Жизнь и смерть Петра Столыпина - Святослав Рыбас

Интеллигенция Столыпина не поддерживала. Гонитель Думы и «твердая рука» не мог вызвать симпатий. Усиление государства, подъем патриотизма, что лежали в основе политики реформ, не воспринимались ею.

Достаточно вспомнить русско-японскую войну. Когда, по словам С. Ю. Витте, японцы «дошли до кульминационного пункта», а русские только «входят в силу», тогда интеллигентское общество в один голос заговорило о мире. Военные воскликнули: «Неужели хоть на полгода времени нельзя вдохнуть в интеллигенцию России чувство патриотизма?» П. Н. Милюков писал: «Следует помнить, что по необходимости наша любовь к родине принимает иногда неожиданные формы и что ее кажущееся отсутствие на самом деле является у нас наивысшим проявлением подлинно патриотического чувства».

Патриотизм, выходит, — это отсутствие патриотизма? Что ж, когда петербургские курсистки слали японскому микадо поздравление, это, должно быть, и выражало их любовь к России. К этому надо добавить, что почти половина капитала, вложенного японцами в войну, принадлежала одному из руководителей американского еврейского центра, Янкелю Шиффу. (Об этом до сих пор пишут в американских газетах. Например, «Сан-Франциско Кроникл», 6 февраля 1990 г.) Об отношении Столыпина к евреям мы еще поговорим, а о Шиффе упоминаем здесь для того, чтобы напомнить, что во всем мире, в Европе и Америке, большинство желало поражения русских.

Русская интеллигенция начала века в основном выработала мировоззрение, непримиримое к русской исторической государственности. Она отрицала религию, национальную идею, монархию. Любовь к отечеству клеймилась как реакционная, она заменялась любовью к «массам», к народу. Патриотические стихи Пушкина «Клеветникам России» назывались «позорными страницами» в творчестве поэта.

Отсюда недалеко до поддержки революции и террора, если не прямой поддержки, то моральной, что еще сильнее.

П. Б. Струве пишет о «глубоко несочувственном отношении» широкого общества, «его преобладающего либерально настроенного большинства к политике правительства и его главы». В статье «Преступление и наказание» он так определяет производную от интеллигентского мироощущения; «Народился новый тип революционера. Подготовлялся он — незаметно для общества, незаметно для каждого из нас — в дореволюционные годы и народился в 1905—1906 годах. „Максимализм“ означал слияние „революционера“ с „разбойником“, освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек. Но „разбойничество“ в конце концов есть только средство. Душевный переворот шел глубже абсолютной неразборчивости в средствах. В революцию ворвалась струя прожигания жизни и погони за наслаждениями, сдобренной „сверхчеловеческими“ настроениями в стиле опошленного и оподленного Пшибышевского».

Кто же поддерживал Столыпина?

Можно ответить так: все и никто. После взрыва на Аптекарском острове, пресыщения террором и новых смелых законов к Столыпину склонилась народная надежда.

Уже после смерти Петра Аркадьевича в английской газете «Дейли Телеграф» появилась статья. «Можно признавать Столыпина П. А. великим государственным деятелем или не признавать, но нельзя отказать ему ни в энергии, ни в смелости. Многие следили за его деятельностью не только с интересом, но и с искренней симпатией. Был момент, когда он оказался единственным человеком, способным взять на себя трудное дело введения в России конституционного строя...»

Британский журналист, по-видимому, точно ответил на вопрос, кто поддерживал Столыпина.

Теперь вернемся к событиям осени 1906 года. Вскоре, в конце ноября, начиналась предвыборная кампания. Было ясно, что на сей раз в ней примут участие все: правые, стоящие за возвращение к неограниченному самодержавию, октябристы, принявшие программу Столыпина, кадеты и «левый блок», объединяющий эсеров, социал-демократов и другие социалистические группы.

Если во время выборов в Первую Думу правительство Витте относилось к ним пассивно, то сейчас правительство должно, было вести активную борьбу.

Но, самое главное, изменилась политическая атмосфера. Правительство Витте никто не защищал, общество было единодушно настроено поддерживать революционные перемены; теперь же значительная часть населения повернулась в сторону реформ, против революции.

