«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав - Евгений Дюринг

нас занимает на первом плане политическая роль канальи, и только для социальной иллюстрации мы будем обращаться иногда к её литературной роли.

Вернемся лучше к дальнейшим всемирно-историческим свидетельствам и посмотрим, что произвели римляне в подобном же роде. Не считая прежних дурных прецедентов наиболее сильно выраженным типом господства канальи, частью в виде только попыток, частью в виде действительного движения, нужно признать несомненно ту эпоху, которую кратко можно было бы назвать катилиновской. Саллюстий обрисовал Катилину и его приверженцев или, если угодно так назвать, его партию в слишком благоприятном свете: рисуя падение своего героя, он слишком сильно оттенил в нем и его сброде решимость отчаяния и общее отважное поведение, чтобы воспользоваться этим для окончательного впечатления на читателя. Поэтому обрисованное им деяние выглядит как последний акт драмы и кажется даже чем-то трагическим. На деле же Катилина и катилиновцы были в корне испорченными созданиями, а их главные вожаки – отбросами всего беспутного и прогоревшего из высшего общества. Это было настоящее произведение каналий; их появление нужно, конечно, полностью поставить на счет тогдашнему общественному состоянию. Высшие классы уже заразили своей испорченностью низшие классы, и потому – вполне понятно – у отдельных лиц могли возникать планы разрушить государство и, при господстве канальи, поправить грабежом собственное свое финансовое и моральное банкротство; такие планы могли быть даже до известной степени практичными.

Вообще, через всю историю красной нитью проходит тот факт, что всюду, где общественные состояния становятся гнилыми, там-то испорченные и прогоревшие индивидуумы из высших классов и пытаются стать во главе переворотов или сделаться послушными креатурами руководителей таких переворотов. Такими личностями переходные состояния заражаются еще более отвратительно, чем они бывают заражены уже и без того. Частная беспорядочность пытается устраниться без вреда для себя среди общественного неустройства, ставя в порядок дня всевозможные поводы к своим специально-личным хищениям, грабя государство и общество всякими законными и беззаконными способами. Ныне это можно наблюдать ежедневно. Но такая старая штука вовсе не нуждалась в современных успехах парламентаризма.

И свыше меры прославленный Юлий Цезарь, с его типичным мировым переворотом и с его бандой на берегу Рубикона, был тоже своего рода Катилиной. Последнего он пытался спасти; кажется даже, он сам замешан был в заговоре. Ведь так или иначе, он выполнил то, что Катилине не удалось. Он имел в своем распоряжении состоявшие на службе многочисленные легионы; и он за десять лет в Галлии смог подготовить их так, чтобы они стали как бы его личным войском. С этим войском он и напал затем на Италию и Рим. Такой поступок был решительной изменой обществу, и его нужно считать безусловно дурным, даже низким деянием. Эгоизм отдельной личности решил здесь дело.

Характер Цезаря соответствует его делу. Личности, которыми Цезарь окружал себя, были по большей части дрянными субъектами, ибо приличных людей он не мог бы привлечь для своих целей. Приличные люди не подошли бы к профессии и хищническим аллюрам узурпатора и душителя республики. Такое понимание цезаревской сволочи решительно разделял и Фридрих II Прусский; как ни близко был он знаком с более ранней презрительной оценкой цезаревой шайки, сделанной Вольтером, очевидно все-таки, что он почерпнул такое о ней суждение также и из глубины здорового морального мышления; он даже самым серьезным образом усилил резкость вольтеровской оценки.

Лишь в разлагающиеся эпохи вроде нашей могут историки не только приукрашивать, но и положительно прославлять этот античный цезаризм. В таком писании или, скорее, искажении истории нужно видеть руку подлинной канальи.

Для подобной канальи не вразумительна казнь, свершенная над Цезарем; каналья старается не видеть этого, как я показал отчетливо в другом месте, а наиболее подробно – в «Персоналисте». И хотя дело Брута не могло вдохнуть жизнь в умирающую республику и спасти ее от утверждения цезаристского господства канальи, тем не менее это дело было всемирно-историческим протестом большого идейного значения; оно продолжает и теперь оказывать свое влияние, оно будет влиять еще и дальше.

Несомненно, что вся тогдашняя аристократия была в расстройстве, даже подверглась сильному гниению, не исключая и противных Цезарю элементов; но такое обстоятельство еще вовсе не дает права вступаться за всякий сброд, бывший налицо при тогдашнем состоянии. Никакой цезаризм не возможен без испорченной массы, на которую он опирается и грабительским и воровским инстинктам которой он как-нибудь да потакает, внутри или вне государства. На этом основании выражение господство канальи приобретает двоякий и вместе более широкий смысл. Оно относится не только к каналье, которая господствует, но и к каналье, над которой господствуют, или, лучше сказать, которая добровольно позволяет господствовать над собою. Ограбление остального общества, в известной мере и в каких-либо формах, при этом, конечно, не отсутствует. Ведь уже и Саллюстий указал на то, что в те времена и при том состоянии общества слишком даже часто проявлялась жадность до имущества соседа! Где много таких, что норовят обобрать один другого, там социальные черты времени, конечно, с достаточной очевидностью обнаруживают черты именно канальи.

5. Как существует традиция суеверия, с тех пор как люди себя помнят, – причем только форма суеверия меняется, – точно так же через всю историю проходит расположение холопства и холопов, с одной стороны, господства и типов господ – с другой. На пути действительных успехов свободы в меньшей степени стоит помехой барство, нежели неискоренимые холопские наклонности. С непристойными притязаниями на господство и с извращенными по форме командующими сословиями давно уже было бы покончено, если бы раболепная масса не хранила в себе тенденций создавать новые виды господства. С командующими классами, которые и без того опускаются, счеты скоро были бы сведены, и их сопротивление не слишком-то много бы значило, если бы эти ложные формы господства не имели опоры в массе; опираясь на массу, только и возможно бывает установить новые суррогаты господства и утвердить его в несколько измененных формах.

Следует неустанно повторять, что величайшее из зол есть холоп, и притом холоп прирожденный, которого сущности не выскребешь до конца никакими эмансипациями. Он остается по-прежнему холопски угодливым, он ухудшает всякие шансы свободы, делаясь добровольным орудием в руках узурпаторов. Прежние крепостные и их потомство поистине не являются общественными элементами, в крови которых мог бы жить подлинно-свободный дух. Если им приходится воспринять что-нибудь от такого духа, то это бывает им вовсе не по масти и не по обычаю. В алчности у них, конечно, недостатка тоже нет; но только алчность эта всегда тянет их к вожаку, который манит их за собой. Так называемые свобода и равенство здесь – только средство к цели. Они превратились в пустые, лицемерные громкие слова; на деле же,