Гангрена Союза - Лев Цитоловский

из бытия номенклатуры. В нашей стране начальник, проваливший дело, не идет под суд. Его просто переводят на другую должность. И не нужно этим возмущаться. У них там критерии иные. Дело, говорите, завалил? Жаль. А своих он предавал? Нет. Должность дают, чтобы хороший человек жил в довольствии и давал жить другим. А он так и жил, кодекс их чести не нарушал. При царе это называли — быть на кормлении.

Было ясно, что Соков знает, а чем говорит, и что об этом уже говорить можно: И нужно.

— Не стоит задумываться об убеждениях. Что законно, то морально. А в коридорах власти нормально даже и то, что не вполне законно.

— Не соображу, вы всерьез говорите или поддразниваете? — Попыталась уточнить Катя. — В конце концов, тогда, в зимнем лесу, Сема не обязан был тащить Витю.

— Не обязан, — возразил Сема, — но была и выгода: я приобрел друга.

— Дурачится он, — заверил Витя. — Он тогда сам едва не помер.

— Чем вы недовольны? — Почти возмутился Соков. — В кои-то веки, я вам честно растолковал смысл жизни, для вашей же пользы!

— Я вам объясню, чем — вмешался Тенгиз. — Конечно, человек, да что там человек, любая букашка исходит из своих нужд. Но ведь мы же не букашки. Мне, скажем, скучно жить ради того, чтобы плодиться и размножаться. У меня есть и другие потребности. Я хочу понять, как всё устроено и я не люблю ловчить. Не из этических соображений, но очень уж это занудно. А мы, слава богу, пока не на вершине власти, и взгляды у нас не номенклатурные.

— Вот я и полагаю, — возразил Соков, — что есть смысл добраться до вершины и посмотреть, не изменится ли наше понимание порядочности.

— Вам, Соков, это не грозит, — усмехнулся Тенгиз.

— Что не грозит, не смогу добраться до вершины власти?

— Да нет, Соков. Полагаю, что это место как раз для вас. Но принципы у вас не изменятся.

— Это ты мне комплимент преподнес или осудил?

— Ни то и ни другое. — Грустно ответил Тенгиз. — Вы, Соков, как раз сейчас нам растолковали, что принципов у вас нет совсем. Только интересы.

— Ладно. Правду за правду. — Привычно понизил голос Соков. — Признайтесь, наконец. Вы все здесь и в самом деле бессребреники или играете такую роль на людях?

Вопрос был в лоб. Ответила Юля:

— Желаем ли мы материального успеха? Да, конечно. Мы лишь не хотим посвятить этому всю жизнь. Но есть и еще один момент. Мы хотим, что-то оставить после себя. Свое достижение, а не свое имя. Имя — ерунда: не придумаешь ты, придумает кто-то другой, но так увлекательнее жить.

Сема вздохнул. Он бы тоже от такой судьбы не отказался. Да Ниночка на это не пошла бы.

18. Черная метка Тенгизу

Перестройка дала неожиданный результат — объявился дед Тенгиза. Раньше такой возможности у него не было. Мать прислала длинную телеграмму. Старик приехал умирать на родине. Она его увидела впервые — он исчез из ее детских воспоминаний. Князь был значительно моложе, чем Шалва, но его сильно побила жизнь. Он объезжал скакунов, сражался с быками в роли кабальеро и так зарабатывал на существование и на помощь дочери, пока мог. Посетить внука в Москве у деда не получится — не дают старые раны. Мать удивлялась, как сильно ее отец походит на Тенгиза.

Тенгиз заказал билеты, он решил лететь сразу после сессии, через две недели. Но повидаться с дедом не удалось, он успел только на его похороны. Упокоился князь рядом со своим отцом, женой и сестрой, в родовой усыпальнице.

Друзья детства рассказали Тенгизу, что деда встретили в городе, как почетного гостя. Он располагал к себе особенной добротой и отличался от горожан полным отсутствием спеси. Здесь он сразу подружился с дядей Вано, который, со своей кобылой, избавлял всю окрестность от мусора и которым тут все помыкали. Был ли его демократизм следствием благородного происхождения, воспитания или перенесенных невзгод — неизвестно. Тенгиз полагал, что деду с рождения не нужно было подчеркивать свое превосходство. Он мог себе позволить быть самим собой.

По возвращении в Москву Тенгиза ожидал неприятный сюрприз. Его вызвали в секретный отдел и поставили в известность, что он лишен допуска для работы с гостайной. Обычно это было равносильно исключению из института, потому что большинство студенческих работ, так или иначе, касалось оборонной тематики. Но Тенгиз исследовал потоки однородных событий: это, как он думал, потом пригодится ему в разработке теории идеального коллектива. Никаких секретов он не касался, больше всего это имело отношение к теории массового обслуживания, сугубо гражданской проблеме.

Причину утраты допуска ему не объяснили, сказали, что сами не знают: получили готовое решение. Можно было предположить, что причина кроется в приезде ненадежного деда. Но ведь времена теперь наступили другие. Оборонка даже и собственные тайны хранит без огонька. И Тенгизу было любопытно, почему это вдруг спецслужбы проснулись на пороге завершения его учебы.

Для любого другого эта загадка была бы неразрешимой, но у Тенгиза была фора, он обратился за советом к дяде Резо и тот пригласил его в гости, у него была квартира в высотке на Котельнической набережной. Визит был назначен на очередную субботу, к тому времени уже можно было получить какой-то резон.

А пока Тенгиз посоветовался со своим научным руководителем: будут ли у него трудности с защитой. Тот был поражен возникшей коллизией. У него самого допуск был, но он им никогда не пользовался. Больше того, даже и в прежние годы он с такой проблемой не сталкивался и полагал, что это какая-то антинаучная интрига:

— Нет ли у вас, Тенгиз, врага в высших сферах? Или вас подсиживает кто-то свой…

Одного интригана Тенгиз знал, но они друг другу не мешали, в комнате конфликтов не наблюдалось, излюбленную проблему решали вместе. А теперь и политические разногласия остались позади. Борьбу за Катю Тенгиз не учитывал, он еще участия в этой борьбе не принимал.

В субботу Тенгиз прошел консьержа (на него был заготовлен пропуск), и поднялся на лифте. На столе стоял графин с темно-красным Киндзмараули. Дядя Резо был в настроении и сразу успокоил Тенгиза:

— Можешь выдохнуть, твой дед здесь не причем.

— Уже хорошо, дядя Резо. Но на турецкую разведку я тоже не работаю.

— Ну, тебя подозревают в более суровом преступлении, чем шпионаж.

— Интригующее начало. А что может быть страшнее, чем измена родине?

— Всё равно не угадаешь, — загадочно пригладил усы дядя Резо.

— Не мучай, дядя Резо, раскрой государственную тайну!

— Давай,