На фоне этих настроений неожиданно громкое звучание приобрела загадочная история смерти максималиста Якова (Янкеля) Черняка, имевшего отношение к организации ограбления в Фонарном переулке.

Первый печатный отклик на нее появился в нью-йоркской газете «Вархайт» («Правда»), издающейся на идиш.

«По требованию русского правительства в Швеции был арестован социалист-революционер Черняк. Правительство предоставило какое-то доказательство, что Черняк участвовал в афере на Фонарной улице, и шведское правительство уже готово было выдать его, хотя Черняк, кажется, состоял до последнего времени только членом партии социалистов-революционеров,, однако наш центральный комитет поручил представителю партии в интернациональном бюро употребить всякие усилия, чтобы желание русского правительства не было исполнено. Были заведены все пружины, и в конце концов нашему представителю в интернациональном бюро удалось вырвать в полном смысле этого слова Черняка из лап правительства, и Черняк, к всеобщей радости, отправился на пароходе для отъезда в Англию. Вдруг наш представитель получает телеграмму из Антверпена, что с пароходом прибыл труп Черняка. Оказывается, когда пароход был уже в Антверпене, Черняк был найден в каюте мертвым. Кроме него, были там же, в каюте, три трупа посторонних пассажиров. На общественное мнение это тотчас произвело такое впечатление, что Черняк был убит царскими шпионами, а для сокрытия всяких следов они убили еще трех пассажиров, бывших в этой каюте, чтобы они не были свидетелями этого убийства. Впечатление было чрезвычайное.

Об этой истории закипело везде. Через два дня нашли следы, выяснилось, что с ним в каюте был еще один пассажир, который исчез Доказано еще кое-что, указывающее на то, что исчезнувший пассажир был шпион. Можете себе представить, какой шум это вызвало в прессе и в обществе. Антицарсхая газета «Матэн» выступила с явным обвинением против русского правительства и с требованием, чтобы эта ужасная политика была опубликована. Над этой статьей значилось откровенное заглавие: «Рука царя». В Антверпене между тем произошли пышные похороны Черняка. Тело убитого было исследовано. Что именно показало исследование, это пока еще содержится чиновниками в строгой тайне. Покамест удалось лишь осведомиться, что убитые были отравле ны ядом углекислого вещества. Предполагают, что шпион пустил в каюту газ из ручного аппарата.

Григорий Гершуни».

Это мог быть мировой скандал. Случайна ли была смерть Черняка, он был убит? В январские дни 1907 года, когда в России шло избрание выборщиков, ответ на этот вопрос приобрел особое значение.

В мемуарах полковника Герасимова «На лезвии с террористами» в этом случае ничего не сказано, хотя в начале года оперативная обстановка в столице была крайне напряженной.

Боевая организация эсеров усилиями Азефа была фактически выведена из строя, но отдельные вспышки террора продолжались. Азеф опасался за свою жизнь, был сильно раздражен и решил отдохнуть за границей. Перед отъездом он сообщил адреса террористической группы, готовившей покушение на Столыпина. Полиция организовала за ней наблюдение, но, заметив слежку, боевики скрылись в Финляндии.

В Финляндии базировались еще две группы — Карла Трауберга и Зильберберга. За первой числилось убийство генерала Мина и еще несколько других покушений, за второй — организация динамитных лабораторий и подготовка покушения на Столыпина.

По сравнению с этими группами фигура Черняка незначительна.

На третье января назначили торжественное освящение нового медицинского института. На открытии должны были присутствовать Столыпин и петербургский градоначальник фон-дер-Лауниц. Накануне полиции стало известно, что готовится покушение на Столыпина и вот-вот должно произойти. Герасимов немедленно отправился в Зимний дворец предупредить председателя Совета министров. Тот не захотел отменять свое обещание присутствовать на торжестве. Тогда полковник обратился к его жене, и они вместе уговорили Столыпина остаться дома.

А фон-дер-Лауниц не внял предостережению.

В капелле института, на третьем этаже, совершилась торжественная служба. Гости стали спускаться по лестнице, и один молодой человек во фраке трижды выстрелил из маленького браунинга в затылок градоначальнику. Хлопки выстрелов были слабы. Лишь предсмертный крик умирающего всполошил людей. К молодому человеку кинулся полицейский офицер с обнаженной шашкой, размахнулся и ударил. Но террорист успел выстрелить себе в висок.