У Великой реки. Поход - Андрей Круз

— С того, что самозащита это была.

— Так, самозащитник! — пристукнула урядница ладонью по столешнице. — На урядников она напала? Напала. Без намерения убить, правда, так её ни в чём таком и не винят. Что в городе за такое полагается? Ты бы уже дерьмо качал четыре месяца, а девки мне на расправу попадают. Магию она применяла? Свидетели говорят, что применяла. В драке, то есть не насморк лечила и не фокусы детишкам показывала. Что за это полагается? Сто золотых штрафа, если попалась в первый раз. Но денег у неё нет, это я уже выяснила. Что в ином случае? Опять пороть полагается. Всё вместе выходит на двести горячих, да в два захода, но я ей, по доброте своей, в два раза дозу уменьшу. Что ещё? Где я не права?

— Анфис, кругом ты права, но… и кругом неправа. — Я поднял руки в защитном жесте, упреждая ответную гневную речь. — Вообще неправа даже. Ты ведь дар мой знаешь, верно?

— Силу чуять? Знаю, — кивнула она.

Про эту мою способность, в отличие от умения ловить взгляды, знали многие. И многие ей доверяли. На это я и рассчитывал.

— Вот я и почуял. Девчонка не первая к Силе прибегла: начал тот колдун, что в портал ушёл. Причём с такой силой, что она с перепугу света белого невзвидела, — чуть усилил я свои собственные впечатления.

— А люди говорят, что колдун только щит поставил, а потом в портал ушёл, — отрицательно покачала головой Анфиса. — Все видели.

— Все видели, да не все чуяли, — возразил я. — Первое заклятие от колдуна пошло через того громилу, которому я башку разнёс. Он под управлением был. Колдун его на девку спустил — отбивайся, мол, милая, а сам в портал ушёл.

Анфиса задумалась. Затем спросила:

— На Правдолюбе поклянёшься?

— Поклянусь.

Тут я душой не покривил. Может, я чуток и приукрасил, но от правды не отступил. А Правдолюб… Тут дело такое: если клянёшься на этом красном камне, но умышленно лжёшь при этом, то руку, что на нём лежит, по запястье сожжёт мгновенно. Поэтому такое свидетельство в расчёт принимается со всей серьёзностью. Другое дело, что ежели человек не врёт, а заблуждается, то и Правдолюб его не тронет.

— Всё равно её отпустить нельзя, — помотала головой Анфиса. — Урядников никто ей не спишет. Оба потом к лекарю ходили. Сто горячих — и пусть гуляет.

— Анфис, да она испугана так была, что не то что урядников, она бы отца родного не разглядела! Ты сама понимаешь, как оно бывает в драке. Кулаками машешь, а тут кто-то прямо под руку. Ну и дашь в зубы, не разглядев. Дело житейское.

Анфиса вздохнула, как будто подчеркивая, как же ей трудно общаться со мной, непонятливым.

— Это твои зубы — дело житейское, а урядничьи зубы под охраной закона, — сказала она с расстановкой. — Дашь мне в зубы, не разглядев — пойдёшь дерьмо откачивать. На четыре месяца. Протоколы есть. Отпускать нельзя. Можно или судить, или под мою ответственность отдать.

Анфиса зачем-то заглянула под стол, затем выдвинула и задвинула обратно один из его ящиков. Потом разозлилась непонятно на кого.

— Да не развалится она от одной порки! — заявила. — У нас такие каждую неделю через «баньку» проходят, и никто не помирает. Эта молодая, зверствовать над ней не будем — так, выдерем для острастки. Вон, половина бордельных девиц уже там побывала.

С этими словами она махнула рукой куда-то в сторону Берега. Тут уже я вздохнул, сетуя на Анфисину непонятливость:

— Анфис… не мешай ты контингент свой бардачный с обычной девчонкой. Привыкла всех одним аршином мерить, понимаешь… Не видно разве, что она не из таких? Те всё больше из аборигенов, у них розги — вариант нормы, сама знаешь, какие законы в их государствах. Им плюнь в глаза — всё божья роса, а эта, не дай бог, ещё руки на себя наложит. Она же из пришлых, сама видишь. Лучше уж оштрафуй её, это же в твоей власти. Так?

— Нет у неё денег, — заявила Анфиса, вздохнув.

— Сколько, сотня штрафа?

— Сто пятьдесят, — покачала она головой. — Могу скостить половину штрафа за урядников и половину за колдовство. Так что сто пятьдесят, а было бы триста.

— Я заплачу, — сказал я и сам обалдел.

Я и сам не понял — как у меня такое вырвалось? У меня всех денег свободных сейчас как раз сто пятьдесят золотом, ну ещё рублей пять-семь сверху. Даже на пиво и бензин до Серых гор теперь не хватит. Что это со мной? На жалость пробило? Так это точно не про меня…

— А тебе-то зачем? — не меньше моего поразилась Анфиса.

Я задумался. Всё же что-то здесь не так… Не зря мне интуиция подсказывает, что надо девчонку выручать… И не жалость тут главное: я вообще не жалостливый. Хотя девчонка молодая совсем, всё-таки жалко. Симпатичная…

— Если честно, то не знаю, — ответил я. — Считай капризом, и всё такое. Закон ведь не нарушаем?

— Нет, ни капли, — покачала она головой, подумала секунду и кивнула: — Хорошо. Когда деньги внесёшь?

— На Правдолюбе-то надо клясться? — изъявил я готовность.

— Нет. Я тебе верю. Говори: когда деньги привезёшь?

— Хоть сейчас.

— До завтра терпит. Всё равно Степана нет, а отдавать их ему надо. Пошли к твоей добыче, — вздохнула Анфиса и встала из-за стола.

— Сейчас отпускаешь? — удивился я.

— А чего тогда её держать? Напугаю только, чтобы совсем жизнь малиной не казалась, и отпущу.

Она встала со стола, и я, схватив её за плечи, дважды быстро поцеловал в щёки, после чего увернулся от оплеухи:

— Милосердная ты моя!

— Сашка! — аж взвилась Анфиса. — Ты когда-то так доиграешься! Дам в морду — будешь знать!

Через минуту в комнату вошли ещё две урядницы. Обе молодые, крепкие деревенские девки. Из пришлых, фермерские или купеческие дочки. Их имен я не знал. Анфиса скомандовала им: «За мной», и они втроём вышли из «бабского отдела». Одна дверь вела в коридор с камерами, а в конце короткого коридорчика была вторая — как раз в пресловутую «баньку».

В «баньку» заходить мне доводилось, хоть и в «свободные от использования» дни. Когда с Анфисой надо было наедине поговорить, а в отделе кто-то сидел, она всегда туда уводила. Так что тамошний интерьер мне известен. Просторная комната была почти пуста, лишь в середине стояла массивная лавка с ремнями, к которой привязывали жертву. На стенках висели «наказательные орудия», излишним зверством, впрочем, не поражающие, в ведре пучком торчала целая связка розог. В уголке стояла невысокая конторка, на которой лежал какой-то гроссбух, ещё одна лавка, для сидения, вытянулась вдоль стены. Интерьер простой, и свободы толкования его назначение не предоставляет, хоть до камеры пыток среднего барончика ему по устрашительности далеко. Вот там — это да, там высшее искусство живодёрства.