно и утробно дышал, машина вздрагивала равномерно всем корпусом.

Первые прогоны Митрий прошел, часто оглядываясь на прицеп, регулируя нужный, единственно верный угол отношения корпуса машины к линии пахоты. А на последующих, когда четырехлемешный плуг входил в колею-борозду со сброса и легко шел, увеличивая ширину пахоты ровно настолько, насколько мог брать букарь, руки, и ноги, и все тело Митрия, казалось, были подчинены этому движению.

Ровное рокотание мощного двигателя, заключающего в себе десятки лошадиных сил, успокаивающе действовало на тракториста. Вся его сила, вся его мускулистая энергия как бы сливалась с мощью машины, удесятерялась, все возрастала, и не было, не существовало, казалось, таких преград, которые бы эта сила не сокрушила.

Для Митрия такое состояние не только не казалось неестественным, наоборот, за долгие годы работы он испытывал потребность в нем. Это состояние доставляло ему, кроме физического удовлетворения, психологическую уравновешенность, трудноизъяснимую радость труда. Правда, по окончании смены он чувствовал усталость порой такую, которая не всегда была приятной. Но разве есть иные какие нагрузки, которые бы безболезненно переносил человек?.. Самая даже хорошая, любимая музыка — слушай ее с утра до вечера — надоест.

Дух отчей земли. Он врывается свежим веянием в кабину трактора, превозмогая резкие запахи металла, горючего, масла, перемешанных с гарью отработанных газов.

Сладок и свеж волнующий запах весенней пашни! Паром расстилается-клубится воздух, вешним теплом отдает сырая земля, обдуваемая южными ветрами, пряно пахнущая стерней и прошлогодними травами. Радостно-тревожные думы наполняют душу и сердце хлебороба-землепашца, вкусившего этот трепетный запах с далеких незапамятных детских лет, навевая ему думы о предстоящем ливневом лете и грядущем урожае…

Но ни с чем не сравнимы запахи осенней пашни. Отличить их от весенних может только знающий человек, испытавший на своем веку не одну страду в поле. Куда богаче и разнообразнее они! И какая устойчивость и глубина их! Кажется, веет от земли былыми дымами, гарью древних костров, горечью углей и пепла. Солью отдает из свежевспаханной борозды, от пролитых здесь когда-то крови и пота.